Главная    Академия    Доктрина деятельного сомнения

"Доктрина деятельного сомнения"

Юрий Тихонравов

канд.филос.наук

1. Феноменализм и изостения

Единственное, что мы знаем достоверно - это наши непосредственные ощущения и переживания. Если мы испытываем боль - мы испытываем боль, и это несомненно. Но что стоит за этой болью, что она означает, каковы ее причины, каковы последствия и т.д. - обо всем этом мы можем строить только более или менее правдоподобные, практичные или красивые догадки. Свести эти догадки к чему-то однозначному мы, в силу ограниченности нашего познания, пока не можем.

Со времен Парменида эта позиция сменила в европейской философии естественную установку, согласно которой все ощущения воспринимаются за чистую монету, говорящую нам правду о некоей внешней реальности. Скептическая позиция является срединной между первобытной непосредственностью естественной установки и господствующими на Востоке со времен Будды учениями об абсолютной иллюзорности наших ощущений, за которыми якобы ничего нет. Первый же философ, который познакомился одновременно с двумя названными установками - естественной и буддийской, - стал основателем скептицизма. Им оказался грек, побывавший в Индии во время похода Александра Македонского - Пиррон из Элиды. Благодаря своему опыту общения с представителями разных цивилизаций, то есть с носителями совершенно разных парадигм миросозерцания, он осознал, что любому суждению, кроме суждений непосредственного восприятия, можно противопоставить равное ему по силе противоположное суждение. Это обстоятельство и получило название изостении, ставящей нас перед необходимостью выбора одного из толкований, но не дающей никаких твердых оснований для такого выбора. Чувствуя боль, мы можем предположить, что она - следствие воздействия на ткани нашего физического тела либо что она чистый фантом и игра воображения. По своей обоснованности оба эти суждения равноценны, и выбирающий одно оказывается в положении ничуть не лучшем, чем выбирающий другое: боль остается болью, как ее ни толкуй, а врачи и по сей день действуют почти наугад, оценивая ощущения больного на свой страх и риск.

2. "Эпохэ"

Именно поэтому Пиррон предложил вообще воздерживаться от суждений, выходящих за пределы непосредственных ощущений и переживаний. Понятно, что воздержание от суждений не есть тотальное молчание: говорить, писать и думать можно что угодно, но относиться к сказанному следует с недоверием, точнее со скепсисом, ибо любое неэкспириентальное суждение может оказаться как истинным, так и ложным. По сути, "эпохэ" есть воздержание от однозначных немодальных суждений обо всем, что выходит за пределы непосредственного опыта. Такое воздержание привело Пиррона к отрешению от всякой активности, которая не вызывалась бы спонтанно именно тем состоянием, что он испытывал в данный момент. А эта отрешенность, в свою очередь, нежданно привела к освобождению от той боли, которая причиняется постоянными стремлениями к чему-то или постоянными страхами перед чем-то, каковые непрерывно вызываются нашими домыслами и догадками. Ровно в то же время, что и Пиррон, однако ничего не зная о нем, на другом конце Земли к точно тем же выводам пришел китайский философ Чжуан-цзы, посчитавший, будто спонтанность бытия и самоестественность поведения настолько полезны для здоровья, что способны сделать человека совершенно неуязвимым и даже бессмертным.

Много позже немецкий философ Иммануил Кант уточнил границы воздержания от суждений посредством понятия потенциального опыта. По Канту, который называл свою систему скептическим идеализмом, мы можем всерьез относиться лишь к тем гипотезам, которые принципиально проверяемы, поскольку пусть и не относятся к сфере уже свершившихся ощущений и переживаний, но ничто не мешает им когда-нибудь войти в эту сферу. Если же разум выходит даже за пределы потенциального опыта, он неизбежно впадает в неразрешимые противоречия, которые Кант назвал антиномиями.

3. Критика причинности

Если "эпохэ" Пиррона и Чжуан-цзы позволяет жить только мимолетным мгновением, будучи, по выражению китайского мудреца, "беззаботным скитальцем", то "эпохэ" основательного немца отдает нас во власть ожиданий: мы начинаем действовать не только в связи с тем, что испытываем сейчас, но и в связи с тем, что с нами будет потом. В состоянии ожидания мы оказываемся перед необходимостью планировать свою жизнь и думать о том, как сделать, чтобы будущие ощущения и переживания не были неприятными. Но чтобы знать, как поступать, мы должны знать, к каким последствиям могут, а к каким не могут привести наши поступки. Для этого, в свою очередь, мы должны быть уверены, что наши поступки вообще способны привести к каким-то последствиям. Но связь между поступком и его результатом, пусть даже то и другое относится к нашим субъективным состояниям, является лишь частным случаем причинности. Представление о причинности есть ожидание, что некоторые одинаковые события-причины при сходных условиях с необходимостью влекут одинаковые события-следствия. Но откуда берется эта необходимость?

Чтобы знать, как поступать ради будущих ощущений и переживаний, мы должны допустить существование некоей силы, связующей события в устойчивые последовательности. Однако английский философ-скептик Дэвид Юм, творивший незадолго до Канта, обратил внимание, что в нашем непосредственном опыте нет никаких данных о такой силе. Следовательно, представление о ней является хоть и необходимым, но произвольным допущением, нарушающим "эпохэ". Но это еще полбеды, ведь данное допущение имеет еще множество исключающих друг друга версий, на основе которых формируются разные образы поведения, образы жизни и целые цивилизации. На представлении о карме выросла Индийская цивилизация, повлиявшая на своих восточных соседей, включая Китай с его представлением о дао. На представлении о множестве богов, управляющих всем универсумом событий, выросла древнесемитическая цивилизация, которую сменил Мусульманский мир с господством одного единого Бога. Мусульманские представления, в свою очередь, посредством работ ал-Газали повлияли на европейцев, в сознании которых семитический окказионализм столкнулся с их исконным представлением о безличном законе необходимости, присущем самим вещам. В результате этого столкновения и родилась традиция критики причинности, которая от Мальбранша и Глэнвилла через Беркли и Лейбница дошла до Юма и Канта, признавших, что причинность лишь априорное допущение, за которым стоит неопределенность.

4. Экономия допущений

Итак, заботясь о будущих ощущениях, мы вынуждены принимать в качестве руководства к действию безосновательные допущения, да еще безосновательно выбирать одну из их многочисленных версий. Скептик не может с этим смириться и потому вынужден искать способ критического отбора таких допущений. Первым принципом подобного отбора стала "бритва" имени средневекового английского философа Уильяма Оккама, тоже критиковавшего причинность - после ал-Газали, но задолго до Мальбранша (оккамовского ученика Николая из Отрекура даже называют "средневековым Юмом"). Оккам призвал "не умножать сущности сверх необходимости", поскольку "бесполезно делать посредством многого то, что может быть сделано посредством меньшего". Сверх того, что дано в опыте, он предлагал оставлять лишь то, что постигается интуицией. Однако интуиция слишком изменчива и не может служить надежным критерием, поэтому уже после Канта австрийский и швейцарский скептики Эрнст Мах и Рихард Авенариус предложили критерий экономии мысли или даже экономии сил, затрачиваемых на мышление: принимаются только те допущения, которые требуют минимальных мыслительных усилий; раз уж необходимо что-то допускать, то не будем хотя бы обременять себя излишними трудами.

Однако от того, какой труд мы дадим себе при выборе допущений, зависит то, на какие труды вынудят нас эти допущения, уже будучи принятыми. Сэкономив в первом случае, мы можем обречь себя на каторгу во втором, причем неизвестно, к чему эта каторга нас приведет. Налицо риск, который немецкий философ Пауль Тиллих назвал риском веры - риском посвятить себя тому, что этого не стоит. Сведение этого риска к минимуму гораздо важнее экономии сил в момент выбора. Поэтому, выбирая допущения для практической деятельности, скептик должен сводить к минимуму возможность самообмана.

5. Скепсис и праксис

Между тем опасность самообмана таится в самом скепсисе. Будучи образцом теоретической честности, скептицизм оказывается уязвимым с практической стороны. Скептиков чаще всего обвиняют в двух грехах - пассивности и лицемерном паразитизме. С одной стороны, скепсис-де парализует: скептик не знает, ни что ему делать, ни что ему не делать. Такое состояние вообще несовместимо ни с жизнью, ни с разумом, поэтому, с другой стороны, скептики лицемерно прибегают к другим системам, критикуя их, но следуя им на практике. Выходит, что скептицизм не в силах выдвинуть позитивное практическое учение и может только отрицать другие учения, поэтому всякий скептик, подобно Карнеаду, может сказать: "Не было бы Хрисиппа, не было бы и меня". Однако жить-то как-то надо, поэтому скептик, отвергая всякую веру, вынужден прибегать к советам одной из них. При этом он должен обманывать либо себя, либо всех остальных.

Своеобразный компромисс нашли еще древние скептики: поскольку скепсис всегда обращен и на самоё себя, скептик не отрицает, что сам может быть не прав, но правы могут быть приверженцы иных позиций; поэтому поступать можно так, как поступают другие - согласно обычаям той страны, в которой ты родился. Главное - сохранение отрешенности и невозмутимости. Однако, во-первых, такое решение делает скептиков незаметными одиночками, растворяющимися в среде, а во-вторых, обычаи меняются, среда перестает быть однородной, из-за чего теряются последние ориентиры и хаос делает невозмутимость практически невозможной. Классический скептицизм Пиррона с его идеалом атараксии прекратился еще в древности - сразу после Секста Эмпирика и Сатурнина. Чуть раньше Аристипп Киренский пришел к мысли, что коль скоро мы имеем дело с ощущениями и знаем только их, то каждое мгновение жизни надо наполнять приятными ощущениями, избегая неприятных. Однако этот классический гедонизм столкнулся с невозможностью осуществления своих идеалов, так что на лекциях киренаика Гегесия Александрийского слушатели кончали жизнь самоубийством - столь убедительно он разъяснял неизбежную боль нашей жизни. Скептицизм Чжуан-цзы превратился в положительную религию даосизма с верой в многочисленных духов и шаманскими поисками "пилюль бессмертия". Нагарджуна сделал из скептицизма буддийские выводы, основав целую школу мадхьямика, по сей день пользующуюся огромным влиянием в буддизме. Неопирроники от Эразма Роттердамского и Мишеля Монтеня до Джозефа Глэнвилла и Пьера Гюэ совмещали скептицизм с христианством. Юм считал, что скептиком можно быть только в теории, а на практике надо следовать "естественной религии", то есть деизму. Вслед за ним Кант, будучи скептиком в сфере "чистого разума", оказался Фомой Аквинским для протестантизма в сфере "практического разума". Наконец в 60-е годы ХХ века возник современный "скептицизм", исповедующий единственный практический императив - разоблачать все "сверхъестественное" и пропагандировать науку среди непросвещенных масс.

6. Плюрализм

То, к чему призывают "скептики" последней формации, уже находится в прямом противоречии с самим духом изначального скептицизма. Еще Чжуан-цзы предостерегал от опустошающего стремления спорить и кого-либо в чем-либо убеждать. Во-первых, спорить просто бесполезно, поскольку все то, о чем можно спорить, пока что находится в сфере недоказуемого, где всякое суждение остается равно безосновательным, но лишь более или менее правдоподобным. Единственное, что мы знаем доказательно - это наши ощущения, а о них спорить никому не приходит в голову. Во-вторых, пытаться убедить кого-либо в чем-либо не только бесполезно, но и вредно. Вред может относиться как к тем, кого переубеждают, так и ко всему сообществу познающих. Тот, кого вы пытаетесь переубедить, на самом деле может быть прав - мы ведь этого не знаем наверняка. Ему, быть может, повезло, и он угадал истину без доказательств, а вы будете совращать его с истинного пути. Сообществу же познающих важно, чтобы существовало как можно больше разных точек зрения. Чем больше этих точек, тем больше шанс, что какая-нибудь из них окажется истинной. Кроме того, многие допущения, будучи принятыми на веру, имеют свойство преображать взгляд на мир и рождать особый внутренний опыт. Даже если эти допущения не являются истинными, такая их продуктивность несомненно помогает продвигаться к истине, выводя на обозрение те сферы, которые не видны с других точек.

Скептик никогда не может быть до конца уверен, к каким именно последствиям приведут те или иные его поступки. Это значит, что скептик всегда должен быть внимателен по отношению к любым точкам зрения на возможные последствия своих поступков. Таким образом, терпимость и воздержание от споров и пропаганды - первый собственно скептический императив. Это, однако, нисколько не мешает скептику открыто излагать свои взгляды и участвовать в продуктивных дискуссиях.

7. Экологизм

Скептик деликатен по отношению к другим точкам зрения в связи со своеобразной познавательной осторожностью. Именно осторожность отличает его от приверженцев всех иных систем. Если нельзя быть до конца уверенным в последствиях наших поступков, поневоле приходится осторожничать - и в отношении к напрасному расходованию жизни и в отношении вреда, который может быть нанесен кому-то другому. Риск напрасного расходования жизни связан с теми отдаленными последствиями, планируя которые, мы выстраиваем наше поведение. Ради этих последствий, которые могут так никогда и не наступить, мы порой жертвуем огромные ресурсы сил и времени. Как сказал Вуди Аллен: "Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах". Однако мы можем сколько угодно экспериментировать сами с собой, но не имеем права рисковать благополучием других, ибо каждый другой обладает особенной точкой зрения и именно ее нам может не хватить для постижения истины. В конце концов наша цель - это в конечном итоге почти всегда некое наше же субъективное состояние (счастье, удовольствие, комфорт, покой, безболезненность, нирвана и т.п.). Не лучше ли ради собственного состояния направлять усилия прежде всего на самих себя, а не на зыбкую и хрупкую внешнюю реальность?

Позаботившись об экологии разных мировоззрений и сохранности внешней реальности, можно перейти и к экологии собственной жизни. Мы, конечно, вряд ли можем полностью освободиться от всех ожиданий, а если и можем, то еще неизвестно, хорошо ли это, поэтому порой мы все же совершаем некие поступки ради каких-то последствий. Многие так и проводят всю жизнь, ожидая чего-то и пренебрегая настоящим ради эфемерного будущего. Скепсис по отношению ко всякому будущему требует, чтобы совершались прежде всего те поступки, которые ценны уже сами по себе, независимо от каких-то последствий. Всякий поступок, будь то действие или бездействие, есть уже некое субъективное состояние. Не лучше ли, если это состояние само по себе будет приятным? Олимпийский принцип "главное не победа, а участие" и пословица "счастье не конечная остановка, а способ путешествия" являются вполне скептическими принципами. Аристипп был не так уж не прав в своих выводах, как и Густав Шпет, сказавший, что скептицизм - это гедонизм. Однако скептики предпочитают не просто получать удовольствие от своих поступков, но и сочетать приятное с полезным, то есть поступать так, чтобы иметь еще некоторый шанс на благоприятные последствия. И этот шанс имеет значение даже тогда, когда нам не очень хорошо.

8. Совершенствование

Здесь мы подходим к тому практическому выводу, который как будто напрашивается сам собой, однако почему-то так и не был сделан прежними скептиками. Вывод этот предельно прост: если мы так ограничены в своем познании, что не можем твердо судить о важных для себя вещах, значит, необходимо развиваться и преодолевать свою ограниченность, чтоб хотя бы увеличить шансы постичь искомые истины. Каждый наш поступок способен нести в себе момент познания и момент саморазвития. Познание есть экстенсивное совершенствование, то есть накопление знаний в рамках тех познавательных способностей, которыми мы уже располагаем. Саморазвитие есть интенсивное совершенствование, то есть расширение познавательных горизонтов, выход за пределы того, что нам отпущено. Совершенствование имеет не только когнитивную ценность, но и более широкую - сотериологическую. Так, мы не знаем наверняка, что стоит за нашей болью и как именно от нее избавиться, однако именно в процессе совершенствования мы даем себе не только шанс узнать все это, но и шанс стать менее уязвимыми для всякой боли. Человечество уже выработало внушительное число разнообразных систем и приемов совершенствования. Задача скептиков - критически переосмыслить их и создать собственную систему, свободную от лишних допущений и непредвзято открытую для любого нового опыта. Эту задачу можно выполнить в рамках особой научной дисциплины - сравнительной сотериологии.

Одной из главных целей совершенствования является сохранение и укрепление тех условий, которые дают нам саму возможность познавать и развиваться. Речь идет о самом существовании познающего субъекта, которое должно длиться как можно дольше. С одной стороны, если наша жизнь доставляет нам удовольствие и имеет для нас ценность сама по себе, то почему бы ей не длиться? А с другой - чем дольше мы живем, тем богаче наш опыт и тем больше времени для его осмысления.

9. Объединение

Преодоление собственной ограниченности может осуществляться не только путем индивидуального развития, но и посредством объединения с другими субъектами познания. Координация собственного опыта с чужим помогает самопознанию, координация собственных усилий с усилиями других помогает найти наиболее верный путь достижения искомых целей. Тем более что цели эти в большинстве своем трудно достижимы, а часто осуществимы лишь коллективными усилиями. Одним из главных преимуществ объединения является разделение труда: всякий индивид способен достичь необходимых высот лишь в довольно узкой сфере деятельности, в то время как познание должно быть направлено на весь универсум.

Однако поскольку далеко не все субъекты познания преследуют одинаковые цели и заинтересованы в объединении, объединиться должны сами скептики, ведь, когда мы вместе, неопределенность не кажется такой безнадежной. До сих пор скептики были созерцательными одиночками и ничего не предпринимали для изменения ситуации. Теперь же, как кажется, есть смысл создать свободную ассоциацию, открытую для всех, но никого, кроме скептиков, к себе не зазывающую.

10. Честность

Однако тот факт, что скептики до сих пор ни разу всерьез не объединялись, не случаен. Скептик никому и ничему не доверяет, поэтому ему трудно действовать с кем-либо сообща. Таким образом, объединение скептиков возможно только на условиях взаимной честности. Скепсис - это вообще путь честности, мужественного нежелания обманывать себя даже добрыми и прекрасными допущениями. Невозможно познавать что-либо, заведомо обманывая себя. Объединение же образует некое целое, которое можно считать новым субъектом познания, в деятельности которого самообман также не допустим. Наши ощущения могут лгать нам или попросту недостаточно отображать реальность, но мы сами должны по возможности исключать ложь и умолчание из взаимного обмена информацией. Ведь мы же не в состоянии самостоятельно проверить все научные исследования и доверяем им лишь потому, что они проведены учеными с репутацией квалифицированных и добросовестных специалистов. Именно такой репутацией и должны обладать скептики.

Однако честность как способ поведения и образ жизни требует соответствующих условий игры. Иными словами, индивидуальная честность нуждается в институциональном подкреплении. Во-первых, должны существовать институты, в рамках которых вырабатывается, внедряется и воспроизводится такая модель поведения. Во-вторых, общество должно быть устроено так, чтобы честность не наказывалсь, но поощрялась.

11. Скептократия

Вообще во всех тех случаях, когда реальность зависит от нас, желательно делать ее как можно более прозрачной и предсказуемой. Прозрачность связана со сведением к минимуму разнообразных тайн и допущением максимальной свободы познания, развития и обмена информацией. Предсказуемость связана с поддержанием таких условий совместного существования, которые обеспечивали бы максимальную оправданность взаимных ожиданий. Все это осуществимо лишь посредством особого общественного устройства, которое условно можно назвать либерально-социалистическим. Именно скептики как наиболее заинтересованная сторона должны способствовать его установлению. А наиболее надежным условием этого является власть скептиков.

Именно потому, что скептики ощущают изначальную неопределенность бытия, они более других готовы работать над тем, чтобы сделать его как можно более упорядоченным и стабильным. Тем и отличается деятельное сомнение от всех прежних форм скептицизма, что его последователи готовы предпринимать решительные действия по созданию условий для познания и развития, в том числе в социальной сфере. Скептики должны быть у власти не потому, что они лучшие, и не потому, что им самим от этого будет лучше, а потому, что иначе всем будет хуже. Ведь только скептики сомневаются в своей правоте и не собираются навязывать ее другим, и нет никого, кто меньше, чем скептики, принимал бы допущений, которые служат условиями для применения силы. Власть скептиков - это только самый необходимый минимум общественного насилия и гарантия свободы, которую скептики считают жизненно необходимой.

Литература

1. Авенариус Р. Философия как мышление о мире согласно принципу наименьшей меры силы. М., 1913.

2. Беркли Дж. Сочинения. М., 1978.

3. Кант И. Критика чистого разума. М., 1999.

4. Мальбранш Н. Разыскания истины. Т.1-2. СПб., 1903-06.

5. Мах Э. Познание и заблуждение. М., 1909.

6. Милль Дж.С. Рассуждения и исследования философские, политические и исторические. Ч.1-3. СПб., 1864-65.

7. Монтень М. Опыты. Кн.1-3. М., 1999.

8. Нагарджуна. Двенадцать врат. (Гиперссылка)

9. Секст Эмпирик. Сочинения. Т.1-2. М., 1975-76.

10. Чжуан-цзы. (Гиперссылка)

11. Шпет Г. Явление и смысл. М., 1914.

12. Эразм Роттердамский. Философские произведения. М., 1986.

13. Юм Д. Сочинения. Т.1-2. М., 1998.

14. Ockham W. Opera philosophica et theologica. V.1-2. N.Y., 1967-70.


Главная    Академия    Доктрина деятельного сомнения