Книга Л. Флека "ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ФАКТА: Введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива" была написана в 1935 году. В России она вышла в 1999 году в издательстве "Идея-Пресс" стараниями В.Н. Поруса, который обеспечил подготовку ее издания, а также перевел ряд статей Л. Флика с английского, немецкого, польского языков, обеспечил общую редакцию. Мы предлагаем введение к книге, написанное В.Н. Порусом и надеемся, что читатель сможет познакомиться с жизнью замечательного ученого, теоретика развития науки, и заинтересоваться его идеями. Выдержки из книги Л. Флика.
Редактор

Имя замечательного польского ученого-гуманиста, врача-микробиолога и философа Людвика Флека (1896-1961) все еще недостаточно известно. Спустя несколько месяцев после его смерти, в 1962 г., в Чикаго вышла в свет наделавшая много шума в среде философов и методологов науки книга Томаса Куна "Структура научных революций". Переведенная на множество языков, в том числе на русский (1975,1979 гг.), она принесла международную известность автору, чья концепция скачкообразных, "катастрофических" изменений в науке и научном знании оказалась в центре наимоднейших дискуссий 60-70 гг. В предисловии к этой книге Т. Кун сослался на мало кому знакомого польского ученого Л. Флека, наряду с блестящими именами А. Койре, Э. Мейерсона, Ж. Пиаже, Е. Мецгер и др., как на теоретические источники собственных воззрений о природе научного познания и роли истории науки в формировании эпистемологических моделей (Кун Т. Структура научных революций. М.,1975, сс. 8-9). Так внимание специалистов было вновь обращено к человеку, судьба которого; равно как и судьба его трудов, - один из поучительнейших примеров нелегкой судьбы науки и философии в культуре нашего наконец-то уходящего в историю века.

Коротко о жизненном пути Л. Флека. Он родился 11 июля 1896 г. во Львове в культурной, ориентированной на европейские стандарты образованности польско-еврейской семье. Гимназия, медицинский факультет университета им Яна Казимира, практика в ряде медицинских учреждений Пшемысля и Львова, затем - после конфликта с городскими властями, замешанными в антисемитских выходках, - уход из официальных медицинских учреждений. Некоторое время Флек работал в открытой им частной бактериологической лаборатории. После присоединения Западной Украины к СССР Флек работал в мединституте и заведовал городской санитарно-бактериологической лабораторией. В июне 1941 г. Львов был оккупирован немецкими войсками; Флек с женой и сыном оказался в еврейском гетто. Здесь он работал, продолжая исследования, начатые им до войны: разработку методов получения противотифозных вакцин в массовых количествах с использованием доступных материалов и простейшего оборудования. Далеко продвинувшись в этой области, Флек был одним из крупнейших европейских специалистов. Зная об этом и рассчитывая использовать уникальные знания и способности ученого, гитлеровцы в декабре 1942 г. арестовали Флека и вывезли его вместе с семьей. В январе 1943 г. он попадает в Освенцим, где его вынуждают работать в серологической лаборатории над методами диагностирования тифа, сифилиса и других эпидемических заболеваний. Жена и единственный сын Флека из Освенцима вскоре были переправлены в другие концлагеря, где находились до конца войны. Флек понимал, что жизнь его семьи зависит от его согласия работать на Третий рейх; выбора не было.

Лаборатория, в которой работал Флек, располагалась в блоке № 10 - зловещем здании, где проводились "опыты" по стерилизации над заключенными. Вскоре эсэсовцы создали в Бухенвальде лабораторию, в которой должны были разрабатываться методы массового производства противотифозной вакцины. В декабре 1943 г. туда был доставлен Л. Флек.

В блоке № 50, где проводились эксперименты (материал для них поставлялся из блока № 46, в котором узников заражали тифом, чтобы из их мочи и крови готовить препараты для исследований), заключенные врачи и другие участники "мыслительного коллектива", по терминологии Л. Флека, находились в условиях относительной свободы, максимальной в Бухенвальде: гитлеровцы избегали появляться в тифозном корпусе. Может быть, это в немалой степени спасало жизнь Флеку и его коллегам. Именно об этом периоде идет речь в статье "Проблемы науковедения", помещенной в этом издании.

В Бухенвальде, где люди использовались как "экспериментальный материал" наряду с крысами и кроликами, заключенный-врач размышлял не только о медицинских и бактериологических проблемах, но и о философском содержании научного поиска. Жизнь науки в концентрационном лагере давала возможность наблюдать и участвовать в уникальном "методологическом эксперименте": ученый использовал и эту возможность, чтобы найти подтверждение своим гипотезам, высказанным еще в начале 30-х годов, о том, как коллективный характер научного исследования влияет на содержание идей и теорий, как это меняет "классические" представления об истине и заблуждении.

Отрезанный от научного мира научный коллектив разработал метод изготовления вакцин, который оказался неэффективным из-за ложной интерпретации наблюдений. Узнав об этом, группа решила продолжать работу (уже как форму саботажа). Сложная и смертельная игра продолжалась до марта 1945 г. Немецкие специалисты из "Института гигиены" Waffen-SS так и не успели раскрыть заговор ученых1.

В конце марта, когда стало ясно, что американские войска вот-вот войдут в Бухенвальд, нацисты стали заметать следы своих преступлений. Спасаясь от "эвакуации", а скорее всего от немедленной гибели, Флек бежал из блока № 50 и вместе с несколькими другими политзаключенными и евреями скрылся в подполье. 11 апреля Бухенвальд был освобожден. Чудом уцелевший ученый попал в госпиталь, а затем, в июле 1945 г., возвратился в Польшу.

После войны Флек руководил кафедрой медицинской микробиологии Люблинского университета им. Марии Склодовской-Кюри. С 1950 г. он ординарный профессор этого университета; с 1952 г. работает в Институте матери и ребенка Варшавского университета, в 1954 г. избирается членом-корреспондентом, а вскоре академиком и членом Президиума Польской академии наук. В конце 1957 г. Л. Флек уехал из Польши в Израиль, где после войны оказался его сын. Там он принял предложение возглавить кафедру экспериментальной патологии в Институте биологических исследований. В последние годы жизни он работал над проблемами иммунитета и продолжал исследования открытого им явления лейкергии, а также готовил курс лекций по философии науки для Еврейского университета в Иерусалиме. Лекции не состоялись, жизнь подошла к концу. Умер Флек 5 июня 1961 г. Как философ, Флек не был достаточно известен и при жизни. Его статус в науке определялся достижениями в микробиологии. Ему принадлежит свыше 130 научных работ (на русском, польском, иврите, немецком, английском и французском языках) в этой области. Он был членом многих международных научных сообществ, в том числе Нью-йоркской Академии наук, Международного Гематологического Общества, Международного Микробиологического Общества. Его работы по серологии, иммунологии, проблемам вакцинации и серологической диагностики высоко оценивались в мировой науке. Эпистемологические же исследования, опубликованные в 30-40 гг. в малоизвестных польских журналах, и даже его монография, впервые напечатанная на немецком языке в Швейцарии, книга, которую сейчас ставят в ряд основополагающих трудов по современной социологии науки и социальной эпистемологии, остались почти незамеченными в мировой философской литературе.

"Время, как мы теперь видим, перевернуло соотношение этих ценностей, - пишет 3. Цацковский, под редакцией которого в 1986 г. в Польше был издан сборник избранных философских работ Л. Флека. - Специально-научное наследие Флека постепенно растворилось в современном микробиологическом знании, утратив свою уникальность, а мало-помалу и свое значение, и потому стало забываться. Напротив, философское наследие его вышло из забвения и приобретает все большее значение и признание"1.

Чем объясняется эта метаморфоза? Не будучи специалистом, я не могу судить о судьбе микробиологических исследований Флека. Но драматическая судьба его философских работ вполне объяснима. Сюжет этой драмы обусловлен борьбой эпистемологических концепций в философии науки середины нашего века. Сформировавшееся в начале 30-х годов движение, отождествившее философию науки с логическим анализом языка научных теорий, тон в котором задавали участники Венского кружка и Львовско-Варшавской школы, скоро стало господствующим и оттеснило соперничавшие с ним направления; был период, когда сам термин "философия науки" понимали как синоним комплекса идей этого направления. В конце 50-х годов многочисленные противоречия, к которым приводили попытки применения постулатов этого направления к проблемам обоснования научного знания, а в еще большей степени - к проблемам рациональной "реконструкции" истории науки, наряду с другими причинами привели к уходу логико-аналитической парадигмы с авансцены философских дискуссий. На ее место пришли школы и доктрины, усвоившие некоторые уроки аналитизма, но в то же время развившие его критику в опоре на идеи, которые некогда были отброшены как несовместимые с рациональной философией науки, а теперь вышли на первый план.

Из таких идей, в первую очередь, следует назвать нерасторжимое единство когнитивного и социального аспектов науки, научного познания. Эта идея с порога отвергалась теми, кто считал сферой рационального анализа науки только так называемый "контекст обоснования" (Г. Райхенбах), т. е. логический анализ структуры научного знания; конечной целью такого анализа должна была стать строгая демаркация между наукой и не-наукой, в первую очередь метафизикой. Из этой концепции вытекало и отношение к процессу развития научного знания. Рациональная модель такого развития, какие бы методологические предпосылки в нее ни закладывались, будь то индуктивизм или гипотетический дедуктивизм, была по существу кумулятивистской: знание развивается, накапливая максимально обоснованные эмпирически и отбрасывая опять-таки эмпирически опровергнутые положения. Правда, К. Поппер подверг критике индуктивистский кумулятивизм ("Логика исследования" К. Поппера вышла в свет почти одновременно с монографией Л. Флека, но в отличие от последней сразу же вошла в обиход современной философии науки; Поппер был намного ближе к "эпицентру" философской и научной европейской мысли, чем львовский врач-бактериолог). Но и Поппер разделял идею демаркации, хотя и подходил к этой проблеме иначе, чем философы Венского кружка.

"Демаркационисты" сравнивали эпистемологию с логическим анализом "контекста обоснования". "Контекст открытия", т. е. изучение всей совокупности социальных и психологических факторов возникновения и развития научных идей и теорий, из этой сферы исключался. Тем более из нее исключалось все, что так или иначе определяло характер научных процессов, но не укладывалось в рамки логико-нормативной методологии: идеологические, политические, экономические, социально-психологические и прочие факторы, "внешние" по отношению к рациональной (по определению) науке и потому представляющие интерес для различных специальных дисциплин (социологии, психологии и пр.), но не для эпистемологии.

Альтернативой такого подхода и была концепция культурно-исторической детерминации научного знания, одним из активных сторонников которой в 30-е годы выступил Л. Флек.

Было бы неправильно помещать идеи Флека в русло "социологии познания" или "социологии науки" в том узком смысле, когда культурно-историческая детерминация понималась исключительно "внешним" для когнитивного содержания науки образом. Флек был скорее близок к некоторым принципиальным мыслям К. Мангейма и Э. Дюркгейма, а до известной степени - и М. Вебера, к установлению важных зависимостей между социальными условиями возникновения и развития знания и содержанием самого знания, закономерностями его функционирования и изменения. Практическая реализация этих тенденций - задача, которую взял на себя Флек, - требовала искусного маневрирования между крайностями вульгарного социологизма, с одной стороны, и интерналистского "имманен-тизма", исходившего из прямолинейной идеи самодетерминации научного знания - с другой.

Вот как он понимает задачу эпистемологического исследования: "Зависимость содержания науки от эпохи и среды, тем более очевидная, чем более длительный период развития науки мы рассматриваем и чем резче заявляют о себе социально-политические условия нашего бурного времени, должна получить гносеологический смысл (курсив мой. - В. П.). Отбросив скептицизм, мы должны понять эту зависимость в ее эвристической значимости..." (наст, изд., с. 169). Речь идет о гносеологической программе, а не о возможности или необходимости социологических исследований процесса научного познания, важных самих по себе, но не имеющих собственно гносеологической значимости. И Флек хорошо ощущал опасность, кроющуюся в поверхностном истолковании этой программы, опасность скептицизма и релятивизма, идущую, как думал Флек, от вульгарного социологизма.

Против этого Флек выступал самым недвусмысленным образом. Ему претили пустые фразы о "пролетарской" или "буржуазной" физике или биологии (а в середине XX века эти фразы звучали совсем не комично, за ними стояли трагедии поколений ученых!). Вульгарная социология познания - путь, на котором безвозвратно теряются вечные ценности науки: истинность и объективность научного знания. Опасность вульгарного социологизма скрывается, замечал Флек, даже в остроумных, но поверхностных параллелях, которыми соблазнялись некоторые историки науки (например, параллель между ростом индивидуализма в Голландии второй половины XVII века и открытием сперматозоидов А. Левенгуком). Гносеологический подход к проблеме социальной детерминации требует не аналогий и параллелей, а выработки таких понятий, в которых получил бы выражение тот механизм, при помощи которого социальный контекст науки преломляется в когнитивных процессах и наполняет их определенным содержанием. Такими понятиями для Флека были "стиль мышления" (Denkstil) и "мыслительный коллектив" (Denkkollektiv). Собственно, это не разные понятия, а две стороны одного и того же явления, подобно тому как понятие "парадигмы" сопряжено с понятием "научного сообщества" в терминологии Т. Куна.

Стиль мышления, по Флеку, одновременно является и условием, и следствием коллективного характера познавательных процессов. "Любая теория познания, не принимающая во внимание этой социальной обусловленности всякого познавательного действия, не более чем тривиальна. В то же время те, кто считает социальную обусловленность malum neccesarium2 или признаком человеческого несовершенства, который можно преодолеть, не замечают того, что вне социальной обусловленности познание было бы вообще невозможно, а также того, что сам термин "познание" имеет смысл только в связи с каким-либо мыслительным коллективом" (наст, изд., с. 66). Гносеологическая теория, за которую выступает Флек, рассматривает мышление не как процесс, замкнутый рамками индивидуального "Я", а как результат социальной деятельности в той мере, в какой общественный "запас интеллекта" определяет уровень, достижимый индивидом.

Теория познания, опирающаяся на понятие индивидуального гносеологического субъекта, характеристики которого как бы не подвержены влияниям исторического времени и социальной конкретности и сводятся к чувственным способностям и мозговым компьютерным операциям, является, как совершенно справедливо считал Флек, безнадежно устаревшей. Но именно такая теория познания лежит в подоплеке примитивного интернализма, против которого и выступает Флек.

Что же предлагается взамен этих анахронизмов? Прежде всего, традиционное гносеологическое отношение "субъект - объект" заменяется связью "субъект -

мыслительный коллектив - объект", в которой главную роль играет второй компонент. Именно мыслительный коллектив детерминирует характер мыследеятель-ности индивида и вследствие этого определяет также характер познаваемых объектов. Отсюда следует вывод, радикально меняющий курс всего эпистемологического анализа. Теперь он направляется, прежде всего, на характерные особенности "мыслительных коллективов". Эпистемология становится сравнительно-исторической дисциплиной, в которой решающую роль начинают играть социологические и историко-научные составляющие: "по меньшей мере три четверти, если не все содержание науки обусловлено и может быть объяснено через историю мысли, психологию и социологию мышления" (наст, изд., с. 46).

Отсюда исключительный интерес, который проявляет Флек к истории науки. История, полагал он, способна прояснить то, что скрыто от взгляда методолога-нормативиста, верующего в незыблемость научных фактов и логических магистралей, ведущих от них к теориям. Само название книги Флека есть полемика с одной из "догм эмпиризма", по выражению У. Куайна. Факт науки не есть "открываемое", раз и навсегда данное, бесспорное основание научных выводов. На примерах исторического формирования понятия "сифилис" и открытия серологической реакции Вассермана Флек показывает, что так называемые "факты" в науке - не что иное, как мыслительные конструкции, возникающие на основе принятого и усвоенного учеными стиля мышления. Открытие Августом фон Вассерманом и его сотрудниками серодиагностической реакции на сифилис быстро стало общепризнанным фактом науки, хотя исходные теоретические предпосылки его работы были, как выяснилось впоследствии, ложными, а эксперименты - недостоверными. Это произошло не только из-за исключительной практической важности установленной реакции, но, прежде всего, потому, что она соответствовала тому, что "должно было быть", согласно господствовавшему в начале века стилю мышления в бактериологии и иммунологии, в котором важное место занимала диагностическая методология Ж. Борде и 0. Жангу, позволявшая использовать явление гемолиза для определения природы инфекции. Став классической, реакция Вассермана положила начало современной серологии как научной дисциплины, а впоследствии обнаруженные недостатки ее теоретического обоснования и практического применения не только не уменьшили ее значения, но, напротив, поставили ее в ряд фундаментальнейших научных достижений, сама проблемность которых оказывалась сильнейшим стимулятором революционных преобразований в науке.

Для Флека этот поучительный эпизод из истории серологии является свидетельством того, что содержание фактов, наблюдений (конечно, если речь идет о научных фактах, а не о тривиальных констатациях элементарных наблюдений, хотя и в таких случаях за внешней простотой часто стоят глубокие проблемы) определяется интерпретацией, вытекающей из принятого учеными стиля мышления. Задолго до разгара дискуссий по проблеме "теоретической нагруженности" наблюдений, которая в 60-70-е гг. стала полем наибольшей конфронтации "логического эмпиризма" и различных "постпозитивистских" направлений в философии науки, Л. Флек выдвигает эту проблему на первый план. Заметим, что и нашумевшие в этот же период споры вокруг так называемой проблемы "несоизмеримости" научных теорий, тесно связанной с проблемой "теоретической нагруженности" фактов наблюдения, также были предвосхищены Флеком, склонявшимся к идее несоизмеримости стилей мышления1.

Поскольку стиль мышления, как его трактует Флек, становится центральной категорией эпистемологии, важнейшее значение приобретает история формирования стилей, наряду с выяснением механизмов их современного функционирования. Иначе эпистемология была бы слишком далека от живого процесса научного познания, превратилась бы в набор мертвых и бесполезных схем. Сравнительно-историческая эпистемология должна рассматривать любую теорию, любое значительное понятие в науке лишь как временную остановку на пути развития, звено в последовательности идей (Ideengang); такими звеньями могут быть и "протоидеи", образы, продукты фантазии, вхождение которых в интеллектуальный арсенал человечества определяется социальным и социально-психологическим санкционированием, а не логическим или эмпирическим обоснованием. Поэтому для эпистемолога так важны факторы этого санкционирования: иерархическая структура научных сообществ, борьба авторитетов, культурный фон научного исследования, совокупность политических событий, влияющих на умонастроения ученых, идеологические течения и т. п., - ибо все они участвуют в формировании стиля мышления, сквозь призму которого преломляется объективная реальность.

Увлеченный этими идеями, Флек шел так далеко, что оказался в противоречии со своими же намерениями. Он выступал против насильственного втискивания живой истории науки, реального процесса научного познания в мертвые схемы, будь то схема логической реконструкции или же вульгарная социологема. Его цель заключалась в максимизации возможностей анализа того таинственно-величественного процесса, итогом которого является объективное научное знание. Но полностью переключив акцент на анализ истории этого процесса, он выпустил из рук "нить Ариадны": объективность и истинность научного знания утратили свой гарант - отношение к объективной реальности, вне которого научные понятия не могут обладать общезначимой ценностью.

Поставив в зависимость от стиля мышления все содержание и способы оценки научного знания, Флек волей-неволей должен был прийти к мысли, что изменения стиля влекут за собой и изменение мира, реальности (впоследствии ту же мысль выразит Т. Кун, сказав, что "после революции ученые работают в другом мире"). В процессе познания стиль мышления играет активную роль. Реальность же - это источник "пассивных" элементов познания, тех тяжелых частиц, которые "оседают" в потоке изменения знаний. Оседают не навечно - более мощные последующие течения рано или поздно уносят и эти частицы, но в каждый данный момент ученый-старатель может увидеть в своем лотке эти блестящие крупицы, принимая их за чистое золото.

Но и эти частицы - смесь того, что "от реальности" и от стиля мышления. Поток познания постепенно и непрерывно размывает эту смесь, изменяет ее так, что ни одна частица не может считаться абсолютно устойчивой. "В потоке событий и процессов, множества проявлений скрывается не абсолютная действительность "в-себе", а свободная, коллективная, "творческая фантазия" - человеческая активность" (Кун Т. Структура научных революций. М.,1975, с. 173. )

Так в концепции Флека творческая субъективность познания заполняет собой все пространство эпистемологического анализа. Объективная реальность уходит за кулисы и превращается в кантовскую "вещь-в-себе". "Соответствие с реальностью" перестает быть работающим эквивалентом понятия истины. В этом и заключается драматическое противоречие, пронизывающее концепцию Флека. Ученый, ратующий за истину и посвятивший ей свою жизнь, и философ, для которого вечность научного поиска, неуспокоенность мысли, историческая изменчивость знания оказываются аргументами тезиса о недостаточности и недостижимости этой целИ; - флек был и тем и другим. Оттолкнувшись от позитивистского индукти-визма и кумулятивизма, он пришел к противоположной крайности, теряя почву объективности, без которой понятие прогресса в науке неизбежно приобретало релятивистский смысл. Опасность релятивизма настигала его как раз на том пути, которым он надеялся уйти от нее.

Очевидно, что главным источником противоречия для Флека стало отождествление понятия "истины" с понятием абсолютного и неизменного совпадения знания и объекта. Симпатий - персонаж, устами которого в статье "Проблемы науковедения" говорит автор, - доказывает простаку Симплицию абсурдность такого представления о содержании и целях науки, которое исходит из возможности законченной "объективной" (т. е., по Флеку, буквально совпадающей с реальным положением дел) картины мира или даже какого-либо ее фрагмента. Ведь достигнув такого состояния, наука не могла бы развиваться дальше, а вся ее история была бы представлена как путь к этому конечному "Кодексу премудрости", путь, который оказался слишком длинным и сложным из-за бесчисленных ошибок, неверных гипотез, неправильных истолкований опыта - всего того, что должно быть отброшено или сохраниться только в "Комментариях", где эти досадные заблуждения (которых могло и не быть!) станут предметом интереса психологов или социологов знания либо просто экспонатами в кунсткамере человеческих слабостей.

Такое деление на подлинную, "живую" историю науки и ее "рациональную реконструкцию", т. е. историю, которая "должна была иметь место", если бы процесс научного познания направлялся исключительно рациональными нормами, кодексом совершенной методологии, - деление, при котором "живая" история стала бы комментариями, заметками на полях рациональной реконструкции, впоследствии было проанализировано И. Лакатосом1. Он понимал, что без такого деления рациональность научного познания теряет свои четкие очертания и это грозит иррационализмом (в котором Лакатос обвинял Куна, чей "исторический" подход к определению рациональности представлялся ему релятивизмом), но он понимал также и то, что "рациональная реконструкция" может стать "прокрустовым ложем" и для реального процесса развития научного знания, и для развития методологических представлений об этом знании. Вот эту вторую мысль и подчеркивал Л. Флек.

В "Комментарии", говорит Симпатий, оказалась бы не только история науки (исторически изменяющаяся последовательность идей, методов, теорий, гипотез и т. д.), но и философия (отброшенная демаркационистами метафизика!), математика и логика, как не имеющие "объективного" содержания (здесь Флек-Симпатий повторяет одно из важнейших положений логического эмпиризма), практические знания, навыки, умения, техника экспериментирования, "неявное" или "личностное" знание (если выражаться терминами М. Полани) и многое другое.

Такой "Комментарий" оказался бы, конечно, важнее и интереснее самого комментируемого "Кодекса премудрости", а последний пришлось бы охранять от возможных посягательств на него со стороны еретиков, вольнодумцев, усомнившихся в его абсолютности, сохранять... с помощью полиции. Абсолютное знание - синоним религии, его основы - чудо, тайна и авторитет, но не бесконечное, высокое (даже в своей безнадежности!) стремление к совершенству, к идеалу.

Кумулятивист и "реалист" Симплиций парирует полемический выпад Симпатия: "Если "окончательное состояние науки" не более чем пустой звук, можно ли говорить о приближении к нему?" - следующим аргументом: если нет "конечного состояния" как достижимой цели научного развития, то нет и выхода из бесплодного скептицизма; но позиция скептика опровергается прямым указанием на успех практического воплощения научного знания, например, в современной технике. И надо признать, аргумент этот оказывается неотразимым для Симпатия.

Хотя он и не согласен с ним, возразить по существу ему нечего. Он прибегает к риторике, красноречию, с пафосом утверждая, что его выводы не направлены на принижение науки, а, напротив, возвышают ее: благородная ценность науки не в голом практицизме и утилитаризме, а в самодостаточном импульсе, устремляющем ее к вечному поиску... недостижимой истины. Вслед за неокантианцами или Ч. Пирсом Симпатий мог бы объявить цель науки "регулятивной идеей", попадая при этом в хорошо известные в истории философии ловушки и противоречия.

Он не делает этого, по-видимому ощущая, что такой ход мысли был бы слишком традиционно-гносеологичен. Упор на социальное "измерение" процесса познания, надеется Симпатий, поможет избежать противоречии подобной гносеологии.

На примере деятельности лагерной лаборатории Флек хочет доказать, что именно социальная коллективная природа научного познания исключает саму постановку вопроса об окончательной, т. е. не подверженной никаким последующим верификациям, научной истине. Те же рассуждения мы находим на страницах повествования Флека о работе коллектива под руководством прославленного бактериолога фон Вассермана. Понятие истины, вообще, имеет смысл только тогда, когда указаны конкретно-исторические условия его применения в рамках, определяемых стилем мышления. По логике рассуждений Флека, это ведет не к агностицизму или скептицизму, а, напротив, к максимально возможному оптимизму: никогда не будет остановлен процесс научного поиска, борьбы мнений, совершенствования аргументов; наука не умрет, не окостенеет в догматике, не превратится в "священное писание", останется навсегда живым, развивающимся организмом.

Однако позиция оптимиста должна быть укреплена, иначе она может быть подорвана скепсисом. Нельзя противопоставлять скептицизму одну лишь оптимистическую декларацию. Воюя с "метафизическим реализмом" в теории познания, с примитивным кумулятивизмом, логицистскими и эмпирицистскими методологическими концепциями, Флек не мог найти достаточно устойчивой опоры в своем "историцизме". Сравнительно-историческая эпистемология, как ее понимал Флек, оказалась (скорее всего, против воли ее глашатая) сродни релятивизму. Рассмотрение процесса научного познания, ограниченное только социальной стороной последнего, через которую Флек пытался выразить все прочие характеристики и стороны этого процесса, привело к утрате ориентиров, позволяющих отличить заблуждение от истины. Флек, безусловно, осознавал это обстоятельство, но с присущим ему полемическим задором пытался обратить его в пользу развиваемой им концепции. Попытки эти не могли увенчаться успехом.

Но означает ли это, что сама эпистемологическая концепция польского микробиолога стала лишь зигзагом в развитии философии науки? Такой вывод был бы абсолютно неверным. Идейное содержание этой концепции шире и глубже тех неприемлемых следствий из нее, которые возникают из-за упрощенной трактовки ее ключевых понятий и критических интенций.

Исключительно важное значение имеет главная идея Флека: продуктивная эпистемология не может развиваться в отрыве от социального и социально-психологического аспектов научного познания. Эпистемологические понятия должны анализироваться и разрабатываться в "многомерном пространстве", образуемом совокупностью когнитивных и социальных измерений науки. В таком анализе должны приобрести новое содержание традиционные эпистемологические понятия (факт, теория, метод, истина, доказательство и др.), а рядом с ними стать такие понятия, как "стиль мышления", "мыслительный коллектив", "идеал познания", "консенсус" и другие, имеющие очевидную социальную и социально-психологическую нагруженность. Понятие истины должно быть поставлено в смысловую связь с этими понятиями. Отсюда глубокая реформа теории научной рациональности, которая должна открыть новые перспективы эпистемологии.

Флек был одним из пионеров этой реформы, трудно, с противоречиями пробивающей себе путь в философии науки. И поэтому его работы в этой области сохраняют свое значение и в настоящее время, когда синтез когнитивно-методологического и социальных аспектов науки становится одной из главных тенденций современной теории научного познания.