Главная    Академия    ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ФАКТА: Введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива.

Смотри: Предисловие к книге ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ФАКТА

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ФАКТА: Введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива

Флек Людвик

М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999.

(впервые опубликовано в 1935 году)

4. ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О МЫСЛИТЕЛЬНОМ КОЛЛЕКТИВЕ

Социальная обусловленность любого познавательного факта

ОБЫЧНАЯ ТРАКТОВКА познания как отношения между субъектом и объектом, познающим и тем, что должно быть познано, не может удовлетворить сравнительную теорию познания. Решающую роль в любом вновь возникающем акте познания играет третий член этого отношения - наличное состояние знания. Без учета этой роли нельзя понять, как возникает замкнутая система (стиль мышления) и почему в прошлом обнаруживаются зародыши нынешнего знания, неимевшие в то время, когда они возникали, никаких "объективных" оснований (протоидеи).

Исторически обусловленные, соответствующие определенному стилю мышления элементы знания своим существованием доказывают, что между предметом познания и самим познавательным актом имеет место взаимосвязь. То, что познано, оказывает влияние на форму и характер нового познания, которое, в свою очередь, расширяет, обновляет, придает новый смысл познанному.

Познание - не индивидуализированный процесс, происходящий в каком-либо теоретически мыслимом "конкретном сознании". Скорее, это результат социальной активности, поскольку существующий запас знаний превышает уровень, достигаемый отдельным индивидом. Утверждение типа: "Некто познает нечто" (какую-либо связь, факт, вещь), как мы видим, неполно. В нем не больше смысла, чем в предложении: "Эта книга больше" или "Город А левее города Б". В таких высказываниях кое-чего не хватает. Например, ко второму надо прибавить: "чем вот эта книга"; к третьему: "если стоять лицом на север, находясь на пути от А к Б" или "если идти от С к Б". Относительные понятия "больше" и "левее" получают определенный смысл в сочетании с дополняющими их компонентами.

Точно так же предложение: "Некто познает нечто" требует подобного дополнения, например, "в соответствии с определенным состоянием знания", или "как член определенной культурной среды", или "в рамках определенного стиля мышления, в определенном мыслительном коллективе".

Если определить "мыслительный коллектив" как сообщество людей, взаимно обменивающихся идеями или поддерживающих интеллектуальное взаимодействие, то он станет в наших глазах единицей развития какой-либо сферы мышления, определенного уровня знания и культуры. Это и есть то, что мы называем стилем мышления. Мыслительный коллектив - это недостающий член искомого отношения в гносеологии.

Когда мы говорим, что "Шаудинн открыл Spirochaeta pallida - возбудитель сифилиса", то это предложение без добавочных определений лишено однозначного смысла, поскольку нет никакого "сифилиса самого по себе". Существовало релевантное своему времени понятие, основываясь на котором, развивая которое, Шаудинн смог сделать свое открытие. Если слово "сифилис" вырвать из этого контекста, оно лишается определенного смысла, а термин "открыл" сам по себе говорит не больше, чем термины "больше" или "левее" в приведенных примерах.

Сигель (Siegel) считал одноклеточных возбудителями сифилиса также в соответствии со знанием своего времени. Если бы его открытие имело соответствующее влияние на ученых и должным образом распространилось в мыслительных коллективах, сегодня мы имели бы другое понятие сифилиса: часть проявлений сифилиса (по современной номенклатуре) была бы признана оспой или иной болезнью, вызываемой чужеродными клетками. Другие проявления считались бы болезнями конститутивного характера sensu stricto (в узком смысле (лат.,). В связи с идеей "болезни греховного наслаждения" возникли бы совершенно иные представления об инфекционном характере заболевания и о его спецификации. Наконец, мы пришли бы к гармонической системе знания, которая очень отличалась бы от нынешней.

Все это действительно может рассматриваться, как одна из логических возможностей, и даже "объективных" возможностей, но исторически это было невозможно. В то время, когда работал Сигель, понятие сифилиса уже было недостаточно гибким для столь решительных изменений. За сто лет до этого, когда понятие было еще довольно гибким, не было ни технико-интеллектуальных, ни технико-материальных условий, которые могли бы привести к подобному открытию. Без колебаний мы можем сказать, что открытие Шаудинна было правильным, а открытие Сигеля - неправильным. Первое обладало единственной - или почти единственной - возможной связью с мыслительным коллективом, которой не было у второго. Смысл и значимость открытия Шаудинна зависит, таким образом, от сообщества, которое, осуществляя интеллектуальное взаимодействие на основе общего интеллектуального прошлого, создало возможность этого открытия и затем продолжило развитие в данном направлении. Поэтому правильно было бы сказать: "Шаудинн предложил в соответствии с существовавшими тогда представлениями о сифилисе и его возбудителе признать Spirochaeta pallida возбудителем сифилиса. Это значение Spirochaeta pallida было принято и послужило дальнейшей разработке знания о сифилисе". Разве не таким именно образом представлен этот вопрос в хороших учебниках по бактериологии?

Итак, познанное - это, прежде всего, принятое как следствие из данных предпосылок. Предпосылки соответствуют активным элементам и образуют коллективную сторону познания. Вытекающие с необходимостью из этих предпосылок следствия соответствуют пассивным элементам и образуют то, что воспринимается как объективная действительность. Роль индивида заключается в акте данного утверждения.

Три составных элемента познания: индивид, коллектив и объективная истина (то, что должно быть познано) - это не метафизические сущности; они также могут быть исследованы, поскольку они имеют и иные связи друг с другом. Эти связи состоят в том, что, с одной стороны, коллектив складывается из индивидов, а с другой стороны, объективная действительность помещается в контекст исторических последовательностей идей, принадлежащих мыслительному коллективу. Поэтому можно элиминировать один или даже два элемента с точки зрения сравнительной теории познания.

Хотя мыслительный коллектив состоит из индивидов, он не сводится к их простой сумме. Индивид никогда (или почти никогда) не осознает коллективный стиль мышления, который почти всегда оказывает абсолютно принудительное воздействие на его мышление и вопреки которому ничего нельзя даже помыслить. Стиль мышления образует необходимую основу "мыслительного коллектива". Если кто-либо, несмотря ни на что, все же хотел бы элиминировать понятие мыслительного коллектива, он был бы вынужден ввести в теорию познания догматы веры или оценочных суждений и отказаться от общей сравнительной в пользу частной и догматической теории познания.

До какой степени научная работа является коллективной, показывает изложенная в первой главе история науки о сифилисе. Прежде всего, всякая тема, обсуждаемая в определенной последовательности идей, берет начало в коллективных понятиях. Например, болезнь "как кара за греховное наслаждение" - это коллективное понятие религиозного сообщества. Болезнь как результат сочетания звезд - это понятие, возникающее в сообществе астрологов. Спекулятивная металлотерапия врачей породила идею ртути, лечебный эффект которой определяет природу заболевания. Мысль о сифилитической крови принадлежит врачам-теоретикам, следовавшим старинному изречению, отражающему voxpopuli: "Кровь - сок особенного свойства". Мысль об инфекционном возбудителе восходит от современной этиологии к древнему коллективному представлению о демоне болезни.

Не только основные идеи, но также и все стадии развития понятия сифилиса - результаты коллективного, а не индивидуального интеллектуального труда. Если вспомнить об открытии Шаудинна, описанном в предыдущей главе, то этот исследователь персонифицирует работу слаженной команды врачей, которую нельзя раздробить на индивидуальные вклады. Как мы увидим, и открытие реакции Вассермана было осуществлено благодаря определенному коллективному опыту, который, собственно, был обращен против взглядов Вассермана. Как и Шаудинн, Вассерман - это скорее знаменосец открытия, чем его единственный автор.

Если прежде всего обращать внимание на формальную сторону научной деятельности, то ее социальная обусловленность очевидна. Мы видим организованный коллектив с внутренним разделением труда, с техническим обслуживанием, со взаимным обменом идеями, с традициями полемики и т. д. Многие публикации имеют нескольких совместно работающих авторов; кроме того, в естественнонаучных публикациях обычно принято называть учреждение, в рамках которого проведено данное исследование, и имя его руководителя. Существует научная иерархия, научные школы, сторонники и противники определенных направлений, научные общества, конгрессы, периодическая печать, обмен информацией и пр. Хорошо организованный коллектив - это носитель знаний, объем которых далеко превышает возможности отдельного человека.

Познание - это наиболее социально обусловленная деятельность человека; оно является, прежде всего, социальным продуктом. Уже в самой структуре языка заключена определенная навязываемая данному обществу философия, и даже одно слово может выражать собой сложную теорию. Кому принадлежит эта философия, эта теория?

Мысли переходят от одного человека к другому, и всякий раз как-то переиначиваются, поскольку разные индивиды по-разному ассоциируют их. Точнее говоря, реципиент никогда не понимает сообщаемые ему идеи в точности так, как того хотел бы тот, кто эти идеи сообщает. После нескольких таких переходов от первоначального содержания мысли почти ничего не остается. Чья же эта мысль, проделавшая столь сложный путь? Это именно коллективная мысль, не принадлежащая никакому отдельному индивиду. Являются ли какие-то идеи истинными или ошибочными, выглядят ли они правильными или нет, они вращаются в обществе, шлифуются, преобразуются, усиливаются или ослабевают, оказывают влияние на другие открытия, понятия, мнения и интеллектуальные традиции. После ряда таких кругообращений в сообществе некое открытие часто возвращается к своему первому автору, и он уже смотрит на него иными глазами - либо не признает его своим, либо, что бывает чаще, ему кажется, что он с самого начала видел его таким, каким оно стало теперь. История реакции Вассермана - это пример, в котором явно заметны перипетии, претерпеваемые совершенно "эмпирическим" открытием.

Социальность, присущая самой природе научной деятельности, имеет существенные последствия. Простые слова могут становиться лозунгами; простые предложения могут стать боевыми призывами. От этого полностью зависит их социокогнитивная значимость. Слова приобретают магическую силу, воздействуя на сознание не своим логическим содержанием, часто даже вопреки ему, а только одним фактом своего существования. Взять, к примеру, такие слова, как "материализм" или "атеизм", которые в одних странах дискредитируют своих сторонников, а в других, напротив, внушают доверие к ним. Магическая сила лозунга пронизывает самую сердцевину даже научных исследований: "витализм" в биологии, "специфичность" в иммунологии, "трансформации микроорганизмов" в бактериологии. Если подобные слова находят в научных текстах, они не анализируются логически, а сразу привлекают к себе друзей или обретают врагов.

Такие мотивы, как пропаганда, имитация, авторитет, конкуренция, солидарность, враждебность, дружеское расположение, конечно, не могли бы возникнуть в отдельном индивидуальном мышлении. Каждый мотив такого рода приобретает эпистемологическое значение, поскольку весь корпус знаний и коллективное взаимодействие участвуют в любом конкретном акте познания, который без них был бы принципиально невозможен. Любая теория познания, не принимающая во внимание этой социальной обусловленности всякого познавательного действия, не более чем тривиальна. В то же время те, кто считает социальную обусловленность malum neccesarium (неизбежным злом (лат.) или признаком человеческого несовершенства, который можно преодолеть, не замечают того, что вне социальной обусловленности познание было бы вообще невозможно, а также того, что сам термин "познание" имеет смысл только в связи с каким-либо мыслительным коллективом.

Тем не менее, какой-то суеверный предрассудок удерживает нас от признания того, что составляет наиболее интимную часть человеческой личности - мышление - атрибутом определенного мыслительного коллектива2. Мыслительный коллектив возникает уже тогда, когда двое или больше индивидов обмениваются своими мыслями. Плох тот наблюдатель, который не заметит, как живая беседа двух человек приходит к такому моменту, когда каждый ее участник оказывается в состоянии высказать такие мысли, каких в одиночку или в другом обществе не смог бы сформулировать. Создается особый настрой, который никто из собеседников не мог бы обрести иначе и который возникает всегда, как только собеседники встречаются вновь.

Хотя еще никто не сомневался в коллективном происхождении таких ментальных образований, как язык, народная песня, фольклор и т.п.

Если такая ситуация длится достаточно долго, из взаимопонимания и непонимания возникает структура мышления, не принадлежащая уже никому из данных индивидов, но тем не менее не лишенная содержания. Кто же является носителем и создателем этой структуры? Не кто иной, как небольшой коллектив, пусть даже состоящий всего из двух человек. Если в него входит кто-то третий, то возникнет уже новый коллектив; а тот, что был раньше, исчезает, и вместе с ним исчезает и та творческая сила, которая была ему свойственна.

Может быть, следовало бы согласиться с теми, кто назвал бы мыслительный коллектив фикцией, персонификацией некоторого общего результата взаимодействия. Но что же такое личность, если не персонификация множества различных моментальных состояний личности, их общий психологический гештальт? Точно так же и мыслительный коллектив складывается из разных личностей и так же обладает своими особыми правилами поведения и своей особой психологической формой. Как целостность, он даже более стабилен и последователен, чем так называемый индивид, личность которого всегда сопряжена с противоречивыми тенденциями.

Индивидуальная жизнь человеческой души включает в себя несовместимые элементы. Религиозные принципы и суеверия, берущие начало в разных личностных комплексах, нарушают чистоту любой научной теории, любой системы понятий. Кеплер и Ньютон, внесшие столь значительный вклад в современное понимание природы, в своих базисных установках были людьми ритуально-религиозными; педагогические идеи Руссо нашли большее воплощение в соответствующем мыслительном коллективе, чем в его личной жизни.

Индивид может принадлежать нескольким мыслительным коллективам одновременно. Ученый-исследователь - член сообщества, в котором он работает. Именно с него, хотя он этого может и не осознавать, иногда начинают свой путь идеи, которые в своем дальнейшем развитии обретают независимость и часто даже оборачиваются против своего создателя. Как член политической партии, общественной группы, нации или даже расы, он принадлежит другим коллективам. Попав в некое сообщество, он вскоре становится одним из его членов и подчиняется его правилам. Об индивиде можно судить с точки зрения того коллектива, которому он принадлежит, и, наоборот, о коллективе - по входящим в него индивидам. Конечно, как в том, так и в другом случаях специфика отдельной личности и коллектива в целом определяется лишь с помощью адекватных методов. История науки, конечно, знает и независимые, так сказать, персональные героические свершения. Но эта независимость заключается лишь в отсутствии сотрудников и помощников, а также, может быть, предшественников; иначе говоря, она проявляется в оригинальной и автономной концентрации как исторического, так и современного влияния коллектива. Точно так же, как деяния отдельных личностей в других сферах общественной жизни, подобные научные свершения могут одержать верх, если только они обладают особой суггестивностью, возникая в то время, когда этому благоприятствуют социальные обстоятельства. Таким высокохудожественным и героическим свершением было открытие Везалия - создателя современной анатомии. Живи тот же Везалий в XII или XIII столетии, его работа осталась бы незамеченной. Трудно даже представить его в эту эпоху, как, например, представить Наполеона до Французской революции. Вне соответствующих исторических условий они никогда бы не смогли достигнуть своего исторического величия. Бесплодность творческого труда, неимеющего опоры в духе своего времени, хорошо видна на примере великого глашатая прекрасных идей Леонардо да Винчи, который, несмотря на свою гениальность, не оставил науке ни одного положительного научного достижения.

Это, конечно, не означает, что индивид вообще не играет никакой роли, что им можно пренебречь как эпистемологическим фактором. Физиология чувственных органов и психология, безусловно, очень важны. Но эпистемология не может иметь твердого основания без исследования мыслительного сообщества (Denkgemainschaft). Я позволю себе несколько поверхностную аналогию. Если индивида сравнить с отдельным футболистом, мыслительный коллектив - с сыгранной футбольной командой, а процесс познания - с самой игрой, то спросим себя, можно и стоит ли анализировать матч, принимая во внимание только удары по мячу, сделанные этим футболистом? Весь смысл игры был бы потерян!

Значение социологических методов в исследовании интеллектуальной деятельности признавалось еще Огюстом Контом. Недавно оно было подчеркнуто школой Дюркгейма во Франции, а в Вене, среди прочих философов, Вильгельмом Ерусалемом.

Дюркгейм настаивает на том, что со стороны социальных систем на индивида оказывают влияние как объективные обстоятельства, так и контроль за его поведением. Он также говорит о сверхиндивидуальном и объективном характере идей, вырабатываемых коллективом. Он описывает то, что является результатом деятельности коллективного интеллекта, "что проявляется в языке, в религиозных и магических верованиях, в существовании незримых сил, бесчисленных духов и демонов, господствующих над всей природой, всей жизнью племени, всеми его традициями и обычаями...".

Ученик Э. Дюркгейма Л. Леви-Брюль пишет: "Коллективные представления имеют свои собственные законы, которые не могут быть обнаружены, особенно если дело идет о первобытных людях, изучением белого взрослого и цивилизованного индивида. Напротив, лишь изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний в низших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет на генезис наших категорий и наших логических принципов. Путь этот, несомненно, приведет к новой и позитивной теории познания, основанной на сравнительном методе" (Леви-Брюлъ Л. Первобытное мышление. М., 1930,). Леви-Брюль выступает против веры в "торжество "человеческого духа", совершенно одинакового с логической точки зрения всегда и повсюду". Он полагает, что "представление об индивидуальном человеческом сознании, не затронутом каким-либо опытом, является столь же химерическим, как и представление о дообщественном человеке".

Cумплович остроумно говорит о значении коллектива: "Самой большой ошибкой индивидуалистической психологии является допущение о том, что мыслит некая персона. Из этой ошибки затем вытекает бесконечный поиск источника мысли в самом индивиде и причин, почему он мыслит так, а не иначе. Философы и психологи выводят отсюда различные заключения и даже советуют, как человек должен мыслить. Все это одна цепь заблуждений. Во-первых, то, что мыслит в человеке, - это не он сам, а его социальная среда. Источник его мышления находится не в нем самом, его следует искать в социальной среде, в которой он живет, в социальном воздухе, которым он дышит. Его сознание формируется, и это совершенно неизбежно, под влиянием этой вездесущей социальной среды, и он не может мыслить иначе".

Эта проблема затрагивается Ерусалемом в нескольких статьях, из которых последняя удачно называется "Социальная обусловленность мышления и мыслительных форм". Глубокая убежденность Канта в существовании вневременной, совершенно неизменяемой логической структуры нашего рассудка, убежденность, которая с тех пор стала всеобщим достоянием всех априористов и которую энергично поддерживают новейшие представители Этого направления, не только не была подтверждена современной этнографией, но и совершенно опровергнута последней. "Примитивный индивид чувствует себя только членом своего племени и с невероятным упорством поддерживает традиционный способ интерпретации чувственных ощущений". "Нельзя сомневаться в том, что подтверждается различными социальными институтами, с которыми мы встречаемся в первобытных обществах, а именно, что члены племени поддерживают друг у друга веру в вездесущность духов и демонов. Уже одного этого достаточно, чтобы придать этим плодам воображения реальность и устойчивость. Этот процесс взаимной поддержки мы находим не только в первобытных обществах; он в полной мере существует и сегодня, в особенности в нашей повседневной жизни. Я обозначил бы этот процесс и любую систему убеждений, сформированную и упроченную посредством него, "социальной консолидацией".

"Даже конкретные и объективные наблюдения требуют подтверждения в наблюдениях других людей. Только тогда они станут общим достоянием и смогут найти практическое применение. Такого рода социальная консолидация сплошь и рядом наблюдается в науке. Это особенно видно в тех случаях, когда мы наблюдаем то сопротивление, на которое, как правило, наталкивается новое направление мысли". Все эти мыслители, чье мировоззрение складывалось под влиянием социологии и классической гуманистики, как бы ни были прогрессивны их идеи, тем не менее совершают характерную ошибку. Они слишком высоко оценивают естественнонаучные факты, прямо-таки поклоняются им.

Как пишет Леви-Брюль, "раз мистические элементы теряют свой перевес, то тем самым объективные свойства начинают больше привлекать и удерживать на себе внимание человека. Доля восприятия в собственном смысле слова увеличивается в той пропорции, в какой уменьшается доля мистических коллективных восприятий".

Леви-Брюль полагает, что в научном мышлении существуют понятия, которые выражают "исключительно объективные свойства и отношения существ и явлений". Но вряд ли он сам смог бы точно определить, что следует понимать под "объективными свойствами" или "восприятиями в собственном смысле слова". Более того, привлечение внимания объективными свойствами ipso facto (само по себе (лат.) психологически невозможно. Восприятие научно признанных свойств (допустим, что Леви-Брюль считает их "объективными") - это то, чему вначале нужно научиться. Это не может произойти ipso facto, на самом деле способность воспринимать так, как рекомендует наука, приобретается нами в процессе обучения. Первым проявлением этой способности является открытие, которое совершается сложным социально обусловленным образом, подобно тому, как возникают другие коллективные представления.

Далее Леви-Брюль утверждает, что "одновременно с тем, как мышление обществ низшего типа становится более проницаемым, более податливым в отношении опыта, оно становится также более чувствительным к противоречию". "Когда, однако, в каком-нибудь обществе мышление эволюционирует вместе с институтами <...>, начинают восприниматься иные отношения между существами и предметами, представления начинают принимать характер общих и отвлеченных понятий, а одновременно с этим уточняется как ощущение того, так и представление о том, что является физически возможным или невозможным. Значит, с физической нелепостью дело обстоит так же, как и с логической. Одни и те же причины делают пралогическое мышление нечувствительным к одной и к другой".

Вообще следует возразить, что никто не обладает ощущением или знанием о том, что физически возможно, а что невозможно. То, что мы ощущаем как невозможность, есть лишь несоответствие с принятым стилем мышления. Еще не так давно трансмутация элементов и множество других явлений современной физики, не говоря уже о волновой теории материи, считались совершенно невозможными. "Опыт как таковой", к которому можно иметь или не иметь доступ, это химера. Каждый человек переживает по-своему. Сегодняшние переживания связываются с прошедшими и таким образом изменяют условия будущих. Итак, каждое существо создает свой "опыт" в том смысле, что за свою жизнь изменяет способ своего реагирования. Специальный научный опыт вытекает из особых условий, создаваемых историей идей и обществом. В этот опыт вовлекаются традиционные образцы "интеллектуального тренинга", без которых он недостижим.

Ерусалем также верит в возможность "чисто теоретического мышления" и "чисто объективной констатации фактов". "Эту способность человек обретает медленно и постепенно в зависимости от того, в какой мере он сам может преодолеть состояние полной социальной зависимости и подняться доуровня независимой и самоопределяющейся личности".

"Лишь окрепший индивид приобретает способность чисто объективного наблюдения фактов и тем самым обучается теоретическому мышлению, свободному от эмоций". Ерусалем называет это "связью между фактом и индивидом". Однако как это можно согласовать с высказыванием о значении социальной консолидации в науке?

Суждение является истинным в объективном смысле только тогда, когда оно может рассматриваться исключительно как функция процесса суждения. Это новый, чисто объективный критерий истины, которую до сих пор чаще всего пытались определить поверхностными и бесполезными формулировками типа "соответствия суждений фактам", должен считаться следствием индивидуалистической тенденции развития".

На это можно ответить следующим образом: мышление, свободное от эмоций, может означать только мышление, независимое от сиюминутного личностного настроения, или от усредненного настроения коллектива. Понятие мышления, вообще лишенного эмоций, совершенно бессмысленно. Свобода от эмоций как таковая либо чистая рациональность как таковая просто не существуют. И как можно было бы установить такие состояния?

Есть только совпадение или несовпадение эмоций, а совпадение эмоций внутри данного коллектива принимается за свободу от эмоций. Это совпадение создает возможность (без значительных деформаций) коммуникативного или так называемого формально-схематического, определимого словами и высказываниями мышления. Ему-то и приписывается бесстрастная способность устанавливать независимые существования. Такое мышление и называется рациональным. Причинно-следственная связь в течение длительного времени считалась чисто рациональной, хотя в действительности она была реликтом исключительно эмоционально окрашенных демонологических представлений мыслительного коллектива. Пытаясь in concrete критически отделить так называемое субъективное от так называемого объективного, мы снова и снова обнаруживаем активные и пассивные связи в познании, о которых шла речь выше. Из одних только пассивных связей нельзя построить ни одного предложения. Всегда имеет место какой-либо активный фактор, который иногда неправильно называется субъективным. Какая-то пассивная связь, рассмотренная с иной точки зрения, может считаться активной, и наоборот. Об этом еще пойдет речь ниже. Почему современные научные высказывания должны занимать особое положение, как считают названные мыслители?

Они полагают, что научные мнения нашего времени полностью противоположны всем другим способам мышления. Как будто бы мы стали самыми мудрыми и наши глаза полностью раскрылись, как будто бы мы отряхнули всю детскую наивность первобытного и архаического мышления. Мы как бы обладаем "истинным мышлением" и "истинным наблюдением" и, следовательно, то, что мы считаем истинным, и есть истина ipso facto. A то, что другие, первобытные, древние люди, душевнобольные или дети объявляют истинным, - только кажется истинным им самим. Это архинаивное мнение, которое не позволяет сформулировать научную теорию познания, сильно напоминает теорию одного французского филолога XVIII века, который утверждал, что слова pain, sitos, bread, Brot, parvis - это произвольные обозначения одной и той же вещи, но, согласно его теории, разница между французским и другими языками заключается в том, что только французское слово pain действительно обозначает хлеб.

Столь же характерную, но противоположную ошибку совершают философствующие естествоиспытатели. Они понимают, что нет никаких "единственно объективных свойств и отношений", а есть только отношения, определимые в рамках более или менее произвольной системы отсчета. Их ошибка состоит в чрезмерном преувеличении значения логики, в почти религиозном поклонении логическим выводам. (Нельзя согласиться с мнением Ерусалема о возникновении логики. Он пишет: "Возникновение логики тесно связано с образованием идеи человечества как одного великого индивида. Для всех разумных людей общелогическим является отношение господства и подчинения, которое в своем дальнейшем развитии приходит ко все более широкому обобщению, включая экономическое подчинение, и ко все более точным формулировкам универсального и проверенного опыта" (ibid., S. 206). Все это слишком схематично. Следует ли первобытных людей считать принадлежащими всему человечеству как определенному "индивиду"? А ведь они обладали особой логикой, значение которой для всего человечества может быть сопоставлено с той логикой, которой пользуемся мы. А куда отнести мистиков и гностиков, которых и по сей день не так уж мало среди нас? Понятие мыслительного коллектива, который охватывал бы весь человеческий род, Homo Sapiens, мало продуктивно, поскольку интеллектуальное взаимодействие между различными типами человеческих обществ слишком слабо).

В глазах натуралистически ориентированных эпистемологов, например, для Венского кружка (Шлик, Карнап и др.), человеческое мышление (по крайней мере, как идеал, как то, что должно быть) является чем-то неизменным, абсолютным, в то время как эмпирический факт - чем-то относительным. Наоборот, те философы, которые, главным образом, основываются на гуманитарном знании, как абсолют превозносят факты, а в человеческом мышлении подчеркивают относительность. Характерно, что и те и другие переносят fixum (нечто неизменное - лат) на чуждую для себя почву!

Но нельзя ли вообще обойтись без всякого "fixum"! Изменчивы как факты, так и мышление уже хотя бы потому, что изменения в мышлении проявляются в изменениях фактов, и, наоборот, принципиально новые факты можно открыть только благодаря новому мышлению. И к этому мы еще вернемся в дальнейшем.

Плодотворность теории мыслительного коллектива как раз и обнаруживается в возможности сравнения и однородного исследования как первобытного, архаического, детского, так и психотического мышления. Ее можно применить также к мышлению нации, класса и какой-либо иной социальной группы, независимо оттого, как она образована. Я рассматриваю требование "максимизации опыта" как высший закон научного мышления. Таким образом, как только возникает возможность сравнительной эпистемологии, следовать ей уже необходимо. Старая концепция, невыходящая за рамки нормативных установок о "плохом" или "хорошем" мышлении, сходит со сцены.

Все сказанное вовсе не означает какого-либо скептицизма. Безусловно, мы можем знать многое. И если мы не можем знать "все", как того требует традиционный подход, то лишь потому, что не совсем понятно, что делать с термином "все". Ведь с каждым новым шагом познания возникает, по крайней мере, одна новая проблема: исследовать то, что познано, и, таким образом, число проблем оказывается бесконечным, а термин "все" - бессмысленным.

Но если невозможно "все", то нет никакого "окончательного", фундаментального знания, на котором можно было бы логически выстраивать новые открытия. Знание не зиждется на каком бы то ни было фундаменте; механизм идей и истин работает только в режиме постоянного движения и взаимодействия.

Продолжение следует


Главная    Академия    ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНОГО ФАКТА: Введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива.