Размещено на сайте 21.09.2007.

В течение тысячелетий человечество приобретало и накапливало разнообразные знания. Однако никогда прежде знания и поставщики знаний, ученые, не играли решающей роли в управлении обществом. Интеллектуалы предпочитали вести уединенный образ жизни, довольствуясь мечтами о том, чтобы «властители мира сего прониклись духом и силой философии» ¹, и наблюдая со стороны историческую драму своего времени. Заглавные же роли в этой драме доставались политикам и полководцам, этим героям-любовникам госпожи Истории.

Впрочем, иной раз написанные философами книги влияли на жизнь и умы людей сильнее, чем политические реформы или военные кампании. Швейцарец Руссо считается духовным отцом Великой Французской революции, хотя не дожил до ее начала одиннадцать лет. Учение Маркса во многом определяло политические реалии в XX веке. Не один видный политик прилежно штудировал философскую литературу, сиживая в сибирской ссылке или в эмиграции, на родине Руссо.

И все-таки знание прежде во все времена выступало как служебный, подчиненный элемент человеческой деятельности. По-настоящему ею правили материальные потребности людей. Да и качество имевшихся в распоряжении человечества знаний не позволяло эффективно управлять общественными делами.

В наше время знания впервые в истории стали определять вектор течения общественной жизни, что дает основание говорить о формировании «общества знаний» (англ. knowledge society). Знание – тот «ген», из которого разовьются не только новые могущественные технологии «очеловечения» природы, но и новые формы отношений между людьми. Уже сейчас, на наших глазах знания радикально меняют и образ жизни людей, и структуру человеческого общества.

Социологи, стремясь понять, куда течет река истории, прибегают к разного рода экстраполяциям и экспертным методикам. Точность прогноза в подобных случаях обратно пропорциональна длительности исторического периода, на который он делается. Мы поступим иначе – посмотрим, как устроен «ген» знания, каков он «в себе и для себя», и таким образом выясним, каковы окажутся последствия столь масштабной экспансии знаний.

I. Что такое знание

Для начала короткий экскурс в философию, поскольку знание – это ее родной предмет. Со времен Пифагора и Платона философия была знанием о знании. Греческие философы провели очень важное различие между знанием (episte'me) и мнением (doxa). Мнение проистекает из действия чувств, описываемого словом. Мнение – это информация о том, что существует. Знание же есть мысль о том, как и почему данная вещь существует. Мнение показывает наружность вещи, в то время как знание схватывает законы и причины ее бытия.

Например, суждение «Луна – круглая и желтая», каким бы правильным оно ни казалось, выражает всего лишь мнение. А вот суждение «Луна движется по параболе» уже содержит в себе знание, некую, пусть пока еще поверхностную, мысль о законе движения луны.

«Знание» часто смешивают с «информацией». Между тем это далеко не одно и то же. Знание есть особая, идеальная форма представления информации в человеческой деятельности. Информация как таковая материальна, это понятие описывает количественную сторону всякого физического взаимодействия, обмена веществ в природе. Элементарной единицей информации является, как известно, бит (англ. bit, сокращение от binary digit – двоичный знак, цифра).

Знание состоит не из битов, а из идей. Впрочем, всякая идея непременно воплощается в чем-либо материальном – будь то цифры, слова, нейродинамические процессы в коре головного мозга, дома, машины, да просто любая вещь, появившаяся на свет благодаря знаниям, созданная с умом.

Вот почему правильнее вести речь не об «информационном обществе» – хотя этот термин стал уже почти общепринятым, – а об «обществе знаний». Верно, что количество полезной информации в современном мире стремительно растет (количество избыточной и вредной информации, между прочим, увеличивается едва ли не быстрее), однако суть дела в другом – в том, что человек все лучше умеет понимать и распоряжаться получаемой информацией, т.е. превращать информацию в знания.

II. Техника и общество

Нагляднее всего могущество знания выступает, когда человек имеет дело с техникой. Последние два-три столетия протекали под знаком необычайно интенсивного совершенствования техники. С ее помощью человек до неузнаваемости преобразил и природный мир, и себя, свое общество.

В ХХ веке философы – Хосе Ортега-и-Гассет, Льюис Мэмфорд, Мартин Хайдеггер и другие – заговорили об отчуждении техники от человека: о той огромной и загадочной власти, которую техника приобрела над ее творцом, об опасности, которую несет с собой техническая экспансия для окружающей среды, и об угрозе самому существованию человечества.

Слово «техника» происходит от очень многозначного греческого te'chne (умение, искусство, профессия, хитрость, средство, прием) и унаследовало от него двоякое значение. Это, во-первых, всевозможные средства, инструменты человеческой деятельности и, во-вторых, приемы и схемы этой деятельности (техника письма, ремесла, удара и т.д.). Эти два значения слова «техника» родственны, так как созданный человеком инструмент всегда есть не что иное, как «застывшая», воплотившаяся в природном материале схема человеческой деятельности.

К категории техники относятся любые устойчивые, повторяемые приемы деятельности, не «записанные» природой в структуре органического тела человека. Техника – непременно нечто искусственное, а не естественное, не данное от природы. Например, говорить о технике дыхания или ходьбы имеет смысл только при условии, что человек искусственно изменил схему этой деятельности.

История человечества знала несколько великих технологических революций, каждая из которых не только кардинально расширяла круг творческих возможностей человека и сразу на порядок увеличивала его материальное благосостояние, но вместе с тем изменяла структуру общества, создавая новые общественные классы и новые формы отношений собственности. Честь этого открытия принадлежит Марксу. «Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, паровая мельница – общество с промышленным капиталистом», – писал он в книге «Нищета философии» ².

В книге «Посткапиталистическое общество» Питер Дракер приводит другие исторические примеры: «В период с 700 по 1100 год под влиянием развития техники в Европе также появились два новых класса – феодальные рыцари и городские ремесленники. Рыцари возникли благодаря изобретению стремени, появившемуся в Средней Азии около 700 года; ремесленники – благодаря усовершенствованию водяного колеса и ветряной мельницы и их превращению в настоящие машины, которые впервые в истории человечества приводились в движение природными силами воды и ветра, без использования мускульной силы человека.

...Без стремени наездник с копьем, мечом или тяжелым луком в руке тут же упал бы с коня согласно третьему закону Ньютона. На протяжении нескольких веков рыцарь оставался непобедимой «боевой машиной». Но этой машине требовалась поддержка «военно-аграрного комплекса», представлявшего собой совершенно новое явление в истории. У немцев вплоть до XX века дворянское имение называлось Rittergut, т.е. дословно «рыцарское поместье», которое имело свой правовой статус, было наделено экономическими и политическими привилегиями и состояло не менее чем из пятидесяти крестьянских дворов или около двухсот душ крестьян, производивших продукты питания для «боевой машины» – самого рыцаря, его оруженосца, трех коней и дюжины конюхов и слуг. Иначе говоря, стремя привело к возникновению феодализма» ³.

Всякая техническая новация, изобретение, словно семя растения, стремится дать росток каких-либо особых общественных отношений. Однако для того, чтобы таящийся в нем социальный потенциал мог реализоваться практически, необходим благоприятный культурно-исторический климат. Точно так же обстоит дело и с семенем – оно прорастает лишь в подходящих климатических условиях и на пригодной для него почве.

Так, в неевропейских странах стремя не оказало столь же значимого воздействия на отношения человека к человеку. В средневековом Китае великие технические изобретения – книгопечатание, порох, компас, очки, техника железного литья и т.д. – так и не смогли сколь-нибудь серьезно повлиять на существующую социальную структуру или форму собственности.

Однако существует один, особый вид техники, который непосредственно вплетен в ткань общественных отношений и потому с момента своего появления на свет, вне зависимости от обстоятельств оказывает революционное воздействие на общество. Это – социотехника. К категории социотехники относятся разнообразные инструменты и технологии, посредством которых человек действует уже не на окружающую природную среду, а непосредственно на другого человека. Государство, церковь, армия, рынок – всё это суть различные виды социотехники, это настоящие «мегамашины», как именовал их Л. Мэмфорд. «Винтиками» мегамашин являются сами люди. Каждая из них при своем возникновении произвела когда-то великую социальную революцию, следы которых, увы, занесены песками тысячелетий.

Во второй половине ХХ века начался очередной виток технологической революции, основанный на использовании электронно-вычислительных машин и информационных технологий. В экономически развитых странах мира идет интенсивный процесс интеллектуализации экономики.

В обществе стремительно возрастает доля работников умственного труда, интеллектуалов. Это люди, которые непосредственно создают не материальные ценности, а знания. Материал, с которым они работают, не металл, не дерево и не пластмасса, это – информация. Они преобразуют информацию в мысль, в знания. В каком-то смысле умственный труд напоминает работу золотоискателя, просеивающего и плавящего тонны руды или песка, чтобы в итоге получить сравнительно небольшое количество чистого золота.

Не менее важно, что увеличивается интеллектуальное содержание практически всех видов труда. Современный промышленный рабочий или фермер, не говоря уже о медиках и работниках сферы услуг, знает много больше, чем их коллеги полвека тому назад. А механическая и монотонная деятельность чем дальше, тем больше становится уделом компьютеров и управляемых ими роботов.

Этот процесс интеллектуализации экономики – и далее, по индукции, всех сфер общественной жизни – представляет собой ближайший реальный способ преодоления отчуждения.

Знание – та единственная нить, которая «сшивает» разорванную надвое ткань человеческого бытия. Ведь что такое, в сущности, отчуждение? Это власть продуктов и средств человеческой деятельности над человеческой личностью и ее живой деятельностью. Когда поведение людей управляется созданной ими же техникой – не только техникой в прямом смысле слова, но и государством, рынком и им подобными социальными машинами.

Власть этих творений ума и рук человеческих над живыми людьми, а значит и глубина отчуждения, обратно пропорциональна величине нашего знания об их природе, устройстве и законах развития.

Для тех, кто ничего не ведает о том, почему светит лампа или горит огонь в газовой плите, эти простые предметы современного быта представляют смертельную угрозу. Они приносят пользу, но остаются при этом чуждыми. Это, так сказать, бытовое отчуждение: лишенный знаний индивид чувствует себя со всех сторон окруженным «микрофранкенштейнами» ⁴ цивилизации, в которых таятся неведомые ему силы, могущественные и пугающие. В отношении же к мегамашинам, таким, как государство или рынок, эффект отчуждения возрастает на порядок.

Напротив, чем лучше я разбираюсь в технике, понимаю принципы ее работы, тем больше моя власть над нею и тем свободнее становится мое бытие в мире техники. Отчуждение преодолевается знанием. То же самое остается вполне справедливым в глобальном масштабе, когда речь идет о взаимоотношениях человечества и созданной им техники, как механической, так и социальной. Отчуждение слабеет и исчезает по мере усвоения каждым индивидом знаний, которые воплощены в созданных трудом всего человечества вещах и общественных институтах, в технике.

III. Знания как товар

Американский историк Генри Адамс в книге «Применение правила периодичности к истории» (1900) впервые математически описал процесс роста человеческих знаний – с помощью экспоненциальной кривой. Эта кривая роста выражает ускорение удваивающимися за какой-либо постоянный промежуток времени темпами. Знания о мире меняются теперь так быстро, что дети следующих поколений не смогут уже, как прежде, полагаться на интеллектуальный опыт отцов и дедов, утверждал Адамс. Им придется готовить себя к встрече с неизвестным будущим и учиться жить в обществе радикально ином по сравнению с тем, в котором жили их предки.

В таких условиях резко возрастает ценность новых, точных знаний. Явственнее всего это демонстрирует ситуация в экономике. На первый план здесь выходят организации нового типа – «интеллектуальные компании», такие как Microsoft и Oracle. Они предлагают то, в чем люди нуждаются теперь больше всего, – знания и технологии получения новых знаний.

У интеллектуальных компаний мало осязаемого имущества: доля материальных активов, которыми они располагают, очень невелика в сравнении с их рыночной стоимостью. Материальные активы практически отсутствуют у многих крупнейших страховых и финансовых компаний, таких как Visa International. Однако и в финансовой структуре промышленных компаний, мировых лидеров, доля материальных активов в последние два десятилетия заметно снизилась, а рыночная стоимость, напротив, существенно возросла.

Как стало возможным такое положение вещей?

Первым делом ясно, что быстро увеличивающаяся «имматериальная» компонента рыночной стоимости компаний создается человеческим разумом. Ее содержанием являются не какие-то физические, осязаемые вещи, а лишенные плоти мысли – знания и умения ее работников. Знания все больше завладевают экономикой, подчиняют себе экономику, а вслед за ней, в перспективе, и все остальные стороны общественной жизни.

Товарные свойства знаний и идей, этих простых конкретных форм бытия знания, крайне необычны. Знание обладает вечным и неотчуждаемым характером: передавая свои знания другому лицу, я их не теряю. Если я пользуюсь каким-то материальным предметом, он изнашивается и в итоге разрушается. То же самое, только не так скоро, случается с этим предметом, даже когда им никто не пользуется. Такова печальная участь всего материального. Мысль, идея не разрушается, сколько бы времени ни прошло. Знания не убывают и не приходят в негодность, когда ими пользуются. Напротив, чем чаще идея находит себе употребление и воплощается в реальных делах, тем она делается полезнее, яснее и совершеннее. Она, как катящийся снежный ком, обрастает новыми идеями, при этом не исчезая сама, а лишь погружаясь в основание «кома» человеческих знаний.

Взять, к примеру, известную всем теорему Пифагора. Ее теоретическое значение за истекшие столетия многократно возросло – ведь с ее помощью доказано множество других теорем, о которых Пифагор и понятия не имел. Стало быть, теперь открытая им теорема стала намного полезнее, да и смысл ее понят лучше, и доказательств больше.

Полезность, или, говоря языком классической политэкономии, «потребительная стоимость» идеи неограниченно возрастает в результате ее потребления. Потребление идей не только не утоляет, не погашает потребность в знаниях, но развивает ее, усиливает еще больше. Чем больше знаний в голове человека, тем обычно сильнее его тяга к новым знаниям.

Потребительная стоимость характеризует качество товара, а вот количество труда, необходимого для его создания в обычных условиях, образует «меновую стоимость» (или просто стоимость) товара.

Какова же стоимость знаний? Какое количество труда человеку необходимо затратить для производства одной обыкновенной, среднестатистической идеи? Можно ли вообще, хотя бы приблизительно, измерить процесс создания идеи в единицах рабочего времени? Нет, нельзя! Еще старик Платон доказал, что идеи не подвластны времени, они существуют вне времени и пространства. В известном смысле идеи вечны. Это положение стоило бы назвать «теоремой Платона».

Стало быть, знания как таковые не имеют стоимости. Стоимостью обладают только материальные вещи, в которых человек запечатлевает свои знания в процессе труда.

Экономическая справедливость теоремы Платона стала ясна лишь в конце XX века, когда на Западе начались интенсивные исследования феномена интеллектуального капитала.

«Интеллектуальный капитал – это корни компании», – утверждали признанные пионеры его изучения Лейф Эдвинссон и Майкл Мэлоун. Они выделили две его составляющие: «человеческий» и «структурный» капитал. К человеческому капиталу относятся знания, творческий потенциал и моральные ценности работников компании; структурный капитал включает в себя техническое обеспечение, организационную структуру компании, патенты и торговые марки, а также отношения с ее клиентами.

Проблема, однако в том, как оценить эти имматериальные, неосязаемые активы компании. Классические методы вычисления стоимости в данном случае не работают. «Неосязаемые активы сводят бухгалтеров с ума... К несчастью для бухгалтеров, с годами значение неосязаемых активов неуклонно возрастает... В конце двадцатого века можно говорить о том, что неосязаемые активы одержали победу» ⁵.

В свое время Маркс определил капитал как «самовозрастающую стоимость», или стоимость, увеличивающую себя посредством труда, создающего прибавочную стоимость. Но вот интеллектуальный капитал стоимостью не является. В финансовых отчетах он, как правило, фигурирует в разделе пассивов, т.е. убытков компании. Ибо физически он не существует, нет и методов точной оценки его размеров.

Причем если структурный капитал, по крайней мере юридически, считается собственностью компании, его можно продать или купить, то человеческий капитал не может быть собственностью компании. Он является неотчуждаемой собственностью ее работников. Инвестиции в чужую собственность – это, разумеется, чистой воды пассив. Который, вместе с тем, является главным активом и источником прибыли компаний-флагманов мировой экономики.

Самая же интересная для нас особенность интеллектуального капитала заключается в том, что это не только экономическое явление. Любое учреждение в обществе, вплоть до принципиально некоммерческих организаций, и даже отдельные лица, тоже располагают «неосязаемыми активами», как «человеческим», так и «структурным» капиталом. В этом смысле все люди – «капиталисты».

В современном обществе знание превратилось в главный ресурс человеческой деятельности практически во всех ее сферах. Просто в экономике это заметнее всего. «Имматериальная экономика» ⁶ все больше теснит экономику «осязаемую» и «реальную». Страны, которые по инерции или вследствие разных исторических обстоятельств продолжают жить за счет эксплуатации своих природных ресурсов, рабочей силы пролетариев и классического, «материального» капитала, обречены историей на экономическое, и вообще социальное, отставание.

IV. Интеллект разрушает рынок

Согласно классическим представлениям, рыночная экономика покоится на трех китах. Это частная собственность, закон стоимости и принцип соответствия спроса и предложения. Посмотрим, как сказывается на них экспансия знания.

Частная собственность – может ли она простираться на знания? Человек или компания может единолично владеть идеей, не сообщая о ней посторонним. Хранить ее в тайне и пользоваться как своим персональным «ноу-хау». Однако такое тайное владение не есть собственность. Абсурдно ведь считать, скажем, гнездо, которым владеет ворона, ее «частной собственностью». Собственность и владение – это две разные категории. Собственность есть общественное отношение и категория права. Это легитимное владение, признаваемое обществом право открыто владеть и пользоваться чем-либо. Другими словами, чтобы мое отношение к данной идее стало отношением собственности, я должен сообщить обществу о наличии у меня знания, некой идеи.

Ясно, что как только моя идея станет известна обществу, она немедленно превратится в коллективную собственность всех, кто о ней знает. За автором идеи, в лучшем случае, сохранится признаваемый обществом приоритет. Таким образом, частная собственность на идеи невозможна в принципе. Общество может воспретить людям пользоваться чужими вещами, но не знаниями.

Если знание вообще можно рассматривать как «капитал», то, во всяком случае, этот капитал принадлежит всему человечеству. Какие-то отдельные идеи могут быть присвоены частным лицом, компанией или государством, но лишь на время, по истечении которого они все равно обречены перейти в коллективную собственность людей.

Вообще, коллективная собственность несравненно лучше отвечает природе умственного труда, нежели собственность частная. Маркс называл умственный труд «всеобщим трудом», имея в виду, что абсолютно в любом мыслительном процессе используются знания, добытые прежними поколениями людей. Умственный труд остается, по сути своей, общественным, коллективным и тогда, когда человек трудится в полном одиночестве.

Математику, который, уединившись от мира, работает над доказательством теоремы, помогают Архимед и Декарт, Гаусс и Кантор, у которых он заимствует примеры, методы и приемы математического мышления. Великие умы прошлого, благодаря книгам, являются его современниками и собеседниками. В этом идеальном аспекте, индивидуальный труд ученого оказывается трудом коллективным.

«Что такое я сам? – вопрошал себя Гёте. – Что я сделал? Я собрал и использовал все, что я видел, слышал, наблюдал. Мои сочинения вскормлены тысячами разных индивидов, невеждами и мудрецами, умными и глупцами... Я часто снимал жатву, посеянную другими, мой труд – труд коллективного существа, и носит он имя Гёте» ⁷.

Таким образом, если верно, что отношения собственности должны соответствовать характеру труда, то в обществе знаний на смену частной собственности придет собственность непосредственно общественная, коллективная. Именно такая форма собственности адекватно отвечала бы всеобщему характеру умственного труда.

Собственность коллективную, или непосредственно общественную, не стоит смешивать с собственностью государственной, или, как предпочитали называть ее в недалеком прошлом, «общенародной». Государственная собственность есть не что иное, как разновидность собственности частной. Безличный характер этой формы собственности делает ее формально похожей на коллективную собственность. Однако, на деле, у государственных институтов и у лиц, управляющих ими от имени всех остальных граждан, имеются свои частные интересы, которые сплошь и рядом противоречат интересам общества в целом. Эта простая истина была вполне ясна философам еще со времен Сократа.

Закон стоимости требует, чтобы товары обменивались в соответствии с количеством труда, т.е. пропорционально времени, которое работник обычно затрачивает для их производства. Мы уже видели, что идеи безразличны к определениям времени: они существуют вне времени и пространства, поэтому закон стоимости не может регулировать обмен идеями.

Чужие идеи люди во все времена присваивали совершенно безвозмездно, не обращая ровно никакого внимания на время, затраченное для открытия этих идей Буддой или Спинозой, лордом Байроном или Сальвадором Дали. Никому и в голову не приходит вспоминать при этом о законе эквивалентного обмена, равными стоимостями. Напротив, в большинстве стран мира государство предлагает своим гражданам знания даром, финансируя их образование. То же самое, каждый по-своему, делают практически все общественные институты: современное общество стремится навязать знания, по возможности, самым широким массам людей.

Речь может идти лишь о стоимости предоставления качественных знаний – тут действует, и досточно эффективно, рынок образовательных услуг, – но не о стоимости знаний как таковых.

Принцип соответствия спроса и предложения применительно к знаниям тоже отказывается работать. Предложение знаний в несчетное число раз превышает спрос, и с каждым годом эта диспропорция возрастает на целый порядок.

Нельзя, опять-таки, забывать о «ноу-хау», патентах и тому подобных вещах – сегодня предложение и спрос на них в западных странах находятся в относительном равновесии. Но какова их доля в общем массиве знаний, имеющихся в распоряжении человечества? Она пренебрежимо мала, просто-таки ничтожна. Недоступны, главным образом, некоторые прикладные знания, да и те останутся недоступными самое большее несколько десятилетий.

Сокровищница человеческого разума распахнута для всех и каждого: «Всё, что было когда-либо великого и мудрого и благородного среди людей, – те благодетели рода человеческого, имена которых я читаю в анналах мировой истории, и многие из тех, имена которых утрачены, но их заслуги остались, – все они работали для меня: я пожинаю плоды их трудов...», – восклицал Фихте ⁸.

Современному человеку может не хватать хлеба или лекарств, но не знаний – они рассыпаны вокруг в изобилии, можно сказать, валяются под ногами. Другое дело, что далеко не у каждого покамест высоко развита потребность в знаниях.

Рыночная экономика, как мы видим, не лучшим образом приспособлена для производства и обмена знаниями. Вторгаясь на рынок, знания разрушают сами его основания и устоявшуюся в течение столетий структуру.

Пока что доля интеллектуального труда и создаваемых им знаний в мировой экономике не так уж велика – даже в самых технологически развитых странах мира. Однако эта доля стремительно растет. Растет и доля знаний, содержащаяся в каждом отдельной товаре, в каждой «потребительной стоимости»; масса же затраченной физической силы, напротив, убывает. И, рано или поздно настанет время, когда величина человеческого труда, кристаллизованного в идеях, на порядок превысит величину труда, затрачиваемого на создание предметов физического потребления. Этот день, по-видимому, станет для рыночной экономики последним. Ее всемирно-историческая миссия – удовлетворение материальных потребностей человека – окажется выполненной, а для развития потребности в знаниях рынок далеко не оптимальный инструмент.

И деньги в обществе знаний не смогут больше справляться с функцией главного регулятора экономических отношений. Ведь по сути своей деньги – это мера стоимости, а у знаний нет стоимости. Что же займет место денег? Очевидно, экономические отношения станут здесь регулироваться знаниями же, то есть превратятся в отношения планируемые, направляемые разумной волей человека.

Знания сходны с деньгами в том отношении, что те и другие могут с легкостью менять свою материальную оболочку, сохраняя, тем не менее, все свои качества. Одно и то же знание существует одновременно в голове архитектора, на выполненном им чертеже и в каменном «теле» построенного по этому чертежу дома. Деньги в разное время «вселялись» в шкуры зверей и морские раковины, металлические монеты и бумажные банкноты, а в последнее время научились обходиться и вовсе без тела, мигрируя по миру в электронных сетях. Это относительное безразличие к своему материальному субстрату – свидетельство идеальной природы денег. Деньги не что иное, как разновидность идеи, рыночная форма ее, идеи, бытия.

Тут-то и кроется разгадка ребуса, который тревожит душевный покой бухгалтера: как знания, не имея стоимости, превращаются в деньги, и наоборот, куда деваются деньги, инвестированные в знания? Для философа, специалиста по знаниям, тут нет ничего удивительного. Ведь деньги, как и знания, идеальны. Как всякая нормальная идея, деньги, как таковые, тоже не имеют стоимости. Они лишь служат мерой стоимости материальных вещей, идеальной формой выражения стоимости товаров.

Покупка и продажа знаний за деньги – это просто прямой обмен идей на идеи другого сорта, только и всего. Идея меняется на идею напрямую, без всякого участия такого посредника, как стоимость. Это чисто идеальный процесс, который невозможно измерить (рабочим) временем, и потому невыразимый на языке стоимости, которым изъясняются бухгалтеры. По этой причине последним никогда не удастся «учесть» в своих книгах и финансовых отчетах стоимость интеллектуальных активов компании. Ибо знания имеют столь же мало стоимости, как звезды в небе. Однако, в отличие от звезд, знания принимают самое прямое участие в создании стоимостей. И чем дальше, тем активнее знания вытесняют деньги из общественной жизни.

Замена денег знаниями на практике означает, что управление экономикой перейдет от «невидимой руки» рынка и безличных структур государства – к человеку и подчинится его интеллекту, подобно многим явлениям физического мира. Однако конкретные черты этой пострыночной экономики вряд ли возможно представить уже теперь.

VI. Человек в обществе знаний

Давняя библейская истина гласит: о человеке судите по делам его. Поистине, человек есть то, что он делает. В обществе знаний человек – мыслит. Он занят преимущественно творческой деятельностью, требующей знаний и интенсивной работы ума. Доля монотонного, механического труда в обществе сокращается с годами, съеживаясь, словно шагреневая кожа, хотя в начале XXI века она кажется нам еще очень и очень значительной.

Класс пролетариев история обрекла на вымирание. Место пролетария в общественном производстве все прочнее занимает работник-интеллектуал. Это обусловлено, в первую очередь, качеством доминирующих орудий труда. Они становятся в массе своей действующими автоматически, по алгоритму, написанному программистом, и приводятся в действие силами природы (электричеством, гравитацией, химическими реакциями и др.), а не рабочей силой. Работать с подобными автоматами может только высоко технически образованный специалист, инженер.

В экономическом отношении умственный труд отличается от физического тем, что может совершаться при весьма незначительных предметных условиях и даже в одиночку. Это делает работника экономически независимым: ему больше нет нужды продавать свою рабочую силу собственнику предметных условий (орудий и материала) труда. Он владеет не просто рабочей силой, но – интеллектуальным капиталом, который при необходимости может быть «конвертирован» в какие угодно материальные ценности или... в деньги.

За последние десять лет программисты по профессии, Билл Гейтс и Ларри Эллисон, превратились в самых богатых людей планеты, потеснив в этом списке арабских наследных принцев и нефтедельцов. Нетрудно предсказать, что с увеличением инвестиций в интеллектуальный капитал число интеллектуалов-капиталистов продолжит расти.

Но мерить ценность знаний деньгами, в рублях или фунтах стерлингов, – все равно что вычислять глубину ума в литрах. Затея не слишком перспективная. Вряд ли человечество и в дальнейшем для измерения полезности знаний продолжит пользоваться столь неадекватной меркой, как деньги. Более вероятно, что мерилом богатства станет потребительная стоимость, т.е. полезность тех или иных идей, конкретных знаний для человека.

Уже и сейчас, при обмене денег на знания (к примеру, некая компания решила вложить средства в новые технологии, купить услуги топ-менеджера или программиста; или абитуриент решает, в какое учебное заведение податься, – а денег стоит любое образование, решается лишь вопрос, кто оплатит услуги преподавателей – частное лицо или налогоплательщики всей страны) принимается во внимание единственно глубина и полезность знаний, величина общественной и личной потребности в данном круге знаний.

Потребительная стоимость, в отличие от «просто» стоимости, не количественная, а качественная характеристика продуктов труда. Идеи приобретаются и обмениваются не по стоимости, а по потребности. Нужна тебе идея, чувствуешь потребность в знаниях о каком-либо предмете, – включай в работу ум, бери книги в руки и глотай знания, сколько сумеешь. Существуют, конечно, всяческие ограничения: и времени вечно не хватает, и книги не на что купить, и ум для работы слабоват... И все же для «мира идей» человеческая потребность – единственная адекватная мерка. Количественные, т.е. стоимостные, показатели не ухватывают идеальную сущность знаний. Ценность идеи не выразишь средствами математики; сделать это позволяют лишь такие сугубо качественные категории, как истина, благо (так философы чаще именуют «пользу»), красота, справедливость и тому подобные.

Деньги, однако, нечто большее, нежели просто мерка количества человеческого труда. Это еще колоссальный стимул человеческой деятельности, мотив, заставляющий человека трудиться намного интенсивнее и дольше, чем требуется для того, чтобы просто поддерживать его физическое существование. А что вместо денег станет побуждать человека трудиться с полной самоотдачей в обществе знаний?

Тут надо признать, что никакое общество знаний не может возникнуть до тех пор, пока человек отягощен непрестанной заботой о своем физическом существовании. За последние два-три столетия человечество далеко продвинулось в решении проблемы удовлетворения своих первичных, материальных потребностей. Недалеко время, когда все люди будут иметь в достатке пищу, одежду, жилище. Это ведь только кажется, что общество – ненасытный Левиафан и что потребности людей безграничны. Безграничны лишь их духовные потребности и запросы.

Перед большинством людей уже сегодня не стоит проблема физического выживания. Они хотят одеваться красиво и модно, иметь комфортное жилище, питаться вкусно. Но ведь всё это – красота и мода, комфорт и вкус – понятия уже не физического, а духовного порядка. Это культурно-исторические категории, меняющие свое содержание от эпохи к эпохе. То, что считалось красивым или вкусным тысячу лет назад, сегодня многим может показаться нелепым и отвратительным, и наоборот.

В обществе знаний, очевидно, главным мотивом человеческой деятельности станет потребность в знаниях. Интеллектуальный голод – это, по сути дела, единственная потребность, которую в принципе невозможно удовлетворить. Она глубока и безгранична, как сама Вселенная. Можно пресытиться чем угодно, но только не знаниями. Как тонко заметил римский поэт Вергилий: «Всё может надоесть, кроме понимания».

Большинство настоящих ученых или художников трудились всю жизнь днями напролет – ради чего? Ради денег? Ну да, многие из них были неравнодушны к деньгам и работали, чтобы иметь средства к жизни. Однако финансовыми соображениями никак не объясняется конкретное содержание их творчества. То, почему они мыслили и смотрели на мир так, а не иначе. В этом, идеальном плане истинным мотивом их деятельности было стремление дальше других продвинуться в своем искусстве и в понимании природы вещей.

***

Когда же реально случится все записанное в «геноме» знания? Это зависит и от бесчисленных исторических обстоятельств, и от разного рода природных факторов. Едва ли имеет смысл строить догадки на сей счет. Сто или двести лет представляются большой дистанцией по сравнению с длительностью человеческой жизни, но на часах мировой истории это просто миг.

«...Что значит тысяча и паки тысяча лет в летописи человечества? То же, что легкий утренний сон при пробуждении» ⁹.

В тексте сохранены авторская орфография и пунктуация.