Как возможна всеобщая теория развития

Если в объективном мире кроме форм движения материи и их взаимопревращения больше ничего иного нет и познавать нечего, то возможно ли в таком случае вообще учение о всеобщем развитии, о связи всего со всем, превращении всего во все, о возможности познания  предельно всеобщих, абсолютных законов вечной и бесконечной вселенной с платформы отдельной, бесконечно малой планеты (затерявшейся на периферии одной из бесконечного множества галактик), на основании ограниченных возможностей сформировавшихся на ней специфических органов чувств (за пределами досягаемости которых вопрос о бытии остается открытым), а также узкого диапазона компетентности геоцентричных наук, имеющих дело исключительно с отдельными, преходящими, конечными, временными, относительными формами бытия?

И тут без соединения, связи, совмещения всеобщего принципа развития с всеобщим принципом единства мира, природы, движения материи не обойтись.

Но как все это постигнуть, охватить и выразить в форме теории? В чем суть этой проблемы и как к ней подступиться? Как получить всеобщее развитие и, таким образом, “аналог и, тем самым, метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для переходов от одной области исследования к другой”? [16, с. 367]. Что является тем непосредственным основанием, выражением которого выступает всеобщее понятие всеобщего развития?

Рассмотрим некоторые условия и предпосылки решения данной проблемы, которые изложены в главе VII «Общественная жизнь – раскрытая книга диалектики. Кто, когда и как вычитывает диалктику из этой книги? Непосредственная практика диалектики».

“Общественная жизнь – раскрытая книга диалектики”. В этих словах К. Маркса заключается глубокий смысл, можно сказать, революционный переворот в понимании диалектики, материалистическое объяснение ее сути и указание на то направление, в котором следует идти, чтобы постичь природу всеобщих диалектических законов и превращения их во всеобщие законы диалектики, природу всеобщего развития и превращения его во всеобщую теорию развития, становление такого аналога всеобщей универсальной теорией познания, методом и, что самое главное, в конечном счете – способом практического преобразования мира и – таким образом – продолжения действительного развития. Наконец, такая постановка вопроса позволяет понять, как диалектика, будучи учением о “всестороннем и полном противоречий историческом развитии” [20, с. 84], выступает таким образом учением о законах “развития всего конкретного содержания мира и познания его” [23, с. 84], в результате чего мы получаем “движение материи respective движение истории, улавливаемое, усвояемое в своей внутренней связи” [23, с. 144-145], понимание диалектики как учения о “всемирной, всесторонней, живой связи всего со всем и отражения этой связи... в понятиях человека... дабы обнять мир” [23, с. 131].

Немаловажен при этом вопрос о том, как (и кем) осуществляется “вычитывание” из этой “книги” диалектики развития и превращение (формирование) во всеобщее понятие, всеобщую теорию, концепцию развития, логику и теорию познания. При этом “субъект, общество, должен постоянно витать в нашем представлении как предпосылка” [12, с. 728]. (Под субъектом подразумевается не просто человек, познающий индивид, личность, а субъект общественного исторического действия. А это в конечном счете класс.)

Разумеется, не просто наблюдение, созерцание общественной жизни здесь имеется в виду с той, мол, только разницей, что в поле зрения теперь уже не естественные процессы природы, а общественные события, диалектичность которых пообнаженнее, очевиднее, виднее, и потому здесь-де легче просматривается развитие под образование диалектических понятий.

И не индивидом вычитывается диалектика, не абстрактным человеком, проницательно всматривающимся в “гущу жизни” или “перелистывающим страницы” общественной истории и берущим на заметку встречающиеся диалектические картинки, которые здесь, мол, ярче, нагляднее, чем в естественной природе и лучше подводятся под общие диалектические представления, принципы, категории, убедительнее иллюстрируют, “подтверждают” последние и демонстрируют их “связь с жизнью”.

Не призыв это также к “коренной перестройке” – впредь в “добывании” диалектики делать ставку не на естествознание, а на обществознание. Дело здесь вообще не в знании (независимо от того, естество- оно знание или общество-знание, или так называемое философское знание). В общество-делании, если так можно выразиться, вся суть, т. е. все дело в деле и в логике дела человеческого, в практике, революционно-практической деятельности, всегда общественной, преобразующей, изменяющей природное, а не рассматривающей и сохраняющей последнее в нетронутости, естественности. Как уже было сказано, вещь должна перестать быть собой, чтобы быть собой в содержании знания (объективной истиной). И это может обеспечить лишь человеческая практическая деятельность. То же, что называется естествознанием, как и любая иная форма общественного сознания, собственного развития не имеет и обязано своим появлением и существованием все той же общественной практике (из нее и для нее, из и для практической общественной потребности, которая для науки важнее десятков университетов). И должно оно, по мнению Маркса, в свою очередь, быть доведено, в конечном счете, до превращения в производство, а то и в непосредственно производительные силы. А последнее, как известно, опять-таки – дело общественное, общественно-практическое. Используя образное сравнение Маркса, можно сказать, что то, с чем имеет дело непосредственно естествознание, – еще (и притом не без помощи диалектики) пока прикрытая, недораскрытая “книга”, чтобы по ней можно было “читать” диалектику, ее еще следует раскрыть, а само раскрытие – это уже практическое действие, и опять-таки общественного свойства – общественная революционная практика. При этом не научная революция имеется в виду, и даже не научно-техническая, а прежде всего социальная, более того, социалистическая социальная революция, и лишь после этого и с помощью диалектического метода естественные науки пойдут вперед “семимильными шагами” (Энгельс). Тех, кого смущает, что не собственно естествознание непосредственно является главным поставщиком “двора Ее Величества Диалектики”, можно утешить лишь тем, что и не обществознанию отдается при этом предпочтение. И даже, что касается так называемого философского знания, – не в нем и не в объяснении им мира, и не в “философском обосновании”, “интерпретации” и т. п. ведь дело, а в революционно-практическом изменении мира.

Прежде чем говорить о том, как, кем и откуда “вычитывается” диалектика, выше было рассмотрено, вычитыванием чего это должно быть, чтобы формировалась (“разрабатывалась” (Ленин)) материалистическая диалектика. Иными словами: что является ее объективным содержанием, и на необходимом основании чего происходит формирование ее как всеобщей теории развития, концепции развития, аналогом чего только и может быть формирование всеобщих понятий, категорий? Мы рассмотрели, как вообще можно заполучить, схватить, охватить познанию всеобщность, бесконечность, всеобщие законы всеобщего движения всеобщей материи, всеобщую связь всего со всем в беспредельном мире, чтобы получить науку о предельно всеобщих законах природы, общества и мышления, имея дело при этом исключительно с конечными, конкретными вещами, формами бытия, формами движения, кроме которых, как говорит Энгельс, познавать больше нечего, и познание которых входит в компетенцию соответствующих конкретных наук, классифицированных по этим конкретным формам движения? Лишь после этого, разрешив это противоречие, можно рассматривать, откуда и как непосредственно осуществляется “вычитывание” и “выписывание” (изложение) диалектики.

Говоря о “вычитывании” объективной диалектики развития (реального) из общественной формы движения непосредственно и превращении в теорию развития, логику и теорию познания, следует прежде всего иметь в виду, что оно осуществляется практическим способом из практического ее общественного функционирования в виде предметно-практического воспроизведения, где, получается, сам “читатель” выступает и “писателем”. Больше того, он “пишет” ее прежде всего действием практическим, самой своей жизнью общественной, способом жизнедеятельности, борьбой (т. е. тем же самым, чем и осуществляет живую жизнь диалектики, пригодной для “вычитывания”), проживает и переживает диалектику и этим самым “переписывает” диалектику природы, прежде всего, общественным действием, воспроизведением в виде диалектики общественно-преобразовательного дела, логики дела. А уже этого практического воспроизведения воспроизведение и выражение в форме понятий будет делом логики. Причем выражение это будет универсальным, всеобщим, аналогом непосредственно логики самого дела (доведенного, разумеется, до универсальности), логики воспроизведения, способа воспроизведения, способа делания по универсальному “контуру”. Получается, таким образом, логика воспроизведения способа делания самого способа делания, т. е. способа изменения (революционного) самого способа производства как такового, а не просто репродуктивное воспроизведение изменения вещей по их внешним формам и отношениям (внешнему “контуру”) в их непосредственности и единичности. Это будет уже не та форма движения, которая бытует в естественной природе, а та форма и того движения, которое лежит в основании самого движения преобразования, способа изменения способа производства. Оно, пользуясь известным образным выражением Гегеля, “ближе к плугу, чем к пашне”. А точнее – к производству способа производства “плугов” и, кстати, “пахарей” тоже, т. е. производства производительных сил и производства самого общественного человека – совокупности всех общественных отношений (конкретно-исторических).

К этому следует добавить, что “вычитывание” происходит не “от имени” и по возможности индивидов и их бытия, а по потребностям и целям обобществившегося человечества (его сущности и необходимости) и тех его общественных сил (больших групп людей, занимающих определенное место в системе производства и общественных отношений), которые составляют ту сторону движущего противоречия (единства противоположностей), что является ведущей, революционной тенденцией общественного развития. Такую революционную тенденцию осуществляет своим способом жизнедеятельности та общественная группа, которая занимается непосредственно производственной деятельностью, производительным трудом и выражает своим объективным положением интересы и революционные тенденции революционных по своей природе производительных сил (являющихся, как известно, критерием общественного прогресса) и, следовательно, объективной необходимости. А это главная сила производительных сил – класс непосредственных производителей материальных благ – рабочий класс.

И независимо от того, представитель какого класса непосредственно берется за перо и начинает осуществлять собственно изложение диалектики – общей теории развития (и даже, как правило, по мнению В. И. Ленина, это не пролетарий, которому науками, теорией в условиях капитализма заниматься и некогда, и незачем), – объективное содержание для этого он может получить непосредственно только от революционной практики и логики революционного движения революционного класса.

Таким образом, “вычитывают” диалектику не просто умные люди, которые еще вчера (или три сотни лет назад) не могли додуматься до таких вещей (не хватило ума, “серого вещества”, образованности и т.п.), не смогли разглядеть диалектику, развитие, а сегодня-де могут. И не в том дело, что вчера, мол, не видно было, что вычитывать, а сегодня стало виднее и стоит научить внимательно всматриваться и указать на приметы диалектики, развития, чтобы увидели все то, что видят философы – счастливые обладатели “философского знания”. Точнее сказать, диалектику не столько “вычитывают”, сколько “выделывают”, и не просто люди, а класс своим действием по общественным целям и потребностям (коих до поры до времени не было).

Дело в том, что вчера еще не было такого уровня развитости человеческого общественного дела и соответствующих (соответствующей степени обобществления) общественных отношений обобществившегося человечества, под эгидой которых осуществляется практическое преобразование природы и отношение к природе (= производительные силы), т. е. не было дела, производящего и воспроизводящего в своем функционировании как развитие действительность в ее развитии – по внутренним противоречиям.

Способ жизнедеятельности человека (человечества) должен быть таким, чтобы невозможно было не делать развитие практически, и притом так и такое, что сам способ делания, логика дела вызывает к жизни потребность в идеальном вычленении (и, соответственно, понятийном, категориальном выражении) развития. А это предполагает, как мы видели, действие на уровне революционного преобразования самого общественного движения, общественных отношений. И, конечно же, все это невозможно, пока нет еще тех общественных отношений, той степени обобществления обобществившегося человечества, на основе которых было бы возможно (вернее, потребно, необходимо, неотвратимо для самой практической жизни) охватывать общее данного ранга и формировать (формо-образовывать) соответствующие общие понятия и категории – эти идеальные выражения общественных отношений.

На исторически ограниченном уровне предметно-практической деятельности, имеющей в основании производства не более, чем механическую форму движения (например, добывание огня трением), невозможно получить понятие движения на уровне всеобщности. Можно получить, подчеркивает Ф.Энгельс, не более, чем суждение наличного бытия (типа: “трение есть источник теплоты”). Для того чтобы получить “суждение понятия, и притом аподиктическое” (наивысшую всеобщую форму суждения), и чтобы, “дойдя до этой формы, закон достиг своего последнего выражения... всеобщности, в которой и форма и содержание одинаково всеобщи”, чтобы он был “не способен ни к какому дальнейшему расширению” [16, с. 539, 540], – необходимы совсем иные производительные силы и не те общественные отношения.

Одно дело, например, общественно-преобразовательная деятельность крестьянина как совокупности общественных отношений общинного землевладения, когда он царапает сохой поверхность планеты. Естественно, такого уровня деятельность не знает непосредственного производства развития, а общественные отношения, хотя и вызывают к жизни общее категории (и категорию “общее”), обеспечивающее категориям объективное содержание и необходимость (вынужденность) идеального их вычленения, и, как заметил К. Маркс, категория “общего” происходит от общего, общинного землевладения, но это еще и не всеобщее, и не те общественные отношения, которые обеспечивают идеальное вычленение уровня всеобщего. Для этого тут как раз и не хватает того самого реального развития (развития развития), реальным продуктом которого могла бы быть такая общность. И дело не только в уровне и характере производительных сил, но и общественных отношений. Нет здесь того уровня развитости коллективности, на котором могут осуществляться обобщение и интегрирование всеобщего понятия.

Естественно, у представителя указанной конкретно-исторической совокупности общественных отношений с таким недостаточно общественным характером труда нет возможности обеспечить соответствующие преобразовательно-развивающие и обобщающие действия. “Во всех формах общества, где господствует земельная собственность, преобладают еще отношения, определяемые природой”, – отмечал К. Маркс [6, с. 44]. Суть же дела в изменении природы, преобразовании ее (более того, природы бытия, доводимой до общественного бытия и изменения природы последнего). Соответственно, изменение такого способа изменения способа производства, производительных сил, производительности труда и т. д. вызывает к жизни соответствующие производственные и с этим все остальные общественные отношения (материальные и духовные) и их изменения. Ветряная мельница, по Марксу и Энгельсу, дает нам общество во главе с феодалом, а паровая – во главе с капиталистом. Основанием для бесклассовых общественных отношений могут быть производительные силы, опирающиеся на электрификацию.

Совсем иное дело – непосредственно общественный характер труда коммунистических отношений, свободная деятельность как самодеятельность и т. д. Вполне понятно, что на таких разных уровнях развитости способа производства, общественных отношений формируется потребность в разного уровня общности понятиях и разных способах мышления в целом.

Вообще-то, все человеческие понятия с самого начала общие, как и характер человеческого труда с самого начала общественный. Степень общности понятий, в конечном счете (учитывая немалый ряд опосредствующих звеньев), обусловлена степенью развитости общественного характера труда обобществившегося человечества, степенью обобществленности человечества. В известном смысле и получается, что в “конечном счете” общее – это общественное, а всеобщее – это всеобщественное, т. е. коммунистическое. И в самом деле, это высшая форма обобществления человечества, коллективности, способная дать объективное основание и обобщение в отношениях, которое обеспечивает идеальное вычленение таких отношений (и сформирование в соответствующие общие понятия) на уровне предельной всеобщности и по форме, и по содержанию.

И опять-таки, одно дело – вычленение и выражение отношений на уровне ремесленной деятельности или частичной деятельности частичного рабочего – непосредственного агента орудия труда, агента производства, труд и связь которого с действительностью (тоже частичной, вырванной слабо развитыми орудиями, производством, где господствует разделение труда и т. д.) опосредствуется частичными орудиями (модифицированными природными предметами). Логике дела, сформированной на такой частичной основе такого способа производства, может соответствовать способ мышления, который Ф. Энгельс называл “логикой домашнего обихода, домашнего употребления”, “мелкой торговли в науке” и т. п., а В. И. Ленин – “логикой начальной школы”. Естественно, что такой способ мышления, сформированный не на всеобще-развивательной деятельности, не в состоянии освоить развитие, да еще и всеобщее.

Совсем иное дело – деятельность человека как совокупности всех коммунистических, коллективистских, общественных отношений на основе общественной собственности, где господствует политехническая деятельность, без разделения труда, с переменой рода деятельности в самом способе жизнедеятельности, взаимодействующего не с частичными, вырванными из всеобщей связи вещами, а с процессами, совокупностью процессов и, наконец, с природой в целом в ее единой связи. И опосредствование осуществляется здесь не частичным орудием (модифицированной природной вещью), и не машиной даже, а совокупностью машин и, наконец, просто другим явлением природы. Больше того, наука становится непосредственно производительной силой. При этом даже не затраченное время на производство продукта является источником общественного богатства, а свободное время.

В условиях такого способа деятельности, способа жизнедеятельности возникает потребность в ином способе мышления, познания, теоретического воспроизведения практического воспроизведения действительности. И потребность здесь – в теоретической реконструкции способа воспроизведения мировой связи, а не частичной, и в формировании универсального метода на такой всеобщей основе. Это и будет диалектический способ, диалектическая логика и деятельности, и мышления, и познания, соответствующая логике жизнедеятельности обобществившегося человечества на коммунистическом уровне. Такой способ жизнедеятельности и выступает, по существу, в конечном счете, непосредственной практикой диалектики.

Где и когда такая практика встает на повестку дня, там и тогда с необходимостью возникает потребность в диалектике. И без перехода к диалектическому способу мышления, как и без перехода к самому коммунистическому способу жизнедеятельности, объективное саморазвитие продолжаться не может. Кризисы, деградация, разрушение будут уделом общества, которое своевременно этого (и того и другого) не сделает (кризисы и в производстве, экономике, и в науке, других формах общественного сознания).

Попробуйте без соответствующего уровня практической деятельности, способа производства получить диалектический способ освоения действительности, способ мышления. И неважно, был ли это Аристотель, энциклопедическая голова, который бился над противоречием: отдельный конь и конь вообще, или темный, забитый крестьянин, который не бился вовсе по поводу противоречивых вопросов в теории.

Интересно, как бы себя чувствовал в наши дни Леонардо да Винчи, видя, как четырнадцатилетние подростки за считанные минуты монтируют летательный аппарат тяжелее воздуха (дельтаплан) и, небрежно оттолкнувшись от земли, парят подобно птицам? Трудно себе даже представить, какие чувства могут обуревать этого человека, девиз которого был “всю жизнь я буду говорить о крыльях”, но которому так и не было суждено построить аппарат за всю эту жизнь. А тут, оказывается, так все просто делается. Чего же не хватало Леонардо? Ума? Не смог додуматься сделать дельтавидную форму, а все копировал птиц? Или что еще? Нас интересуют не конкретные аэродинамические идеи, а сам способ мышления в целом и в отношении постижения, освоения общего, развития. Все упирается в уровень развитости практики, способа производства во всем комплексе и, соответственно уже этому, – в способ мышления и его возможности, который тоже общественный способ мышления, как и способ делания, в рамках которого возможно формирование соответствующей конкретной идеи (или нет). Например, новая конкретная идея, которой предстоит схватить процесс как противоречие, но в условиях способа мышления, который не терпит противоречивости, это исключено в самой основе способа мышления вообще,– не получит возможности не то что созреть, но даже и быть заподозренной и будет удушена в самом начале, ибо такое будет не соответствующим самому способу мышления и его аксиомам, постулатам и другим формам, закрепленным предшествующей практикой миллионного повторения. Даже, порой, протаскивая противоречивость через черный ход (так как дальше науке невмоготу без этого) и называя это “парадоксами”, “сумасшедшими идеями” и т. п., наука (вернее ее представители) не решается взять противоречие как метод для постоянного подхода к освоению действительности.

Поучительным в отношении зависимости мышления от уровня практики и т. д. является эпизод, описанный Песковым в “Комсомольской правде”. Речь пойдет о семье Лыковых, которая вела отшельнический образ жизни в тайге в полной изоляции от общества (десятки лет), от уровня современного производства и отношений. Каким мог быть у них способ мышления? Да таким же, каким оставался способ деятельности, производства и соответствующие патриархальные отношения. На этой модели более чем ясно, откуда получают понятия, мышление свой материал. И биологическое строение мозга этих людей не хуже, чем у остального населения (на уровне XX в. развитости), и природа вокруг та же. Но ожидать от них, например, диалектического мышления, понимания развития, освоения противоречия, всеобщего и т. п. было бы безнадежным делом. Не поставляла им практика такой потребности даже.

Патриархальные отношения абстрактно односторонни, не расчленены совершенно. Люди фактически почти совсем лишены общественных отношений, которые могли бы обеспечить обобщение мало-мальски развитой степени общности. У них не было отношений даже уровня общинного землевладения. Поэтому совершенно тощие, бедные у них абстракции, жестко односторонние. Правда, заполучены они от уже существующих, ранее развитых (слаборазвитых) языковых форм, но не воспроизводящихся в своем фактическом положении и не наполняющиеся более богатым содержанием. Таким образом, у них не было ни обогащающейся постоянно логики достаточного дела, ни “интегратора”, “обобщителя” для понятий, которым являются обычно общественные отношения. То содержание мыслительных форм, которое передано новому поколению стариком, принесенное из “большого общества”, постепенно утрачивало свое значение без практического воспроизведения и становилось пустотой мифологического толка. И конечно же, никакой потребности в понятиях “развитие”, “противоречие” (в диалектическом понимании) и т. п. здесь не могло и быть.

Характерен в этом отношении эпизод с полиэтиленовым мешком, который (эпизод) удивил экспедицию не меньше, чем сам мешок поразил Лыковых. И в самом деле, ни самолет, ни вертолет, ни радио так не поразили отшельников, как этот злополучный пакет. А все дело в практике. Т. е. все эти сложные вещи (самолет, радио и т. п.) никогда не были включены в практику этих людей, в практическую деятельность. И когда они вдруг появляются, совершенно необъяснимые и непонятные, никак, никаким боком не вписываясь в практические потребности, то воспринимаются как чудо, как какая-то иррациональность, что-то совершенно необъяснимое, непостижимое, не стыкующееся со всем опытом этого маленького общества и воспринимаемое как не нашего ума дело, как проделки какого-то более могущественного, но не менее непонятного и непостижимого существа. Так и фиксируются эти вещи как чудо божье или дьявольское наваждение, не объяснимые в принципе и не требующие объяснения.

Примерно так же было и с Миклухо-Маклаем. “Человек с луны”. С луны, так с луны. Чудо. Но тогда поразило островитян не это. Насчет “с луны” проблема может поразить нас, на уровне нашей практики, а тех людей – нисколечко. А вот что жидкость, “вода” (это был спирт) горит – вот это уже удивительно (ибо не соответствует их практике).

Так и полиэтиленовый пакет. Вроде и стекло, со всеми приметами такового, каждый кусок которого в условиях их практики – бесценная вещь. И все признаки, свойства стекла налицо, прозрачность и т. п. (то, за что оно и ценится в практической жизни), но что совершенно тут непостижимо, несовместимо для формального мышления, так это то, что тут обнаруживается противоречие. То самое стекло (которое, как известно совершенно точно из практики, хрупкое, ломкое и требует огромной осторожности всегда, особенно в условиях такого его дефицита, да и в наше время одно слово – “стекло” на ящике, или изображение, указывающее на хрупкость вещи, даже вовсе не стеклянной, делается на упаковке все равно в виде стеклянной (символ осторожности). И вдруг это самое стекло, которое – сплошная хрупкость и именно этой стороной вошло в понятие “стекло” (осторожно – стекло!) вдруг в то же самое время и в том же отношении... мнется (?!). Непостижимо. Не входи стекло никогда в практику, в бытовые отношения, не закрепись в результате этого в такой односторонности от миллионного повторения, все это не вызывало бы никакого удивления. Не было бы противоречия, которое следует разрешить и довести противоположности до тождества. Не удивляет же нас факт земного притяжения. Хотя никто не знает природы гравитации, но не удивляется. Удивляет невесомость.

Нет, не Лыковым вычитывать диалектику. Хотя перед ними вся природа сплошь диалектическая. “Море” диалектики вокруг, вернее, не море, а “тайга”, лишь изменение, преобразование которой, а не созерцание может раскрыть диалектику природы и природу диалектики. А для этого нужны и не те производительные силы, и не те производственные отношения.

Об эпизоде с Лыковыми можно было бы так много не говорить, если бы мы сами не были похожи на них, как две капли воды, с той только разницей, что в отношении к своим нынешним практическим задачам и возможностям.

Практика ушла далеко вперед, способ деятельности, производства не тот, что у таежной семьи. А способ мышления? Тот же самый, порой не менее “таежный”, дремучий, сформировавшийся еще на заре человеческой деятельности и воспроизведения вещей по внешним формам и отношениям. Все то же “или-или”, “хрупкое” или “мягкое”. Не справляемся с превращением, с противоречием, как и многие годы назад. А “чудо”? Разве оно не под рукой у нас для “объяснения” того, что не находит пока конкретно-научного объяснения? Остается называть его, например, “ядерными силами”, о которых нечего сказать, кроме того, что это что-то такое, что совсем не такой дает результат, как в других случаях соединения одноименно заряженных тел. Когда, совершенно не зная природы человеческого творчества, говорим, что это – природный дар, врожденное, наследственное, закодированное в генах, в ДНК и т. п., то чем это отличается от “божьего дара” по своей содержательности, вернее, бессодержательности? Но все спокойно воспринимают этого “человека с луны”. Как не справлялось естествознание с категорией превращения во времена Гегеля, Энгельса, Ленина, так и не справляется до сих пор. Но раньше были “смягчающие обстоятельства”. Когда-никогда возникала явно противоречивая ситуация в науке, в производстве, чтобы встал вопрос о смене способа мышления в целом. То эпизодически, то в начале века уже целая наука физика остановилась перед такой потребностью и, не получив нового способа мышления, впала в глубокий кризис. Теперь практика, производство на каждом шагу ставят такие задачи.

Лыковы преподали своеобразный урок. Тут зримо раскрывается нам общественно-практическая природа способа мышления и полнейшая возможность представить себе наглядно отставание своего способа мышления. Тем беднягам достаточно было трех десятков лет изоляции от “большой земли”, общественных отношений, чтобы в отношении способа мышления оказаться “отброшенными” на сотни лет назад. А из этого напрашиваются выводы и в отношении будущего. И прежде всего, что нужно строить такие общественные отношения, такой способ производства в целом, который будет формировать потребность в формировании диалектического способа мышления. В условиях победившего социализма полдела уже сделано. Революция, обобществление собственности и т. д. К этому следует правильно организовать еще дело формирования диалектического мышления у каждого. Это нелегко и неудобно, непривычно (Лыковым тоже не очень привычно и удобно умываться), но новый способ мышления пробьет себе дорогу, вернее, практика ему пробьет ее рано или поздно. Задача состоит в том, чтобы не ждать этого сложа руки, а пойти навстречу. Нельзя не идти. В отличие от Лыковых, к нам никто не прилетит на вертолете и не дарует будущее, не перенесет на десятки лет вперед. Надо все сделать самим и непременно диалектически-практически-революционным способом. Иным просто не получится. Пора от удивления перед парадоксами и единичными встречами с диалектической противоречивостью типа навязшего в зубах корпускулярно-волнового дуализма (чем “не стекло, а мнется”) переходить к пониманию диалектической сути действительности. А это значит – развития. Еще в XIX в. Ф.Энгельс заметил, что науки отстают лет на 50 от того уровня, который они могли бы иметь, если бы своевременно взяли на вооружение диалектику, диалектический способ мышления. С тех пор разрыв вряд ли сократился... “Нация, желающая стоять на высоте науки, не может обойтись без теоретического мышления” [16, с. 368]. А теоретическое мышление, соответствующее современному уровню развития практики, производства и, главное, общественных отношений, – это диалектика, диалектический способ мышления, диалектическая логика.

*****

Нетрудно заметить, что необходимость перехода к диалектическому (развивательному) способу мышления – не просто доброе пожелание, а настоятельная необходимость, диктуемая тем же самым, что и необходимость перехода к коммунизму в общественном развитии.

На вопрос: “А не получится ли, что без социалистической, коммунистической революции немыслима и диалектика?” – ответ может быть один: утвердительный.

И нет здесь ничего удивительного, ибо не только диалектического учения нет без коммунистической революции. Нет до этого еще и настоящей истории, есть лишь “предыстория человечества” (Маркс), нет и подлинной науки – “единой науки – истории” (Маркс), которая складывается из истории природы и продолжения (и воспроизведения) ее – истории общества, а есть пока только предыстория науки в виде некоторого конгломерата отраслей знании, претендующих на самостоятельность и в лучшем случае – на внешнее взаимодействие. Как и нет еще того единого, что составляло бы объективное основание для такой единой науки – единого производства, достигшего в своей развитости уровня “единого предприятия”. Лишь такая наука и такое производство только и в состоянии обеспечить у себя применение диалектики, диалектического метода. А без применения, без диалектико-логико-теоретико-познавательного функционирования, по существу, еще нет диалектики (нет ее живой жизни).

Нет до коммунизма и подлинного всеобщего, которое могло бы обеспечить “наполненность содержанием” этого понятия (общее-то – это, как было сказано, общественное, а всеобщее – это всеобщественное, коммунистичное). В предыстории нет, наконец, и развития такой формы и такой развитости, чтобы служить основанием для всестороннего, полного понятия развития в диалектическом понимании, ибо нет и невозможно продолжение реального развития без коммунистической революции. Причем дальнейшее развитие невозможно не только для собственно общественной формы движения в ее особенности, для человечества, но и для саморазвития необходимости материи вообще, которое не может дальше продолжать себя в форме случайности, а лишь в форме свободы, т. е. сознанной необходимости, планомерной деятельности со знанием дела, объективных законов развития и сознательного их применения для фактического продолжения реального развития.

Насколько это грандиозный поворот в истории (в развитии истории как истории развития), видно из следующей характеристики его, данной Ф. Энгельсом: “Лишь сознательная организация общественного производства с планомерным производством и планомерным распределением может поднять людей над прочими животными в общественном отношении точно так же, как их в специфически биологическом отношении подняло производство вообще. Историческое развитие делает такую организацию с каждым днем все более необходимой и с каждым днем все более возможной. От нее начнет свое летоисчисление новая историческая эпоха, в которой сами люди, а вместе с ними все отрасли их деятельности, и в частности естествознание, сделают такие успехи, что это совершенно затмит все сделанное до сих пор” [16, с. 359].

Вполне понятно, что именно на основе такой “сознательной организации”, знаменующей принципиальный переход к новой эпохе, возможно то, что В. И. Ленин называл сознательной материалистической диалектикой. Подлинная диалектика вообще не может не быть сознательной и сознательно применяемой в практике. Но и практика должна быть не меньшего уровня развитости, чем “планомерное производство” коммунистических производительных сил, включающих в себя и науку как непосредственно производительную силу, и “планомерное распределение” (коммунистических производственных отношений непосредственной коллективности), чтобы диалектика могла быть применимой. И, конечно же, ни о каком сознательном применении диалектики не может быть и речи, пока саморазвитие необходимости осуществляется в форме случайности (пробивая себе дорогу через “хаос случайностей”), стихийности, пока “продолжают преобладать”, по словам Энгельса, “неконтролируемые силы” и “непредвиденные последствия”. “И это не может быть иначе до тех пор, пока самая существенная историческая деятельность людей, та деятельность, которая подняла их от животного состояния до человеческого, которая образует материальную основу всех прочих видов их деятельности, – производство, направленное на удовлетворение жизненных потребностей людей, т. е. в наше время общественное производство, – особенно подчинена слепой игре не входивших в их намерения воздействий неконтролируемых сил, и пока желаемая цель осуществляется здесь лишь в виде исключения, гораздо же чаще осуществляются прямо противоположные ей результаты” [16, с. 358]. Надеяться на большее, чем безраздельное господство случая, пока существует частная собственность, рыночные отношения, конкуренция и т.п. “прелести” капиталистические, не приходится.

Так что ничего удивительного нет в том, что свое основание сознательная диалектика, теория развития находит, в конечном счете, в коммунизме. Как и в том, что “диалектике нередко приходится довольно долго дожидаться истории” [18, с. 143]. И это понятно: общественная жизнь в конечном счете ставит только такие задачи, которые может разрешить. При этом следует подчеркнуть, что речь идет об объективном основании подлинной диалектики – материалистической, марксистской – и непосредственной практике этой диалектики, ее необходимом возникновении, становлении, формировании. И такой практикой является борьба за коммунизм (в ее поступательности и развитии форм). Безусловно, элементы и варианты диалектического учения существовали и в домарксистской философии (в том числе и гегелевская диалектика – “основа всякой диалектики”, по Энгельсу). Но до собственно материалистической, научной диалектики было еще далеко. Подлинная, неотвратимая необходимость диалектики рождается вместе с необходимостью коммунизма в историческом развитии материи. Становление же, формирование материалистической диалектики осуществляется вместе со становлением, формированием коммунизма (одно без другого невозможно). Борьба за коммунизм, революционная, практическая борьба за становление коммунизма и есть непосредственная практика становления диалектики.

При рассмотрении этого вопроса следует не упускать из виду следующее: “Коммунизм – не доктрина, а движение. Он исходит не из принципов, а из фактов. Коммунисты имеют своей предпосылкой не ту или иную философию, а весь ход предшествующей истории, в особенности его современные фактические результаты в цивилизованных странах” [11, с. 281]. Коммунизм – это “не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразовываться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние”, – писали К. Маркс и Ф. Энгельс [10, с. 34]. Коммунизм, следовательно, есть положительное утверждение “как отрицание отрицания, поэтому он является действительным для ближайшего этапа исторического развития необходимым моментом эмансипации и обратного отвоевания человека” [5, с. 127].

Отсюда напрашивается вывод: если становление диалектики неразрывно со становлением коммунизма, то для раскрытия диалектики в ее необходимости следует обратиться именно к тому реальному “действительному движению” и “его современным фактическим результатам в цивилизованных странах”, отрицанием отрицания которого выступает коммунизм, являющийся “действительным для ближайшего этапа исторического развития, необходимым моментом”. Или иными словами: если на непосредственную практику становления материалистической диалектики смотреть с позиций диалектического же метода, требующего исходить в анализе из того, “как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь” [24, с. 67], то возможно проследить (начиная от начальных, недозрелых форм и до самых зрелых) развертывание практического дела общественных сил, которое проходит затем ряд ступеней, прежде чем обретет конституированную форму. Это прежде всего пролетариат, его место в системе саморазвития необходимости, борьбе. В этой борьбе, ее развертывании, формах и восхождении, вплоть до разрешения в практике социалистической революции, и заключается непосредственная практика становления диалектики. К ней и следует обращаться за вскрытием природы диалектики, за основанием для разработки теории диалектики. В способе жизнедеятельности, в коллективности пролетариата – зародыш будущего общежития человечества, всеобщежития обобществившегося человечества в форме высшей коллективности и, соответственно, исходная клеточка, начало и источник того общего в отдельном, которое развернется во всеобщественное и всеобщее.

Следует понять, что диалектика, теория развития, согласно которой “развитие есть “борьба” противоположностей” [23, с. 317], нуждается в классовой борьбе пролетариата (этой высшей форме борьбы) для своего формирования не меньше, чем эта классовая борьба – в диалектике, в диалектическом методе. Диалектика рождается, по существу, из нее и как аналог ее (и как метод прежде всего для нее). Диалектика возвращается в качестве метода прежде всего туда, откуда она вышла – в общественную революционную практику социалистической революции, и уже в ней выковывается как универсальный всеобщий метод, ибо здесь она получает фактическую форму реального движения, форму конкретной борьбы, которая в своем способе существования выступает как такое особенное, которое в то же время есть самоотрицание себя, отрицание особенного и, таким образом, есть общее, всеобщее (универсальное).

Не зря К.Маркс и Ф.Энгельс настаивали на том, что подлинным наследником достижений в развитии теоретического мышления (включая скарб гегелевской диалектической логики) является пролетариат и никто иной. Не университеты, не эрудированные кафедральные профессора, не просвещенная интеллигенция, а именно пролетариат. Неграмотный еще в те времена, необразованный, но наследник он и только он. Его ждала угаданная Гегелем диалектика и должна была терпеливо ждать, ибо без пролетариата она не могла стать действенной и, значит, подлинной диалектикой – материалистической. И все потому, что борьба этого класса и ее объективная тенденция есть революционная, преобразовательная практика изменения мира, в форме которой на данном этапе происходит реальное развитие материи, но оно (развитие) не может осуществиться без теории (“освещающей путь практике” (Ленин) – революционной, развивательной) диалектики. В свою очередь, без революционной практики теория развития и понятие развития, даже угаданные, оставались бы бессодержательными, выхолощенными, пустыми.

Несколько перефразировав известные слова К.Маркса, можно сказать, что подобно тому как диалектика находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в диалектике свое духовное оружие. Диалектика не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, пролетариат не может упразднить себя, не воплотив диалектику в действительность [1, с. 429].

Какой бы сухой абстракцией ни веяло от теоретических положений диалектической логики, она постоянно погружена не в себя самое, не в систему категорий, а в такие задачи, для разрешения которых имеется одно только средство – практика. Без такого погружения мы будем иметь дело со “сказанием” о диалектике, но не с самой диалектикой. Последняя живет живой жизнью в революционной практике, а не в категориях и их системе. Непонимание этого и приводит к утверждениям, будто предметом диалектики являются категории, система категорий и т.п. В самом же деле наоборот, категории есть идеальные выражения революционной практики по производству общественных коммунистических бесклассовых отношений.

Только в действиях (практических, революционных) пролетариата по его историческим целям и потребностям происходит доведение противоположностей до взаимоисключения и тождества. Способ борьбы этого класса диалектичен.

Но диалектика нуждается в пролетарском движении не только потому, что в таком случае через доведение противоречия до разрешения в реальном развитии высшего уровня диалектическая теория развития, логика получает доведенность противоположностей до тождества (в диалектическом понимании) и, значит, подлинное диалектическое внутреннее противоречие в одном и том же отношении в одно и то же время (где противоположности выступают как стороны одной и той же сущности, друг без друга не имеют смысла, тяготеют друг к другу, переливаются, взаимопроникают и т. д., а не просто внешне сосуществуют и взаимно воздействуют как различные сущности), а с этим и довершение эволюции (и перерыв ее, этой части развития) революцией и, таким образом, получение того целого, что может дать содержание полному понятию развития в диалектическом смысле. Но это еще не все. Диалектика нуждается в революционном движении пролетариата еще потому, что лишь в этом движении заключено основание для образования подлинной всеобщности и доведения до диалектического тождества (заключающего в себе борьбу противоположностей отдельного и общего), которое затем в состоянии обеспечить объективное основание всеобщему понятию противоречивости в его общедиалектическом понимании, ибо только пролетариат и его способ жизнедеятельности есть такое реальное отдельное, которое в то же время и в том же отношении выступает как самоотрицающее себя отдельное и, таким образом, – общее. Если же он при такой своей природе осуществляет преобразование себя (самоотрицание и отрицание отрицания) вплоть до ликвидации себя же, то тут и появляется возможность генетического возникновения диалектически понимаемого всеобщего во всей внутренней противоречивости, как отрицания отдельности. Этим и обеспечивается объективное содержание для диалектического понимания общего и отдельного как одной сущности. Ведь в жизненных условиях и внутренней противоречивости самого способа существования пролетариата, который, как известно, “не может освободить себя... не уничтожив всех бесчеловечных жизненных условий современного общества” [23, с. 13], как видим, заключается внутреннее диалектическое, противоречивое состояние, доводящее до тождества (диалектического) противоположности отдельного и общего. В самом отдельном, особенном способе существования этого класса и его жизнедеятельности соответственно его потребностям и целям заключается (в одно и то же время и в одном и том же отношении) и общее, всеобщее (но не наряду с отдельным, а через отрицание отдельного). Другими словами, само его общественное положение, способ жизнедеятельности, борьбы (разумеется, если исходить из того, что он исторически должен, вынужден делать именно как класс, соответственно своему понятию, объективной необходимости, а не что иногда делают его представители) таковы, что его борьба по своим классовым целям и потребностям является выразителем таких тенденций, которые выступают в этом отдельном как всеобщее.

Как уже говорилось, пролетариат не может ликвидировать себя как класс (данный отдельный), не ликвидировав все основание в целом, всю частную собственность, а не только противоположный ему класс. Только он и является выразителем всеобщего. Соответственно и диктатура этого класса в революционный период – не самоцель, а лишь средство ликвидации всех классов вообще, всякой эксплуатации и утверждения равенства. То, что называется диктатурой пролетариата, – это доведение до крайности, до безоговорочной победы одной стороны, чтобы получить через отрицание противоположной стороны снятие обеих противоположностей и новое основание.

Вот почему, как подчеркивал В. И. Ленин, интересы всего человечества пролетариату дороже, выше своих, собственно пролетарских интересов. Это следует понимать не внешне, не альтернативно, взаимоисключающе или сочетательски, а так, что именно эти пролетарские, конкретные, классовые, особенные интересы и являются теми самыми (и опять-таки в то же время и в том же отношении) всеобщечеловеческими интересами. Никаких специально общечеловеческих, которые существовали бы наряду с классовыми и взаимодействовали с ними внешним образом, не бывает.

И именно в историческом движении пролетариата, его борьбе и доведении до разрешения в социалистической революции заключены историческая доразвитость общественного противоречия и приведение в соответствие общественному характеру труда (который всегда был общественным, даже тогда, когда был частным и частичным) общественного характера присвоения, а соответственно, и переход к всеобщему коммунистическому, непосредственно общественному труду как самодеятельности.

Вот как диалектично это описано у Энгельса: “Пролетарская революция, разрешение противоречий: Пролетариат берет общественную власть и обращает силой этой власти ускользающие из рук буржуазии общественные средства производства в собственность всего общества. Этим актом он освобождает средства производства от всего того, что до сих пор было им свойственно в качестве капитала, и дает полную свободу развитию их общественной природы. Отныне становится возможным общественное производство по заранее обдуманному плану. Развитие производства делает анахронизмом дальнейшее существование различных общественных классов. В той же мере, в какой исчезает анархия общественного производства, отмирает политический авторитет государства. Люди, ставшие, наконец, господами своего собственного общественного бытия, становятся вследствие этого господами природы, господами самих себя – свободными” [16, с. 675-676].

На этом основании только и можно понять и то, как коммунизм занимает необходимое место во всеобщем развитии материи (а не только во всеобщем общественно-историческом развитии), и, в не меньшей степени, – как сам является основанием превращения развития не только во всеобщую теорию собственно общественного развития, но с этим и во всеобщую теорию развития, которая является одновременно логикой и теорией познания.

“Тем самым человек теперь – в известном смысле окончательно – выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие. Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы.

Совершить этот освобождающий мир подвиг – таково историческое призвание современного пролетариата. Исследовать исторические условия, а вместе с тем и самое природу этого переворота и таким образом выяснить ныне угнетенному классу, призванному совершить этот подвиг, условия и природу его собственного дела – такова задача научного социализма, являющегося теоретическим выражением пролетарского движения” [15, с. 294-295].

*****

Известно, что именно К. Маркс повернул диалектику к материализму, но не к старому, натуралистическому, созерцательному, механическому материализму, сведенному к рассмотрению внешних форм бытия и отношений (с наличием в некоторых из них счастливых случаев развития), а к новому материализму, опирающемуся на общественно-революционно-преобразовательную практику. Причем речь идет не о введении категории практики в систему категорий диалектики, как иногда думают, а о включении реальной общественной практики в ее живой жизни в содержание функционирования диалектики, в содержание самой концепции развития, в сам ход ее работы – диалектико-логико-теоретико-познавательной. Введение практики – один из необходимейших моментов диалектической логики, который должен входить каждый раз “в полное “определение” предмета (в том числе и в полное определение предмета диалектической теории развития. – В.Б.) и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку” [25, с. 290].

Революционная суть поворота к новому материализму заключается в том, что он исходит не из объяснения мира, а из изменения его. Чтобы получить действительное положение вещей в любой форме действительности, ее нужно не оставлять неизменной, а практически преобразовать. В этом и заключается причина интереса к общественной форме движения в вопросе формирования диалектики материалистической. Ибо сутью способа существования такой формы движения и является собственно изменение, преобразование природы (производительные силы, уровень развитости которых выступает критерием общественного прогресса). Отсюда же и интерес к преобразующему классу, выразителю производительных сил.

В результате такого приведения диалектики к материализму получаем материалистическую диалектику – диалектический материализм. Заметим, что материализм здесь доведен до исторического материализма. Материализм становится подлинным тогда, когда он исторический материализм, без этого материализм остается еще недоразвитым, натуралистическим. Но и это еще не все. Как подчеркивал Ф.Энгельс, “современный материализм... находит свое теоретическое завершение в научном социализме” [16, с. 640]. Иными словами, необходимо доведение, доразвитие материализма до научного социализма, до теоретического выражения активной, необходимой исторической деятельности, борьбы того класса, способом жизнедеятельности которого и является изменение мира, развитие его, предметно-практическое революционное преобразование (причем преобразование на уровне наивысшей формы движения материи – общественной). В этом и заключается суть марксистского материализма, а не в объяснении, интерпретации, описании мира по типу старого натуралистического, наивного, созерцательного, домарксистского материализма. И мы видели, что именно пролетариат, соответственно своему реальному месту в системе производства и общественных отношений, самим способом жизнедеятельности фактически осуществляет (производит, делает) то реальное развитие, которое может быть основанием, живой жизнью для всеобщей концепции развития, теории развития диалектического типа, формирования и функционирования ее механизма. Теория развития, являясь аналогом развития лишь такой формы движения, может выступать всеобщим методом.

Вот до какого уровня содержательности должна быть доведена диалектика, чтобы стать материалистической диалектикой как диалектическим материализмом. И в таком смысле “мы, социалистические материалисты, идем в этом отношении... значительно дальше, чем естествоиспытатели”, не ограничиваясь тем, “что в любой научной области надо исходить из данных нам фактов, стало быть в естествознании – из различных предметных форм и различных форм движения материи” [16, с. 370]. Мы знаем, что современный материализм находит свое теоретическое завершение, и знаем, в чем его находит. “Философия Маркса есть законченный философский материализм, который дал человечеству великие орудия познания, а рабочему классу – в особенности” [21, с. 44].

В нашу задачу не входит обсуждение дискуссионных вопросов по проблеме так называемого соотношения диалектического и исторического материализма; заметим только, что неразрешимость их заключается порой в самом основании, когда уже самой постановкой вопроса о соотношении, связи диалектического материализма и исторического материализма ставят заведомо во внешнее отношение, как “то” и “другое”, допускают какую-то внешнюю связь между тем и другим как некоторыми самостоятельными сущностями. Будто есть два материализма, между которыми нужно установить связь. Бесплодность такого подхода обусловлена тем, что движение здесь совершается от понятия, вместо генетического подхода и развертывания из единого, одного материализма, где, как требует диалектический подход, нужно исходить из того, с чего началось, как развивалось и чем является теперь и т. д. А тогда мы получаем восходящее развитие от простейшей формы стихийного додиалектического материализма – в том числе и наивно-натуралистического, механистического, созерцательного – до исторического материализма и научного социализма и таким образом доразвившегося, достроенного доверху диалектического материализма.

И это все один материализм – философский, с его стержнем в виде гносеологического отношения сознания и бытия (основной вопрос философии), который есть мировоззрение, особым образом решающее вопрос об отношении сознания и бытия (Энгельс), и которое нельзя путать с одной из частей, с одним из этапов, ступеней, форм его исторического развития и противопоставлять эти части.

Не доразвитый до уровня исторического материализма, без включения в свое содержание материалистического понимания истории и единства естественной истории и общественной истории, без включения практики, изменяющей мир (вместо объяснения), материализм не будет подлинным диалектическим материализмом. Не будет материалистической и диалектика без так понимаемого единого, доразвитого материализма, заключающего в себе развитие. Говоря “Мы – социалистические материалисты”, Энгельс добавлял: “Мы практические материалисты” (а не натуралистические). В действительности для практического материалиста, т.е. для коммуниста все дело заключается в том, чтобы революционизировать существующий мир, чтобы практически выступить против существующего положения вещей и изменить его” [10, с. 42]. Характерно, что именно в этом духе говорится и в “Манифесте Коммунистической партии” (который Ленин считал философским произведением): “Одним словом, коммунисты повсюду поддерживают всякое революционное движение, направленное против существующего общественного и политического строя.

Во всех этих движениях они выдвигают на первое место вопрос о собственности, как основной вопрос движения, независимо от того, принял ли он более или менее развитую форму”  [11, с.459].

Ленин подчеркивает, что материализм, не доведенный до революционной практической деятельности, до тактики классовой борьбы пролетариата (как важнейшей, по Ленину, стороны материализма) не есть подлинный материализм. “Маркс, – пишет он, – справедливо считал его половинчатым, односторонним, мертвенным. Основную задачу тактики пролетариата Маркс определял в строгом соответствии со всеми посылками своего материалистически-диалектического миросозерцания” [22, с.77]. “Только философский материализм Маркса указал пролетариату выход из духовного рабства, в котором прозябали доныне все угнетенные классы” [21, с.47].

Без включения общественной революционной практики развития в диалектику и диалектики в революционную практику можно только угадать правильную концепцию развития в сфере движения понятий. Но в таком случае она будет чем-то наподобие крыши, под которую необходимо еще строить здание, как и вышло у Гегеля. “Идея универсального движения и изменения (1813, Логика), – писал в этой связи В. И. Ленин, – угадана до ее применения к жизни и к обществу. К обществу провозглашена раньше (1847), чем доказана в применении к человеку (1859)” [23, с. 127]. Отсюда, угаданная Гегелем концепция, теория, Логика развития оставалась не действенной, не доведенной до практики, до применения (оставалась неприменимой в принципе) и не доказанной на деле, она не была логикой предметно-практического дела и потому не могла быть логикой мышления, которая была бы теорией познания. Ее удел был оставаться Логикой с большой буквы как таковой. Как уже говорилось, в полное ее определение не вошла соответствующая практика, и, в свою очередь, логика не вошла в практику как необходимый ее момент. Такая теория развития никак не могла быть действенной и содержательной, универсальной до создания “Манифеста Коммунистической партии” (1847), до того как рабочий класс стал “классом для себя”. Развитая классовая борьба пролетариата, нашедшая раскрытие в “Манифесте”, – это уже такой формы реальное развитие, такой развитости, в которой оно вызывает к жизни потребность в общей концепции развития (в общем понятии развития, в применении диалектики для нормального функционирования самой этой реальной формы развития). Это же реальное развитие претендует на действительное содержание такой, теоретически выраженной концепции, теории. Последняя и логикой-то подлинной становится лишь тогда, когда является действующей. Иначе это будет абсолютно “чистый” (дистиллированный) принцип, которым можно только любоваться. И в этом смысле можно сказать, что диалектика постольку теория развития, поскольку она логика и теория познания, а теория познания она постольку, поскольку – “работающая” по постижению сущности, вскрытию реального развития в реальном движении. Более того (и это понятно в плане вышеупомянутой необходимости доведения материализма до исторического материализма и научного социализма), можно сказать, что в целом “марксизм... есть диалектическая логика” [25, с. 291].

Концепция развития, впервые получившая у Гегеля “всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм” [15, с. 371], лишь поставленная затем на марксистски понимаемую материалистическую основу, очищается от мистичности и становится по-настоящему активной, действенной, результативной в своем функционировании в руках пролетариата, в его практической борьбе, становится не просто средством объяснения мира, а орудием изменения, революционно-практического преобразования его. И в этом суть доведения диалектики до материализма.

Подчеркнем еще раз, что подлинной диалектика является не тогда даже, когда она становится известной, знаемой, открытой и изложенной как учение, получает признание и одобрение и даже преподается и популяризуется как учение, концепция, теория, а лишь тогда, когда сама общественная человеческая практика (способ производства – производительные силы и производственные отношения) получает реальную организацию построения (и функционирования) по сознательно-диалектическому типу. Разумеется, для этого должны созреть не только диалектика и, соответственно, конкретные науки для применения диалектики, но, главное, – производство, производительные силы и производственные отношения, все общественные отношения и человек, выступающий совокупностью всех этих отношений. И важнейшим фактором такой зрелости является высшая – коммунистическая – обобществленность человека, соответственно, высшая коллективность. Причем имеется в виду не наличие всего этого в готовом виде, построенное уже, а именно построение, процесс построения, становления и участие каждого члена общества в таком построении.

В. И. Ленин, один из тех немногих, кто, поняв суть принципиального поворота, совершенного К. Марксом в отношении диалектики, продолжил его дело в том же, единственно результативном направлении, в котором концепция развития только и может получить дальнейшее развитие, – в направлении практического применения диалектики, включения ее в дело, и прежде всего в той области, из которой она непосредственно рождается, т. е. в области общественной революционной практики тех общественных сил, которые самим своим способом жизнедеятельности выражают объективные тенденции необходимого развития. Известно, что В. И. Ленин внедрил революционную материалистическую диалектику в революционно-практическое дело и, таким образом, в дело изменения самого дела изменения мира, т. е. в революционную организацию способа ведения революционной борьбы революционного класса (где диалектика получает свое действительное полнокровное развитие), в том числе и в организационные основы партии нового типа (этого ядра и передового отряда общественных сил революционного класса), построенные в духе активно-преобразовательной, революционно-практической действенности и обеспечивающие целеполагающее действие масс класса, соответствующее своему понятию (саморазвития необходимости), а не стихийное, соответственно бытию, существованию. Именно в партийной организованности класса пролетариев заключается та самая форма коллективности, которая выступает интегратором в единство многообразия, формирователем общего в ходе реального практического движения и обращает его в материальную силу класса (того самого общего, которое выступает основанием соответствующей степени общности понятия). Здесь же находит сосредоточение, как в ядре, то, что в состоянии обеспечить действие каждого представителя класса соответственно понятию класса (сущности), а не соответственно бытию отдельного индивида-пролетария.

Именно такая организация в состоянии обеспечить постоянное (вынужденное) революционно-практическое действие по диалектическому типу. В случае, когда мы упускаем из виду действенность, “мы делаем марксизм односторонним, уродливым, мертвым, мы вынимаем из него его душу живу, мы подрываем его коренные теоретические основания – диалектику, учение о всестороннем и полном противоречий историческом развитии; мы подрываем его связь с определенными практическими задачами эпохи” [20, с. 84].

Характерно, что именно решение “практических задач эпохи” должно войти в содержание концепции развития, чтобы она была истинной и вместе с тем живой, развивающейся. В. И. Ленин завещал и дальше всесторонне развивать, разрабатывать диалектику, “комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистическая война и революция дают необыкновенно много” [26, с. 30].

Все это и есть как бы концепция развития в деле, в объективности, саморазвитие, которое на определенном уровне развитости начинает (как в онтогенезе филогенез) воспроизводить себя как развитие развития в форме общественной практики, которая порождает потребность в идеальном воспроизведении этого практического воспроизведения развития и в возвращении, внедрении этого идеального обратно в практическое реальное развитие.

Так и рождается концепция развития, теория развития (аналог и метод реального развития и его воспроизведения, познания), живая жизнь которой остается в практике. Оторвать концепцию от этого реального практического дела (и не только в плане отражения, но и в плане постоянного включения в него, применения, участия в нем) – значит умертвить диалектику, лишить жизни.

Без применения диалектики в практике фактически нет диалектики. Лишь став революционно-практическим делом революционного класса в новейшей истории, практика открывает возможность превращения логики дела в дело логики (диалектической). При этом в итоге получается, что та самая диалектика, которая есть учение “о всестороннем, полном противоречий историческом развитии”, она же есть и логика – “учение о законах развития... всего конкретного содержания мира и познания его...” [23, с. 84].

Возвращаясь, в свете всего сказанного, к вопросу о “вычитывании” диалектики, нетрудно заметить: дело здесь не в том, что представитель общинного землевладения не смог высмотреть в окружающей действительности (в естественной и общественной) развитие и узреть те признаки, которые указывали бы на наличие такового (типа рекомендуемых ныне: “усложнение форм”, “повторяемость”, “необратимость” и т. п.) или не смог сообразить, что вокруг полным-полно диалектики, а его потомок – проницательный, наблюдательный, сообразительный, просвещенный наш современник – досмотрелся, додумался и т. п. (высмотрел-таки злополучное “накопление новшеств”, обнаружил “новые структуры и функции” и поведал о том миру в третьем номере журнала “Вопросы философии” за 1978 г.). И тем более не в том дело, что у первого не хватило ума (извилин, “серого вещества”, добротных нейронов и т. п.), а у нашего современника все это оказалось на высоте: и числом поболее “накоплено новшеств”, и качеством получше “новые структуры и функции”.

Дело здесь в том, что первый, вернее, его класс и он как совокупность соответствующих (например, феодальных) общественных отношений, не производил, не делал реальное развитие, не участвовал в производстве его предметно-практическим способом, во всей полноте и целостности в самой общественной форме движения, на уровне непосредственного изменения общественного бытия (а не посредством частичного изменения частичных вещей). И не мог этого делать при господстве данного способа производства и тех общественных отношений, совокупностью которых он является и в рамках которых осуществляет совместное изменение природных вещей (не более). У него не было никакой потребности в осознании, понимании развития, ибо он не делал такого развития, которое не могло бы продолжаться без осознания, понимания и т. д. (становящегося неотвратимым моментом действительного, необходимого развития на определенном уровне его).

Он в принципе не мог постичь развитие, ибо сам (вернее, его класс) не являлся субъектом развития. Для этого надо было бы революционно-преобразовательно-развивательно изменять сами общественные отношения обобществившегося человечества (а не просто ковырять землю мотыгой – частичным орудием, непосредственным агентом которого в его частичности крестьянин является, и воспроизводить при этом круг за кругом соответствующие монотонно-количественному воспроизводству производительных сил существующие производственные отношения). Изменение должно осуществляться на уровне производительных сил и производственных отношений, чтобы это было непосредственно изменением общественного бытия, изменением собственно общественной формы движения, т. е. изменением способа производства в целом, и не с позиции, занимаемых крестьянством в системе общественного производства и общественных отношений.

А как раз эти-то позиции, положение крестьянства в системе производства таковы, что этот класс принципиально не может совершить революционное преобразование в общественном движении (на уровне изменения способа производства), осуществить социальную победоносную революцию – эту важнейшую часть развития, завершающую и прерывающую эволюционную постепенность (и тем более постепенность предыстории, развивающейся в пределах формы господства и подчинения), без чего о развитии в диалектическом понимании речи не может быть, ибо цикл развития остается недовершенным, несостоявшимся, и, значит, нет еще практически развития, а есть лишь его часть, и притом не главная, внешняя.

Этот же класс в его объективной тенденции не имеет будущего, перспективы, своего собственного развития. В силу самого способа своей жизнедеятельности и места, занимаемого в общественном производстве, он не обладает развивательной тенденцией и не может победить в борьбе. Самое большее, что он может в пределах уклада, формации, где он составляет сторону главного противоречия, т. е. в пределах феодального уклада, – это расшатать последний, осуществить разрушительную работу. Созидательную же – подлинное разрешение противоречия, переход на более высокую ступень и утверждение нового уклада – выполняет иной класс – буржуазия.

В условиях нового господствующего (капиталистического) уклада изживающий себя класс крестьянства, мелкий собственник выступает как мелкая буржуазия. По словам В.И.Ленина, это – “полутруженик, полуэксплуататор”, не имеющий самостоятельного значения, собственной истории, не то что будущего, развития. Он может быть только союзником революционного класса – пролетариата – при условии блокирования в нем тенденции полуэксплуататора и развития тенденции труженика (что и является одной из главных задач диктатуры пролетариата), т. е. он может встать на позиции подлинно революционного класса и его интересов и действовать по их осуществлению, ибо в этом интересе фактически заключен и его действительный интерес, его будущее, как и будущее всех людей – бесклассовое общество. (Вспомним ответ Ф.Энгельса на вопрос о возможности победы крестьянской революции в России: только при условии “второго издания Парижской коммуны”.)

Таким образом, на уровне феодальных общественных отношений в принципе не может быть знаемо, понимаемо подлинное развитие, не может быть сформировано соответствующее понятие. Невозможно идеальное вычленение общественных отношений на уровне всеобщих категорий при господстве данного недоразвитого уровня обобществления.

Характерно, что отсутствие видения, схватывания развития – удел всех общественных групп, классов, изживших себя исторически, бесперспективных, не имеющих будущего, не обладающих революционностью, не участвующих фактически в общественном производстве развития общественных отношений. Постижение развития, освоение диалектики недоступно и такому классу, не обладающему революционной тенденцией в своем общественном положении, каким является класс буржуазии. У него буквально “на роду написано” не знать развития.

Классу буржуазии и идеологам, апологетам этого класса, как правило, не может быть присуще полное, верное (объективно-истинное) понимание развития. Сам способ их бытия, жизнедеятельности и целеполагание, определяемое классовым положением, объективная потребность (“то, что нужно человеку”) данной общественной группы, практика этого класса, непременно включающиеся в полное определение постигаемого предмета, не вызывают образования у них потребности, “переживания” развития, не обеспечивают логическим определениям развивательного (неформального, не внешнего) содержания. Оно им просто не нужно, в нем нет надобности. Не вырабатывается и потребность в новом способе мышления. Занимаемое представителями этого класса место в системе общественного производства и общественных отношений (выражением совокупности которых они только и могут быть) как бы не открывает тот “угол зрения”, под которым возможны “видение” развития, освоение объективного развития, воспроизведение в форме истины, понимание (понятие) развития, не позволяет получить (“укомплектованным”) конкретное единство многообразия, необходимое для “наполнения” понятия развития и формирования его на диалектическом уровне. Само общественное положение обрекает их на неведение в сущностном (саморазвития) слое действительности, на “слепоту” и “глухоту”, невосприимчивость к “излучению” на этой “длине волны”. У них не вырабатываются, не могут выработаться в принципе полнокровные диалектические понятия (развития) на основании той практики отношений, которые являются способом их жизнедеятельности. А понятия ведь формируются не непосредственно у каждого индивида в отдельности (и тем более в его голове), а у обобществившегося человечества, от которого каждый получает понятия с их общественным содержанием путем включения (приобщения) в общественную практику, в практику общественных отношений.

Все, что касается общественных отношений и, соответственно, общественного сознания, мышления, в классовом обществе не остается независимым от имеющей там место известной поляризации: в каждой нации – две нации, в каждой культуре – две культуры, и для “нации” буржуазии развитие непостижимо. Она в состоянии схватить лишь односторонность, и притом внешнюю сторону – эволюцию, но не революцию (по вполне понятным причинам). А без этого, как уже говорилось, нет развития, есть только “ходячая идея эволюции” (которой предписывается выступать в роли суррогатного заменителя развития), эволюционизм как абсолютизация частичного развития, куцего, приконченного на полпути, к которому сведено развитие, так и остающееся не доведенным до полной всесторонней, богатой содержанием идеи развития.

Здесь с понятием развития происходит нечто подобное тому, что и с понятием классовой борьбы в понимании либеральной буржуазии, которая, по мнению В. И. Ленина, в принципе не в состоянии дать верное понятие классовой борьбы. Оно оказывается у нее непременно абстрактным, не-процессом, не-живым, не-развитием, тогда как фактически оно должно быть развивающимся (генетически) в необходимом восходящем продолжении до формы политической борьбы и доведении до общегосударственного масштаба и захвата политической власти, установления диктатуры пролетариата и построения бесклассового общества. Не войди хоть один из таких элементов, ступеней восходящего развития в полное определение понятия классовой борьбы – и такое понятие будет ущербным, абстрактным, односторонним, неверным, недоразвитым, уродливым, недейственным, не соответствующим объективному основанию в реальном движении, не истинным и, соответственно, не адекватным, не аналогом, который может выступать методом. И что важно заметить, – не развивающимся, не содержащим в себе развитие. Последнее – атрибут любого понятия диалектического ранга и том числе и самого понятия развития. Лишите развитие такого элемента, как революция, и не поставьте обе части (эволюцию и революцию) в положение генетического отношения (и положение единого развития), и вы не получите верного понятия развития.

Следует подчеркнуть, что разговор у нас не об ограниченности, ущербности, ошибочности, несостоятельности тех или иных конкретных идей, мнений, теорий в отношении их содержания и научности, политических взглядов, идеологических концепций у буржуазных теоретиков (в том числе и насчет развития и его интерпретации, объяснения и т.п.), а о неизбежной ограниченности, недоразвитости, неспособности самого способа мышления, логики мышления, способа познания, освоения, постижения метода познания и правильного формирования понимания (понятия) развития (не получающегося как развитие и не схватывающего, не осваивающего развитие) у класса буржуазии, у буржуазных представителей материального и духовного производства (в том числе, конечно, и у представителей науки), а не только непосредственных идеологов, теоретиков, апологетов капитализма. И происходит это в силу самого буржуазного способа жизнедеятельности, в котором все формы деятельности так или иначе преломляются через призму капитала и осуществляются в форме капитала. От него исходит деформация, ограниченность, недоразвитость и способа мышления, познания. С позиций частичности, отчужденности в способе деятельности способ мышления не может быть иным, кроме как таким же частичным, аналитичным и т. п. С этих позиций невозможно освоить и развитие на диалектическом уровне. Оно будет искаженным, деформированным, извращенным, бедным, опошленным. А в главной части (ступени, моменте) развития – революции – будут видеть “беспорядки”, “разруху”, “хаос” и т. п.

Характерно, что Маркс предупреждал о неизбежности “поверхностных и превратных воззрений” на процесс в целом, если они взяты из представлений, и “из тех представлений, которые вызываются его специфическими движениями в головах агентов обращения” [3, с. 343]. Если же “анализ действительной, внутренней связи... – дело в высшей степени сложное... если задача науки заключается в том, чтобы видимое, лишь выступающее в явлении движение свести к действительному внутреннему движению, то само собой разумеется, что в головах агентов капиталистического производства и обращения должны получаться такие представления о законах производства, которые совершенно отклоняются от этих законов и суть лишь выражение в сознании движения, каким оно кажется. Представления купца, биржевого спекулянта, банкира неизбежно оказываются совершенно извращенными” [3, с. 343].

Все это относится вообще к способу познания, мышления, получения истины, понимания развития и т. д. в условиях господства капитала. Последний не может не вносить деформацию ни в одну из форм деятельности и познания. Общество, в котором извращены все общественные человеческие отношения, не может у человека, выступающего непосредственным агентом извращенного капиталом производства, не вызывать извращенного понимания (часто мистифицированного) представления о самом процессе мышления, познания. Поэтому, когда постижение истины возможно не иначе, кроме как через сознательное построение движения познавания, способа мышления, метода, то извращенное понимание этого процесса так и не в состоянии обеспечить постижение сущности, внутреннего, сущностного, а остается на поверхности или выдает за действительное представляемое, кажущееся (за отражение – отраженный свет, за действительное – средство постижения и т. д.). Такое сведение внутреннего к тому, что есть лишь выражение движения в сознании, порождает немало заблуждений мистификаторского толка и в отношении постижения в движении развития получило предостережение от Ленина, который замечал, что с “принципом развития” в XX веке (да и в конце XIX века) “согласны все”. – Да, но это поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское “согласие” есть того рода согласие, которым душат и опошляют истину” [23, с. 229]. И одно из распространенных опошлений идет по линии подмены реальных законов реального движения движением понятий, выражением движения в мысли.

Но самое интересное здесь то, что непосредственный агент капиталистического производства, в том числе и представитель духовного производства (например, буржуазный ученый-теоретик), не может не извращать и не сводить к своим ограниченным представлениям о мышлении, познании и его законах реальное движение – к сознанию движения, каким оно кажется, тогда как внутреннее, всеобщее развитие остается неведомым. Происходит это в силу самого общественного положения вышеупомянутого агента, а также господства разделения труда и соответствующей гипертрофии умственного труда, лишенного живой практической основы и превращенного в капитал. Удивительно было бы, если бы при таких условиях не совершалось подобное переворачивание и не происходило сведение к кажимости и к сознанию движения.

Непосредственным агентам производства и отношений в пределах капитала никакое развитие и в голову не придет в силу самого их положения (положения идеолога) в такой системе связи, которая не имеет тенденции выхода за пределы капиталистических отношений, за пределы господства закона прибавочной стоимости. До этого может “додуматься” лишь общественное сознание, ставшее идеологией класса, которому предстоит, и притом практически, совершить отрицание такого положения и выход в высшее, за пределы господства эволюции и с этим завершить цикл, который в целом и есть то, что может называться развитием. А поскольку без этого завершающего, революционного момента есть лишь часть развития, и притом не главная – эволюция, то в ней и завязли, и не могут не завязнуть непосредственные агенты капиталистического производства, в том числе и духовного производства (которые, кстати, потому и не могут не быть идеологами). Характерно при этом, что частичный работник все равно остается на уровне частичности, даже тогда, когда берется за общее. В полном соответствии с его частичным статусом ему удается вполне прилично решать частные вопросы науки и производства. Что же касается общих, и тем более всеобщих, то в этой сфере искажений, деформаций ему не избежать.

В. И. Ленин поэтому и предупреждал, что ни одному слову буржуазных ученых верить нельзя, когда они берутся за всеобщее, за гносеологические вопросы, за то, что находится в компетенции философии. Тут останутся превратные воззрения, поверхностные, вызываемые специфическими движениями в их головах, а не объективно-истинное, внутреннее, сущностное, подлинное, развивательское.

Характерно, что буржуазные кафедральные профессора при всей их эрудированности, информированности насчет правил логики, построения суждений и т. п., способности удерживать в памяти многочисленнейшие сведения из различных областей, не в состоянии по вышеописанным причинам овладеть диалектической логикой, действенным диалектическим способом мышления, т. е. логикой на уровне не просто оперирования терминами, формами мышления, а учения “о законах развития “всех материальных, природных и духовных вещей” (с необходимым превращением первого во второе), “развития всего конкретного (в единстве многообразия – В.Б.) содержания мира и познания его” [23, с. 84]. В их руках логика не становится теорией познания, методом, а остается набором правил (или знанием о правилах) технологии мышления, построения высказываний и т. п.: “при таких-то условиях допускается то-то и то-то, и нельзя делать того-то”.

Лишь перестав быть идеологом своего (консервативного) класса и совершив переход в ряды революционного класса (и не просто в качестве сочувствующего, а включившись в практическую борьбу организованного пролетариата), ученый может избавиться от шор, оков буржуазной ограниченности.

Всеобщее развитие – это и есть такая сфера, в которой ни одному слову буржуазного профессора верить нельзя (даже если он занимается “чистым” естествознанием), когда он доходит до вопросов всеобщего, до “развития всего содержания мира и познания его”, а он не может не доходить до них, не доводить до всеобщих связей, законов (и их познания) исследуемое в своей области и, следовательно, непременно будет спотыкаться о них при решении частных вопросов. Развитие может быть только всеобщим, как и всеобщее – непременно развитием, неотъемлемым моментом, продуктом, атрибутом развития. Подлинное развитие немыслимо иным, кроме как всеобще диалектическим, и законы развития одни и те же – универсальные. Всеобщее же без вторжения в общественную форму движения невозможно. Невозможно получить всеобщие связи ни в одной из конкретных наук без доведения конкретной формы движения, являющейся предметом исследования данной отрасли науки, до высшей формы движения – общественной – и практического воспроизведения в ней этой формы движения в свя’зи со всеми другими формами и взаимопревращении всех во все в виде воспроизведения мирового круговорота. Превращение в общественную форму движения каждой из форм движения и всех в целом в такой единой связи обеспечивает форму всеобщности. Причем мы имеем в виду воспроизведения, превращения на предметно-практическом уровне, на уровне производства, в том числе и производства самого революционно-практического изменения общественных отношений.

Попытка буржуазных естествоиспытателей, кичащихся своей независимостью от всего социального, политического, партийного и т. п., обойтись без включения в революционно-практическую деятельность обрекает их на незнание подлинного развития вообще, на незнание (а то и откровенное заведомое отрицание) развития в своей отрасли, незнание места своей конкретной формы движения в мировом развитии, мировом круговороте, мировой связи и, соответственно, места своей науки в единой науке. Понимание сути открываемого без обращения к всеобщему диалектическому аналогу (и тем самым методу) в наше время невозможно. Оно неизбежно будет ограниченным, искаженным в отношении объективной истинности. И значит, верить упомянутым естествоиспытателям в этих вопросах опять-таки нельзя.

Подобно тому, как, по словам К. Маркса, у капиталиста, в отличие от рабочего, занимающегося обработкой минералов, не может быть “минералогического чувства” [8, с. 594] (но зато сильно развито чувство стоимости), у класса, способ жизнедеятельности которого выражает не перспективы развития развития, а деградацию и загнивание, ожидать диалектического развития в способе мышления, формирования понятия развития нечего. Он приходит к аналитизму, редукционизму, эклектизму – всему тому, что больше соответствует его способу бытия, только не к диалектике. Вполне понятно, почему духовные приказчики буржуазии предпочитают “болото философского опошления науки, заменяя „хитрую” (и революционную) диалектику „простой” (и спокойной) „эволюцией”” [18, с. 19] и, соответственно, предпочитают обращаться к оперированию “спокойными” мысленными, непротиворечивыми формами, построениями в духе логического позитивизма.

Развитие в этом способе деятельности не осваивается и, соответственно, категория развития здесь просто не вырабатывается (за ненадобностью, за непотребностью). Для нее, т. е. для идеального вычленения и выражения ее, тут нет ни объективной необходимости, ни объективного основания и содержания: нечего (и нечем) и незачем выражать и отражать.

По существу, буржуазии идея развития не нужна. И по той простой причине, что это не соответствует бытию, способу существования этого класса. У него нет потребности претворять развитие в жизнь (т.е. к погибели своей) на практике, в практике общественных отношений (партии буржуазии даже откровенно называют себя консервативными). А идея в диалектико-материалистическом понимании – это обязательно доведение до практического воплощения. Но именно в этом, в таком доведении потребности у данного класса нет, он заинтересован в сохранении статус-кво, а не в выходе за пределы данной сущности, данной меры (и т.о. исчезновении, уступив дорогу новому). В пределах последней он согласен допустить некоторые количественные изменения, реформы, но не больше. Поэтому буржуазия не очень возражает против экономической борьбы пролетариата, которая сама по себе еще не выводит общество за пределы сущности капитализма, не колеблет господства закона прибавочной стоимости и фактически (не доведенная до политической борьбы) ничем не угрожает существованию капитализма. Отсюда и приверженность буржуазии к “ходячей эволюции”, эволюционизму, реформизму. Иное дело – классовая борьба, доведенная до политической формы, до общегосударственного масштаба, до завоевания политической власти и установления диктатуры пролетариата (Ленин это называет политической социалистической революцией, которая предваряет социальную социалистическую революцию). Здесь уже эволюционизму, реформизму делать нечего, т.е. он теряет основание. Идет коренное революционное преобразование (ломка) капиталистической формы собственности в обобществленную, социалистическую.

Какой огромной ни казалась бы дистанция от общественного бытия, от характера труда до характера мышления, от способа производства до способа мышления, связь их существует, сколько бы опосредствующих звеньев ни пришлось устанавливать. И связь эта генетическая, развертывающаяся из самого труда по самой его внутренней природе.

Как уже отмечалось, сам частичный характер труда, когда человек выступает частичным рабочим и непосредственным агентом частичного же орудия, производства, не вызывает потребности в развивательном мышлении – ни в понятии развития, ни в развитии понятия. Такая потребность возникает лишь при включении того же рабочего в предметно-практическое дело революционного преобразования непосредственно общественной формы движения, осуществляемое с позиций потребностей и целей его общеклассового положения. Причем “дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, чту такое пролетариат на самом деле и чту он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать” [8, с. 40], а с доведением до самосознания – действовать соответственно своему понятию, сущности, необходимости, развитию.

Для решения всей этой задачи и необходима партия – авангард рабочего класса, партия особого типа – революционная, развивательная, которая принципиально отличается от буржуазных партий: эволюционистских, реформистских, половинчатых, так и не дозревающих до революционности и развития в полном соответствии историческому месту и роли класса, который эти партии представляют (либеральная буржуазия, мелкая буржуазия, т. н. средний класс). В противоположность такому эволюционно-количественному историческому уделу значимость в общественном развитии партии пролетариата как партии нового типа – в революционно-качественной действенности.

Вот с этой платформы конкретно-всеобщей классовой революционно-практической необходимости преобразование обще-общественного движения уже не может не вызвать потребности в конкретно-общем понятии, соответствующем тенденции объективного развития в его общественно-практической форме на данном уровне объективного саморазвития. Более того, теперь класс непосредственных производителей будет видеть, схватывать и осознавать делаемое им изменение не только отдельных вещей, но и производительных сил и обще-общественных отношений в целом, т. е. на уровне общественного бытия. И эти изменения есть изменения развития – на уровне развития, а не частичных модификаций частичных явлений посредством частичных же модифицированных природных вещей. Причем именно вынужденность делать развитие такого масштаба вызывает потребность в формировании понятия развития.

Известно, что “каждый отдельный производитель в мировом хозяйстве сознает, что он вносит такое-то изменение в технику производства, каждый хозяин сознает, что он обменивает такие-то продукты на другие, но эти производители и эти хозяева не сознают, что они изменяют этим общественное бытие” [19, с. 345].

Для того чтобы происходило осознание на уровне всеобщего, необходимо, чтобы производители мирового хозяйства осуществляли непосредственно изменение самого мирового хозяйства на уровне общественного бытия, и не с позиций отдельных производителей, частичных рабочих, непосредственных агентов частичных орудий и т. д., и не с позиций отдельного хозяина, собственника, а также не обмена и т. д. Т. е. и не те производительные силы для этого нужны, и не те производственные общественные (частные) отношения – необходим непосредственно общественный, коммунистический характер труда.

До установления безраздельного господства такого характера труда конкретным делом, логика которого непосредственно порождает потребность во всеобщей диалектической концепции всеобщего развития, сознанного развития (свобода) и содержит в себе то, аналогом чего может быть не только конкретное понятие развития данной конкретной формы бытия, а одновременно и конкретно-всеобщее понятие всеобщего развития материи, является дело на уровне непосредственного изменения общественного бытия в целом. А это практика революционного изменения самого способа изменения действительности, способа производства (производительных сил и производственных отношений) в масштабе социальной революции социалистического, коммунистического уровня. Не меньше.

Когда же “открыты законы этих изменений, показана в главном и в основном объективная логика этих изменений и их исторического развития”, тогда “самая высшая задача человечества – охватить эту объективную логику хозяйственной эволюции (эволюции общественного бытия) в общих и основных чертах с тем, чтобы возможно более отчетливо, ясно, критически приспособить к ней свое общественное сознание и сознание передовых классов” [19, с. 345]. Эта сформулированная В.И.Лениным задача остается “самой высшей” для человечества и в наши дни.

Понятие развития, концепция развития также находится в состоянии развития (развитие развития). Пребывать в состоянии развития – это его (развития) способ существования (как и общего тоже). Бесконечность развития самого развития обеспечивается включением его (в форме аналога и тем самым метода) в работу практическую по практическому же бесконечному преобразованию мира и, таким образом, в продолжение развития до бесконечности. В этом и получает развитие единство бесконечного многообразия – конкретность высшего порядка: конкретно-всеобщее. Здесь же, как необходимый момент такого бесконечного процесса, находит свое необходимое место всеобщая концепция развития, через которую происходит осознание объективного механизма развития и продолжение с ее помощью развития в форме свободы.

Идет это развитие концепции развития не просто от понятия к понятию, от теории к теории, от “построения” (как стало модно говорить) одной теории к “построению” другой теории (“метатеории”, “метанауки”, “метадиалектики” и т. п.), а от живой жизни – к живой жизни. А живая жизнь понятия, категории – практическая жизнь. Она начисто и исключительно общественная жизнь, она и есть непосредственная практика диалектики. Из развития этой жизни и вырастает генетически развитие теории развития. Из нее и для нее же.