Главная    Литература     Фракталы в литературе: в поисках утраченного оригинала (часть 2)

Размещено на сайте 05.10.2007.

* Часть 1

Фракталы в литературе: в поисках утраченного оригинала (часть 2)

Т.Бонч-Осмоловская



Уникальную коллекцию «рассказов в рассказах» можно найти в сборнике арабских «Сказок тысячи и одной ночи».

Так, в «Сказке о джинне и рыбаке» можно найти в общей сложности семь вложенных историй, вплоть до третьего порядка вложений. Число, заметим, не слишком большое по сравнению с бесконечностью, (см.прил.5).

Автор «Сказок» при всей любви к сложным и завораживающим повествованиям не умножает количества вложенных историй, понимая, что это только запутает или отпугнет читателя, а заскучавший слушатель Шахразаде смертельно опасен. И автор предпочитает набирать вариации увеличением количества рассказов.

Итак, хотя число вложенных уровней в «Сказках» уже позволяет сделать заключение о фрактальности произведения, структура «Сказок» не слишком сложна, и завораживающее кружево плетется количественным умножением сюжетов со сходными персонажами, обозначенными только именами и ролями – юный царь, мудрый или злобный везирь, джинн, волшебник, – за счет чего возникает еще и возможность отражения одной истории в другой.

Истории Шахразада можно представить себе как горизонтальное усложнение – лес из сотен деревьев, на каждой из которых по два, три, четыре уровня ветвления – от ствола к веткам и цветам. Таким образом, весь текст обладает весьма сложной структурой, значительно превосходящей по сложности структуры рисунков 2-4.

Красота «Сказок» более возбуждает, чем завораживает, она более пряная, чем пьянящая, и более дурманящая, чем раскрывающая сознание. «Сказки тысячи и одной ночи» повторяют схожие сюжеты, пока у читателя не закружится голова, как у зрителя танца дервишей, они пересказывают все те же волшебные истории, не стремясь выйти за земные пределы, за пределы садов, гаремов и рынков.

В качестве других примеров текстов с вложенными в них текстами можно привести «готический» роман Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе», романы «с выдвижными ящиками» Евгении Сюэ, а также произведения Раймона Русселя, в которых внутренние сюжеты до шести раз «заключаются в скобки»1.

В классической литературе «рассказ в рассказе», вложение, сюжетно подобное оригиналу, осуществляет В.Шекспир в III действии «Гамлета», когда заезжие актеры по просьбе Гамлета разыгрывают перед двором сцену, которая дублирует ключевые события оригинальной пьесы – убийство короля и брак цареубийцы с королевой.

Мимо этого вложения, разумеется, не мог пройти Т.Стоппард в пьесе «Розенкранц и Гильдернштерн мертвы», всей построенной на основе шекспировского «Гамлета».

Т.Стоппард, вслед за Шекспиром, вносит в пьесу вторую итерацию: актеры, репетирующие пьесу, разыгрывают и пантомиму на тот же сюжет. Интересно, что в одноименном фильме (автором сценария и режиссером его также был Т.Стоппард, что дает нам возможность делать отсылку к сценарию фильма как к литературному произведению), осуществляется еще еще одна итерация, и на сцене появляется грубо вылепленные марионетки героев. Таким образом, трагическая история рассказывается в третий раз, на каждом уровне теряя в качестве изложения, как теряет качество все уменьшающаяся копия.

Трех итераций, как мы видели, уже вполне достаточно, чтобы говорить о полноправном фрактальном произведении. Заметим, что ключевой момент, убийство короля, не представлен в пьесе Шекспира, и изначально существует только как догадка, мучащая Гамлена, и также как копия, пересказываемая заезжими актерами. Оригинал утерян безвозвратно, и попытки Гамлета создавать все новые копии есть попытки восстановить утраченный оригинал по бледным, с каждым разом все более грубым, копиям.

Снижение качества копии при «увеличении масштаба» изображения является здесь осознанным решением художника в поисках выхода из бесконечной цепи тавтологически повторяющихся повторений. Это решение должно, через какое-то количество чарующих итераций, снять вызванную им проблему и прервать ряд, ибо ни королевское спокойствие, ни гамлетовские комплексы не бесконечны.

В пьесе Стоппарда, как и в пьесе Шекспира, ряд все же рвется, рассказ в рассказе в рассказе в рассказе заканчивается, и история продолжается примерно там же, где прервалась. Доказательства, как и признания в цареубийстве, которого так жаждет Гамлет, он не получает, король в гневе покидает зал, и Гамлету остается довольствоваться этим, как косвенным признанием вины. Последовательность фрактальных изображений не привела к восстановлению оригинала.

Семантические фракталы

Мы уже видели, что завораживающее действие фрактальных литературных произведений часто происходит в той действительности, что предстает человеку во сне. К структурным фракталам можно отнести такие произведения, в которых повествуется о снах, неотличимых от действительности, которые оказываются частью иного сна, а те – еще одного, так что всякое пробуждение приводит героя в новую сновидческую реальность. Это ощущение, вероятно, испытывали многие в собственной жизни, и многие писатели пытались провести читателя коридорами вложенных снов в своих произведениях – среди них и Г.Майнринк в «Големе»: «Когда люди подымаются с ложа сна, они воображают, что они развеяли сон, и не знают, что становятся жертвой своих чувств, что делаются добычей нового сна, более глубокого, чем тот, из которого они только что вышли», и С.Лем в одном из романов из серии «Приключения Ийона Тихого». Одним из примеров, простым, но претендующим на всеохватность темы, является стихотворение Э.А.По «Сон во сне», (см. прил.6).

С элегическим размышлением Э.А.По контрастирует настроение стихотворения С.Кирсанова, в котором череда вложенных один в другой снов представляется смертельным кошмаром, из которого нет выхода:

1
Кричал я всю ночь.
Никто не услышал,
никто не пришел.
И я умер.
2
Я умер.
Никто не услышал,
никто не пришел.
И кричал я всю ночь.
3
– Я умер! –
кричал я всю ночь.
Никто не услышал,
никто не пришел...

Заметим, что данное стихотворение представляет собой комбинацию стихов в строфе. Однако эти перестановки осуществляются не как различные возможности, а как бесконечная череда вложенных один в другой замкнутых, циклических возвращений, дурная бесконечность ночного кошмара.

Еще одна разновидность литературных фракталов, которые мы хотели бы представить на суд читателя – фракталы семантические, где о подобии части бесконечному и вечному целому только рассказывается. В таких произведениях писатель демонстрирует, что предметы, явления или люди бесконечно повторяются в цепи сходства-подобия. Оригинала в такой цепи перерождений нет и быть не может, всегда была и всегда будет только эта дурная бесконечность повторов и перерождений. И уразумев сказанное, читатель приобретает и представление о беспредельной красоте сущего и беспредельный же экзистенциальный ужас.

К таким текстам отнесем рассказ Х.-Л.Борхеса «В кругу развалин» о неизвестном, возникшем неизвестно откуда у развалин храма Огня в неведомых джунглях, где «язык зенд не затронут греческим и редко встретишь проказу». Этот безымянный человек одержим желанием создать во сне человека, чтобы все, за исключением самого сновидца и бога Огня, считали бы его совершенно реальным. Все – это значит включая самого созданного. И когда дерзновенный замысел, над которым кудесник трудился тысячу и одну ночь, осуществляется, и создание оживает и отправляется к другой храм Огня вверх по реке, его создатель начинает тосковать и бояться – он не хочет, чтобы сын понял, что тот – не человек, а только подделка, отражение чужого сна! Кудесник испытывает ужас: что может быть страшнее, чем знать, что ты – не настоящий, что ты – всего лишь чья-то выдумка. В конце рассказа кудесник осознает, и осознает с облегчением, что и сам он «лишь призрак, снящийся другому».

На крошечном отрезке цепи, минимальном возможном, чтобы показать подобие и перерождение, Борхес открывает целую бесконечность призрачных существ, порожденных одно за другим в русле неведомой, и тоже бесконечной, реки, в дурной бесконечности бледных копий без оригинала. Минимальная структура одного звена приводит к видению всей цепи, и эта цепь, по мнению автора, отвратительна, ибо есть бесконечное фрактальное умножение и повторение, а как сказано в другом рассказе Борхеса, «зеркала и совокупления отвратительны, ибо умножают количество людей».

Никакого исхода, никаких разветвлений и бифуркаций, никакого развития и вариаций в цепи, один лишь экзистенциональный ужас, крик в одиночестве ночи и пустыни: «Кто я?», и стойкое принятие своей участи, я – тот, кто я есть, тот, кем я был создан – то смирение, что паче гордыни.

Герой рассказа Х.Кортасара «Желтый цветок», напротив, предпринимает отчаянное действие, чтобы разорвать бесконечную цепь бессмысленных перерождений. Герой этот встречает однажды в автобусе подростка и вдруг осознает, что этот мальчик, Люк, – это «еще раз родившийся он, смерти не существует, мы все – бессмертны». Люк повторяет его, он подобие, но не тождество, вывихнувший ключицу, там где старик вывихивал запястье, болевший корью, а не скарлатиной, потом безнадежно влюблявшийся, как и старик в свое время, получавший дорогой подарок и тут же терявший его, и все в той же последовательности, что и старик в его возрасте. И все, что у него было – это нищета, болезни, физические и душевные травмы, утраты и боль. И все, что будет у него в будущем, тоже известно: «унижения, жалкая рутина, безликие годы, неудачи, разъедающие душу, как моль – одежду, убежище в горьком одиночестве – в одном из бистро квартала». А за его смертью, прошедшего тягостный путь до конца, будет рождение следующего Люка, и еще одного, все таких же униженных, несчастных неудачников. И старик, прерывая дурную бесконечность бессмысленных перерождений, убивает (или считает, что убивает) ребенка. Он уверен теперь, что тяготы его близятся к концу и никогда больше не повторятся, он разрезал нить и порвал цепь. Выйдя из порочного круга пустых и жалких перерождений, он счастлив, и вдруг он замечает на клумбе Люксембургского сада прекрасный желтый цветок, и уразумевает небытие. Небытие есть отсутствие цветка. И неожиданно, как пришло и откровение о другом, столь же бестолковом и несчастном «я», приходит понимание красоты и, напоследок, жизни, какой бы жалкой она ни была: «Весь вечер, до наступления ночи, я менял автобусы, и мысли мои были о цветке и Люке: среди пассажиров я искал кого-нибудь, похожего на Люка, кого-нибудь, похожего на меня или на Люка, кого-нибудь, кто мог бы быть другим я, кого-нибудь, чтобы смотреть на него, зная, что это – я, а затем позволить ему уйти, не сказав ни слова, почти защищая его, для того чтобы он мог продолжать жить своей бестолковой жизнью, своей дурацкой, неудавшейся жизнью, идущей к другой дурацкой и неудавшейся жизни, к другой, дурацкой и неудавшейся, к другой…».

Одно звено цепи открывает читателю бесконечную фрактальную структуру с вариациями, перерождения и повторения, сходства и подобия людей, звеньев в цепочке человеческого рода. И несчастья героя, унижения и утраты, которые чувствует герой на своем уровне восприятия, на одном звене бесконечной цепи, вдруг, при взгляде сверху, сменяются пониманием радости, счастья бытия как такового, пронзительного счастья, видимого только на грани существования. Слишком поздно, мальчик умер, а старик умирает от туберкулеза. Для героя рассказа – слишком поздно. А для читателя? Автор предоставляет ему возможность взглянуть на цепочку перерождений с разных уровней, оценить картину бытия в разных масштабах, и какой, первый – линейный, уровень несчастий и утрат, или второй – фрактальный, уровень экзистенциальной радости, выберет читатель, зависит только от него.

Нарративные фракталы

Еще один вид литературных фракталов можно назвать нарративными фракталами, ибо они соотносятся не с умственными схемами, а с существующими или мнимыми произведениями визуального искусства.

Джованни-Паоло Паннини. Галерея с видами современного Рима (1757)
Джованни-Паоло Паннини. Галерея с видами современного Рима (1757)

В XVII-XVIII веке получил распространение жанр «кабинетов», или «кунсткамер». Ряд картин известных художников представляют собой изображение множества картин внутри картины – барочные галереи, кабинеты или кунсткамеры, на которых изображаются другие картины или собрания картин, как на знаменитых «Менинах» Веласкеса или картинах Дж.-П.Паннини.

Мы рассмотрим здесь литературное произведение, повествующее о такой картине – «Кунсткамеру» Ж.Перека2. Написано оно в середине ХХ века, примерно в одно время с рассказами Боркеса и Кортасара, и однако, предоставляет как новое решение задачи создания подобных, а не тождественных копий, так и новое решение сверхзадачи – вопроса об утерянном оригинале.

Книга посвящена многостороннему, подробному и повторяющемуся описанию некой коллекции картин, представленной на художественной выставке. Среди картин этих мы замечаем и одну с названием «Кунсткамера», изображающую само помещение выставки с сотней представленных на ней картин, плотно развешенных по трем стенам. Заметим, что оригинал, предшествующий художественному творению, уже отсутствует – картина «Кунсткамера», чье название естественным образом совпадает с названием книги Перека, – это портрет хозяина галереи, рассматривающего собственную коллекцию. За этим исчезнувшим оригиналом на следующей визуальной фрактальной итерации следует собственно картина «Кунсткамера», а дальше, внутри картины, находятся, наряду с копиями всех картин выставки, и уменьшенная копия ее самой, а в нее – еще одна…

«Все картины воспроизводятся снова, и так – несколько раз; при этом точность изображения сохраняется и на первом, и на втором, и на третьем уровне, – до тех пор, пока рассматриваемые произведения не превращаются в крохотные точки».

Невооруженным глазом зритель различает всего шесть уменьшающихся копий, но изучение последней в лупу якобы демонстрирует еще два вложенных изображения, последнее из которых было просто черточкой в полмиллиметра.

В отличие от Стоппарда, отказывающего уменьшающимся копиям в сохранении исходного качества, Перек категорично утверждает, что даже шестая, в несколько миллиметров копия, сохраняет детали оригинала.

Но копии Перека не воспроизводят оригинал тождественно, детали изображений варьируются или исчезают, чайник превращается в синий кофейник, боксер-победитель на одном уровне изображения в следующей копии лежит на ковре, лютнист превращается во флейтиста, пустынную площадь на следующем уровне заполняет карнавальная толпа, и пр.

Вскоре, вслед за смертью хозяина коллекции и закрытием выставки, в результате несчастного случая уничтожается и картина «Кунсткамера». Это исчезновение «оригинала второго уровня», или первой копии заведомо недостижимого оригинала, резко подогревает интерес и к самой пропавшей картине, и к коллекции в целом, состоящей (по описанию) из многочисленных шедевров старых мастеров.

На волне этого интереса появляются искусствоведческие исследования, посвященные как работам художника, создавшему «Кунсткамеру», так и другим картинам из коллекции.

Читатель, естественно, узнает и о картинах, и об их истории, и о их культурологической и рыночной ценности, исключительно из текста Перека, и в отсутствии оригинальных изображений, располагает только словесными описаниями картин. Впрочем и персонажи книги располагают, в отсутствии картин, запрятанных в семейные архивы, только этими самыми искусствоведческими исследованиями, очередной копией пропавшего оригинала.

Текст книги включает и критические заметки, и интерпретации визуальных произведений, причем, как и в случае визуальных вариаций на различных уровнях картины, интерпретации их также даются с вариациями: от трактовки «Кунсткамеры» как выражения глубокой горечи разочарованного автора, вынужденного бесконечно рефлексировать в бесконечно повторяющемся мире, до решения ее как осуществления высшего внедрения и присвоения, доходящего до «проекции своих черт на Другого и Похищении в прометеевском смысле слова».

Вскоре однако, многочисленные культурологические и историко-культурные исследования, глубокомысленные фразы и рассуждения оборачиваются смехом – всего лишь смехом и высшей формой человеческой деятельности – смехом, смехом, которым смеются перед лицом высшего, бесконечного, непостижимого и неизбежного не боги, а люди.

Ибо «Кунсткамера» оказывается грандиозной мистификацией. Разогретая многочисленными и умело поданными упоминаниями в искусствоведческой и массовой прессе, но более всего заинтригованная исчезновением нашумевшей картины, публика наконец скупает выставленные на аукцион произведения из коллекции «Кунсткамеры» по баснословным ценам.

И вскоре узнает, что «…картины, представленные как копии, как подражания, как повторения, и в самом деле выглядели как копии, подражания, повторения подлинных картин… Спешно предпринятая экспертиза сразу же показала, что картины из коллекции Раффке были, действительно, большей частью фальсифицированы, равно как большей частью фальсифицированы подробности этого вымышленного рассказа, задуманного ради одного лишь удовольствия, ради одного лишь трепета пред иллюзорностью».

Множественные варьирующиеся копии бесконечно схожи с оригиналом, которого нет и никогда не будет, это – фальшивка, симулякр творения. Попытки восстановить оригинал по копиям обречены на заведомую неудачу, ибо оригинала никогда не существовало, а фальшивые копии созданы с заведомо лживой целью. Утраченный рай недостижим навсегда.

Но не стоит расстраиваться, не стоит скорбеть об утерянной бесконечности и изначальности, также как и о понапрасну израсходованному снобисткому восхищению прекрасным и о деньгах, потраченных на фальшивки.

Если место никогда не существовавшего оригинала занимает симулякр творения, единственно достойным занятием становится сложная игра в его заведомо фальшивое воспроизведение, а также смех, который поднимает человека выше пустых богов.

И это лучшее из решений фрактальной литературы, которое нам известно.

Приложения.

Приложение 1.
У попа была собака, он ее любил.
Она съела кусок мяса, он ее убил.
В землю закопал,
И надпись написал,
Что
У попа была собака…


Вот море,
А на море сyша,
А на сyше пальма,
А на пальме клоп сидит
И видит море,
А на море сyша...

Пришел медведь к броду,
Бултых в воду!
Уж он мок, мок, мок,
Уж он кис, кис, кис,
Вымок,
Выкис,
Вылез,
Высох,
Встал на колоду -
Бултых в воду!
Уж он мок, мок, мок...

"Из Нью-Йорка в Лиссабон..."

Из Нью-Йорка в Лиссабон
Пароход сто тысяч тонн
Шёл волнам наперерез
и на риф налез.

Так погиб "ТрансАтлантик"
С экипажем в тот же миг,
И никто не был спасён
кроме трёх персон:

Анжелика Бетт,
двадцати трёх лет,
Дочь миллионера
из ВанкувЕра.
С нею Питер Босс,
молодой матрос,
и индеец Лысый Нос

Лысый Нос умом востёр -
На берегу развёл костёр
Чтоб тела свои согреть,
стали они петь:

про то, как -
Из Нью-Йорка в Лиссабон...

М.Яснов «Чучело-мяучело»

Чучело-мяучело
На трубе сидело.
Чучело-мяучело
Песенку запело.
Чучело-мяучело
С пастью красной-красной –
Всех оно замучило
Песенкой ужасной.
Всем кругом от чучела
Горестно и тошно,
Потому что песенка
У него про то, что:
Чучело-мяучело
На трубе сидело…

Приложение 2.
Песенка из английской народной поэзии.
СПЛЯШЕМ, ПЕГГИ, СПЛЯШЕМ!
Пер. И.Токмаковой + варианты бардов

У Пегги жил веселый гусь,
Он знал все песни наизусть.
Ах, до чего веселый гусь!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пегги жил смешной щенок,
Он танцевать под дудку мог.
Ах, до чего смешной щенок!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пегги старый жил козёл,
Он бородой дорожки мёл.
Ах, до чего ж умён козёл!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пэгги жил смешной удав,
Он танцевать любил, поддав,
Ах, до чего смешной удав!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пэгги жил огромный глист,
Он по ночам танцует твист,
Ах, до чего огромный глист!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пегги стройный жил жираф,
Он элегантен был, как шкаф,
Вот это стройный был жираф!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пэгги жил хороший Глюк,
Он самый лучший Пэггин друг,
Ну до чего хороший глюк!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пегги жил большой баран,
Он говорил: Но пассаран!
Ах, до чегож большой баран!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пегги жил смешной пингвин,
Он различал все марки вин,
Ах, до чего смешной пингвин!
Спляшем, Пегги, спляшем!

У Пегги жил веселый слон,
Он скушал синхрофазотрон,
Ну до чего веселый слон,
Спляшем, Пегги, спляшем!..

Приложение 3.

Песенки из английской народной поэзии

Ten green bottles hanging on the wall.


Ten green bottles hanging on the wall.
Ten green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be nine green bottles hanging on the wall.

Nine green bottles hanging on the wall.
Nine green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be eight green bottles hanging on the wall.

Eight green bottles hanging on the wall.
Eight green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be seven green bottles hanging on the wall.

Seven green bottles hanging on the wall.
Seven green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be six green bottles hanging on the wall.

Six green bottles hanging on the wall.
Six green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be five green bottles hanging on the wall.

Five green bottles hanging on the wall.
Five green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be four green bottles hanging on the wall.

Four green bottles hanging on the wall.
Four green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be three green bottles hanging on the wall.

Three green bottles hanging on the wall.
Three green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be two green bottles hanging on the wall.

Two green bottles hanging on the wall.
Two green bottles hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be one green bottle hanging on the wall.

One green bottle hanging on the wall.
One green bottle hanging on the wall.
And if one green bottle should accidentally fall,
There'll be no green bottles hanging on the wall.

Five fat sausages

Five fat sausages sizzling in a pan
All of a sudden one went "BANG!"

Four fat sausages sizzling in a pan
All of a sudden one went "BANG!"

Three fat sausages sizzling in a pan
All of a sudden one went "BANG!"

Two fat sausages sizzling in a pan
All of a sudden one went "BANG!"

One fat sausage sizzling in a pan
All of a sudden one went "BANG!"

All of a sudden one went "BANG!"
Аnd there were NO sausages left!

Ten little nigger boys


Ten little nigger boys went out to dine;
One choked his little self, and then there were nine.

Nine little nigger boys sat up very late;
One overslept himself, and then there were eight.

Eight little nigger boys travelling in Devon;
One said he'd stay there, and then there were seven.

Seven little nigger boys chopping up sticks;
One chopped himself in half, and then there were six.

Six little nigger boys playing with a hive;
A bumble-bee stung one, and then there were five.

Five little nigger boys going in for law;
One got in chancery, and then there were four.

Four little nigger boys going out to sea;
A red herring swallowed one, and then there were three.

Three little nigger boys walking in the Zoo;
A big bear bugged one, and then there were two.

Two little nigger boys sitting in the sun;
One got frizzled up, and then there was one.

One little nigger boy living all alone;
He got married, and then there were none.


Ю.Ким. Одиннадцать солдат.
Одиннадцать солдат
Гуляли в самоволе,
Одиннадцать солдат
Забыли о пароле,
Патруль был строг,
Слегка нажал курок...
И вот вам результат:
Семеро солдат.

Семеро солдат
Сивухи налакались,
Семеро солдат
Полковнику попались.
Двоих он расстрелял,
А третий сам не встал –
И вот вам результат:
Четверо солдат.

Четверо солдат
Направились к борделю.
Четверо солдат
Там пробыли неделю,
Но бледный спирохет
Сложил их в лазарет –
И вот вам результат:
Геройски
Погиб весь отряд...


Приложение 4.
Магистральные сонеты венков.

М.Волошин. Lunaria. Венок сонетов
Жемчужина небесной тишины,
Лампада снов, владычица зачатий,
Кристалл любви, алтарь ночных заклятий,
Царица вод, любовница волны.
С какой тоской из влажной глубины
К тебе растут сквозь мглу моих распятий,
К Диане бледной, к яростной Гекате
Змеиные, непрожитые сны.
И сладостен, и жутко-безотраден
Алмазный бред морщин твоих и впадин,
Твоих морей блестящая слюда —
Лик Ужаса в бесстрастности эфира,
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда,
Ты жадный труп отвергнутого мира!
1913

М.Волошин. Corona astralis.
В мирах любви неверные кометы,
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не истребит,
Полночных Солнц к себе нас манят светы.

Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит.
В нас тлеет боль внежизненных обид –
Изгнанники, скитальцы и поэты!

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Кому земля – священный край изгнанья,

Кто видит сны и помнит имена, –
Тому в любви не радость встреч дана,
А темные восторги расставанья!
1909

В.Брюсов. Роковой ряд
Четырнадцать назвать мне было надо
Имен любимых, памятных, живых!
С какой, отравно ранящей, усладой,
Теперь, в мечтах я повторяю их!

Но боль былую память множить рада:
О, счастье мук, бесстрашных, молодых,
Навек закрепощенных в четкий стих!
Ты – слаще смерти! Ты – желанней яда!

Как будто призраков туманный строй,
В вечерних далях реет предо мной, –
И каждый образ для меня священен.

Вот близкие склоняются ко мне…
В смятеньи – думы, вся душа – в огне…
Но ты ль, венок сонетов, неизменен?
1918

Приложение 5. [вернуться]

Схема «Сказка о джинне и рыбаке» из «Сказок тысячи и одной ночи».

«Сказки тысячи и одной ночи» повествуют о царе Шахрияре, который, убедившись в неверности всех женщин, еженощно берет себе невинную девушку, чтобы наутро казнить ее. И так продолжается до тех пор, пока не появляется Шахразада, образованная дочь визиря, со своей младшей сестрой Дунязадой. Младшая сестра просит Шахразаду рассказывать ей сказку на ночь, разумеется, после того, как царь «удовлетворит свою нужду в супруге».

Уже первая сказка Шахразады включает в себя рассказы в рассказе – внутрь истории о злом духе и купце, осужденном демоном на смерть, заключены три истории старцев, которыми они выкупают каждый по трети крови купца. Первый рассказ длится две ночи с маленьким хвостиком, а на протяжении следующих семи ночей Шахразада рассказывает царю историю о рыбаке, которая устроена еще сложнее.

Сначала рыбак достает из моря кувшин с замурованным там джинном и случайно высвобождает истомившегося в неволе духа. Джинн кратко пересказывает ему историю собственных злоключений (первая фрактальная итерация первого порядка), заключая рассказ новостью: он так озверел в этом сосуде, что поклялся убить своего освободителя, так что ничего не попишешь, рыбак, готовься к смерти. Рыбак после положенных мольб и стенаний умудряется обмануть джинна и вновь упрятать его в кувшин. Теперь они поменялись ролями, и уже злой дух умоляет рыбака пощадить его. Но рыбак твердо отказывает джинну, аргументируя свой отказ сходством их истории с историей визиря царя Юнана и врача Дубана. Если предыдущее вложение, рассказ джинна, было простым и кратким, то история царя и его врача (которая есть вторая фрактальная итерация первого порядка) сама является рассказом со вложенным в него рассказом. Итак, некий искусный врач излечил тяжело больного царя, и тот его чрезвычайно возлюбил и день за днем одаривал подарками. Но визирь царя, разумеется, из самых добрых побуждений, уговаривает царя жестоко наказать врача, и даже убить его – ведь если он настолько сведущ в медицине, то легко убьет царя, так что тот и не заметит. Царь не хочет быть неблагодарным и рассказывает визирю историю (заключенная внутрь итерации первого порядка итерация второго порядка) о царе ас-Синдбаде, убившем сокола, который хотел спасти его от яда, капавшего в чашу царя. Параллельно истории сокола звучит история (итерация второго порядка-бис) о прекрасной газели, перепрыгнувшей через голову царя после того, как он успел пообещать убить всякого, через чью голову перепрыгнет эта газель. Возвращаясь к нашему царю (из итерации первого порядка), мы видим, что он не желает убивать врача. Тогда визирь в ответ рассказывает историю (вторая итерация второго порядка) о визире, строившем козни против сына царя. Выслушав его историю, царь (из рассказа рыбака, итерация первого порядка) решает прислушаться к словам своего визиря и наказать врача. Последний горько плачет, но мирится со своей судьбой и даже дарит царю свои драгоценные книги и просит установить свою отрубленную голову на блюдо, чтобы она еще послужила царю. Когда отрубленная голова открывает глаза и велит царю открыть одну из книг, царь облизывает палец, перелистывая слипшиеся страницы, и умирает на месте – а все потому, что не следовало ему обижать мудреца-врача, заключает свой рассказ рыбак, уже замахиваясь сосудом с джинном, чтобы забросить его подальше в море. Конец второй фрактальной истории первого порядка.

О начале следующей (третьей) фрактальной истории первого порядка объявляет джинн: «О, рыбак, не поступай со мной так, как поступила Умама с Атикой!» - умоляет он. «Что же с ними случилось?» – заинтригован рыбак. Но ифрит отказывается рассказывать, пока он заключен в темнице, и ему так грустно и печально. Таким образом, третья итерация первого порядка оказывается вырожденной, и на этом исчерпана.

Рыбак же проникается к поэтически одаренному джинну добрыми чувствами и немедленно освобождает его, и тот навсегда уходит из нашего повествования, оставляя рыбака на берегу озера с чудесными рыбками с наказом не забрасывать сеть чаще, чем раз в день. Но что ж, ведь сказка, рассказываемая Шахразадой, не была сказкой о рыбаке и джинне, и с уходом джинна, жизнь рыбака и нулевая итерация еще продолжаются, хотя и связана с предыдущим повествованием тонкой сюжетной нитью, протянувшейся от рыбака к волшебным заколдованным рыбкам. Эти разноцветные рыбки, предложенные рыбаком царю, стали таинственным образом подгорать на сковороде, и царь в изумлении сам отправился в таинственному пруду за полчаса пути от дворца, чтобы узнать, в чем дело. А подивившись волшебству, царь снова отправился неизвестно куда, чтобы встретить хоть кого-нибудь, кто сумеет рассказать ему об этих рыбках. На третий день пути царь попадает в некий дворец, где встречает странного юношу, наполовину живого человека, наполовину камень. Юноша рассказывает ему свою историю (первая итерация ко второй половине нашей истории) о неверной жене-колдунье, изменявшей ему, сыну царя, с черным рабом, которого он почти, но, к сожалению, не до конца убил, и вот теперь злодейка обратила его наполовину в камень, бьет и унижает его, а сама продолжает прислуживать своему черному полутрупу. Конец первой итерации.

Царь (наш царь, из сказки о рыбаке и разноцветных рыбках) тут же вызывается помочь несчастному юноше, окончательно убивает черного раба, и закутавшись в его тряпки, заставляет колдунью расколдовать юношу и всех его подданных, жителей города, обращенных в рыбок, ибо это, конечно же, была та самая история о заколдованных разноцветных рыбках, которую царь так желал узнать. Добрые дела царь завершает убийством злодейки-колдуньи и заключением вечного союза с выздоровевшим юношей, царем расколдованной страны. Собрав караван подарков, они вместе отправляются в обратный путь в страну нашего царя. Обратная дорога занимает уже не полчаса, и не три дня, а целый год. Обнаружив, что в его отсутствие в стране был образцовый порядок, царь награждает своего верного визиря, а также рыбака (помните рыбака, с которого все началось?) и его детей. Все счастливы, конец нулевой итерации, или истории о рыбаке.

Итого, мы встречаемся здесь с историей, которая делится на две почти независимые истории – о злом джинне и о заколдованных рыбках. Внутри первой присутствуют одно вложение первого порядка – история джинна, другое вложение первого порядка – история о визире царя Дунана и враче Дубане, в которое включены два вложения второго порядка – о соколе, о злом визире, и вырожденное вложение первого порядка – о Умаме и Атике. Внутри второй истории находится единственное вложение первого порядка о злоключениях заколдованного юноши.


Схема сказки о рыбаке.

На протяжении следующих девятьсот девяноста двух ночей Шахразада рассказала царю Шахрияру еще много других фрактальных историй, которые все вместе объединяются в единый текст «Сказок тысячи и одной ночи».

Приложение 6. [вернуться]

Э.А.По «Сон во сне» (перевод В.Брюсова).

В лоб тебя целую я,
И позволь мне, уходя,
Прошептать, печаль тая:
Ты была права вполне, -
Дни мои прошли во сне!
Упованье было сном;
Всё равно, во мгле иль днём,
В дымном призраке иль нет,
Но оно прошло, как бред.
Всё, что в мире зримо мне
Или мнится, – сон во сне.
Стою у бурных вод,
Кругом гроза растёт;
Хранит моя рука
Горсть зёрнышек песка.
Как мало! Как скользят
Меж пальцев все назад...
И я в слезах,— в слезах:
О боже! как в руках
Сжать золотистый прах?
Пусть будет хоть одно
Зерно сохранено!
Все ль то, что зримо мне
Иль мнится,— сон во сне?
      ориг.1827-1849, пер.1924.


1 Berge Cl. Pour une analyse potentielle de la litterature combinatoire. // L’OULIPO: La litterature potentielle. Paris: Gallimard, 1973. P.57. [вернуться]

2 Перек, Жорж. Кунсткамера. История одной картины. Пер. В.Кислова. Спб, Machina, 2001. [вернуться]

В тексте сохранены авторская орфография и пунктуация.


Главная    Литература     Фракталы в литературе: в поисках утраченного оригинала (часть 2)