Объектно - субъектная природа логики научного познания

  Суворов О.А.

syvorov2008oleg@mail.ru

ОБЪЕКТНО-СУБЪЕКТНАЯ ПРИРОДА ЛОГИКИ НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ

Оглавление:

  1. Концептуальное введение
  2. Учение о тождестве
  3. Учение о различии
  4. Учение о единстве
  5. Заключение

1. Концептуальное введение

Прежде всего, укажу на три основных обстоятельства, побудивших меня к  настоящему исследованию. 1. Нынешнее пренебрежительное отношение к гегелевскому замыслу диалектической логики. 2. Объективизм, как материалистического, так и идеалистического толка, выхолащивающий истинный  смысл единства (тождества и различия) диалектики, логики и теории познания. 3. Упрощённая (марксистско-ленинская) трактовка основного вопроса философии, ведущая к разрыву единого философского мышления на два несовместимых лагеря – материализма и идеализма.

Кроме того,  наличие двух логик – формальной и диалектической – должным образом не согласованных и находящихся в состоянии известной  конфронтации, инициированной, разумеется, задолго до  Гегеля, так же  стимулировало желание прояснить давно назревшие здесь вопросы. Тем более, что все предпринимавшиеся до сих пор попытки как-то решить эту проблему трудно  назвать удачными, а колебания от одной логики к другой, начавшиеся еще во времена Канта, продолжаются и поныне. Так, сегодня мы наблюдаем, несомненно, неоправданное  увлечение формальной логикой, в ущерб диалектической. Дело дошло до того, что человека, занимающегося диалектикой в сфере логики, например, в институте философии РАН вообще  не воспринимают всерьёз и встречают не иначе, как насмешливой улыбкой.

Лично мне нынешнее негативное отношение к диалектической логике, наряду с продолжающимся контрпродуктивным противопоставлением материализма и идеализма,  представляется несомненным кризисом философского мышления, в преодолении которого (вместе с реабилитацией диалектической логики), собственно, и  заключается  основная цель данной работы.

Обозначенные проблемы, конечно, не новы и вызваны многими причинами, но главная из них, касающаяся непосредственно диалектической логики,  мне видится в том  разочаровании от гегелевского замысла, наступившем после неудачи, как самого Гегеля, так и  многочисленных последователей, повторивших его судьбу. В результате у значительной части профессионалов даже о самой диалектике сложилось мнение как о пустой игре слов. Заметно этому способствовали на Западе работы К.Поппера, а у нас – А. Зиновьева. При всем уважении к этим и другим специалистам, разделяющих их взгляды, должен все же заметить, что они попросту неадекватно понимают сам предмет диалектики, если  под последним иметь в виду, прежде всего, исходные представления, дошедшие до нас с глубокой древности, и, конечно, концепцию Гегеля. Хотя, как известно, и Гегель внёс в этот вопрос немало путаницы, особенно в части его мистификации.

Одним словом, как мне думается, современная критика диалектики и основанной на ней Логики направлена на их упрощенные (разумеется, не только марксизмом-ленинизмом) формы. Эти формы лишены своей истинно сущей предметности—объектно-субъектного отношения,  которым в сфере диалектической логики, после Канта, Фихте, Шеллинга, Маркса и Гегеля, насколько мне известно, фундаментально  никто  не занимался. Хотя сама идея о взаимосвязи объекта и субъекта как основы познавательного процесса постоянно присутствует практически во всех  сочинениях, посвящённых вопросам диалектики (Л.Карсавин, С.Франк, В.Соловьёв, А.Лосев, П.Копнин, М.Алексеев,  В.Метлов и др.).

    К сожалению, в советской философской литературе вся  проблема сводилась в основном к марксистскому перевороту гегелевской диалектики, которая у него была якобы лишь диалектикой мышления, а стала, в результате этого переворота, в первую очередь диалектикой бытия и только во вторую, как отражение, диалектикой мышления. Надо сказать, что такая упрощённая трактовка, в своё время директивно  навязанная  нашему философскому совку, оказалась весьма живучей, а потому   и поныне существенно мешает продуктивному решению   сформулированной Гегелем задачи.

Между тем тот, кто внимательно и непредвзято читал «Феноменологию духа» (этот источник всего гегелевского замысла),  должен  знать, что по Гегелю, как, впрочем, и древним мыслителям, диалектика  когерентна не бытию и не мышлению, взятых в отрыве друг от друга, а их взаимоотношению. Именно это взаимоотношение неизбежно обусловливает противоречивость познания, что, собственно, и составляет действительный предмет диалектики, или, что одно и то же, предмет диалектической логики. Как раз в этой работе Гегель «представил сознание в его поступательном движении от первой непосредственной противоположности между ним и предметом до абсолютного знания. Этот путь проходит через все формы отношения сознания к объекту и имеет своим результатом понятие науки» (1). А диалектика, или Логика, по Гегелю, потому и становится наукой, что оказывается предельно общим выражением этого пути.

С этой точки зрения отношение бытия и мышления, отражаемого и отраженного, объективного и субъективного суть не что иное, как объективно-реальный процесс самопознания природой самое себя, процесс, в который, естественно, включен и человек в качестве его активного агента. В этом процессе познается, безусловно, именно внешний мир, т.е. то, что находится вне (и независимо) от человека, но осуществляется и может осуществляться данная процедура только посредством связи объекта и субъекта. Иными словами, объективное дается нам исключительно через нашу собственную субъективность, так что все наши знания о внешнем мире всегда и неотвратимо представляют собой противоречивую форму субъективации объективного, или, что тут одно и то же, объективации субъективного. Стало быть, единственная  реальность, с которой мы только и можем иметь дело, так же представляет собой не что иное, как субъективированную объективность, или, что то же, объективированную субъективность.

И хотя Гегель не пользовался подобной терминологией, смысл его тождества бытия и мышления сводится именно к этому, если, конечно, освободить этот смысл, как от словесной шелухи самого Гегеля, так и надуманностей различных его интерпретаторов. То есть для Гегеля, и это важно, бессмысленно говорить о материи и сознании, бытие и мышлении, объективном и субъективном, отражаемом и отражённом в плане их абсолютного противопоставления и отрыва друг от друга: каждое из них есть лишь иное самое себя. Следовательно, и любая информация об этих, основных, противоположностях возможна только через их взаимную связь, взаимную корреспонденцию, вне которых они в равной мере суть ничто, т.е. действительно трансцендентные «вещи в себе». В этом, собственно, и заключается их диалектическое (логико-гносеологическое) тождество -- как противоположных  феноменов единой объективной реальности. Я не оговорился: именно феноменов объективной реальности, ибо всей материи на самом деле присуще свойство, родственное с ощущением, свойство отражения. И если нечто действительно есть, существует, а в части ощущений и мышления в этом может сомневаться только умалишенный, то все рассуждения о двух реальностях – объективной и субъективной – сводятся, в конечном счёте, к метафизической болтовне дуалистического толка.  

Отсюда же, кстати сказать, изначально и проистекает глубоко диалектическая мысль  о  ненужность трех слов: диалектика, Логика, теория познания суть  одно и то же. Ибо вне познания (отношения бытия и мышления) нет диалектики, и, наоборот, вне диалектики нет научной гносеологии, а вне того и другого нет Логики. Это означает, что гегелевское тождество – отнюдь не субстратное тождество бытия и мышления в духе вульгарно-монистического материализма Маркса: «идеальное есть не что  иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» (2). То есть у Гегеля речь идёт не о природе бытия и мышления, а именно о их взаимоотношении, или, что одно и тоже, о процессе  познания, подчиняющемуся таким общим законам развития, совокупность которых как раз и образует новую, диалектическую логику. И таково, следовательно, действительное «рациональное зерно» гегельянства, если его на самом деле освободить от различных профанаций, в частности, и  марксистско-ленинских. 

Вдумчивый специалист в состоянии понять, что если исходить из этой сути дела, то противоположность  материализма и идеализма, окажется не имеющей под собой серьёзных оснований. Ибо давно замечено, что сама эта  антиномия проистекает из того ложного представления о реальности, согласно которому о ней  якобы можно говорить без всякой ссылки на субъект. Конечно, с позиции так называемого «здравого смысла», лежащего в основе естественнонаучного  материализма, кажется бесспорным, что объективная реальность, как всеобщий предмет познания, существует  независимо от  познающего субъекта. Однако даже с такой, казалось бы, безупречной  позиции всё же невозможно избежать включенности субъекта в объект или, наоборот, объекта в субъект, как сторон единого познавательного процесса. Ибо, в противном случае,  все представления «здравого смысла», а вместе с ним и материализма, неминуемо оборачиваются, как уже было замечено, дуализмом. На такую же участь обречен, разумеется, и так называемый «объективный идеализм», если он, конечно, понимается опять-таки по Марксу, как диаметральная противоположность материализму, поскольку в этом случае само «противопоставление» этих воззрений будет лишь кажущимся, т.е. только вербальным. Словом,   с какой философской позиции (в смысле первичности материи либо духа) не подходи,  познание неизменно окажетсят процессом, в котором   нет (и принципиально не может быть) ни самодовлеющих, ни предопределяющих друг друга противоположностей. Ибо последние неразрывно связаны, взаимодействуют между собой, и это, в первую очередь,  касается                                                                взаимосвязи противоположностей основного вопроса философии (материи и сознания. бытия и мышления, объекта и субъекта), обусловливающих  гносеологический характер отношения  всех остальных противоположностей диалектики (Логики).

    Что касается так называемого «субъективного идеализма», то он всегда отстаивал тезис о неразрывности объектно-субъектного отношения: быть, значит быть воспринимаемым (Беркли); без субъекта нет объекта и без объекта нет субъекта (Авенариус, Юм, Фихте). И здесь не нужны никакие (ни гегелевские, ни марксистские) новации, ибо взаимоотношение основных гносеологических противоположностей, без которого невозможно никакое познание, само по себе делает бессмысленным вопрос об их «первичности» либо «вторичности». Не говоря уже о том, что  трактовка основного вопроса философии,  принципиально  противопоставляющая материю и сознание, является в своем существе попросту антинаучной, поскольку исходно, заведомо ставит заслон продуктивному решению какой бы то ни было гносеологической проблемы.                                                                

    В самом деле, что, например, дает и вообще может дать переворот гегельянства, якобы   совершенный Марксом? На мой взгляд, ничего, кроме  невежественной  нелепицы о том, что   будто  бы не человек с его  мышлением  познает  бытие,  а,  наоборот,  бытие познает человеческое мышление. Ибо абсолютно нет никакой разницы в том, когда мы говорим, что природа есть инобытие духа, или, наоборот, что дух есть инобытие природы. Подчеркнем, именно инобытие, означающее, в  частности, также и по Гегелю отнюдь не порождение одного другим, а одно и то же, но проявляющееся в гносеологически противоположных, т.е. иных, формах. Словом,  в этом пункте Маркс по существу  не перевернул, а попросту (да простят меня марксисты) переврал Гегеля.

Гносеологические  противоположности как формы отношения бытия и мышления (это и есть обобщённые противоположности диалектики) вообще не детерминируют друг друга в смысле традиционных  представлений о  причине и следствии, а возникают вместе и одновременно как особый способ  самопознания сущего. И хотя, конечно же, одна противоположность в ходе познания отражает другую, сопряженную с ней, однако это не дает никакого основания полагать одно направленность этого процесса. Здесь происходит  взаимодействие противоположностей, каждая из которых может выступать в роли как отражаемого, так и отраженного.

Между тем игнорирование именно этого обстоятельства, что, к сожалению, имеет быть распространенным в литературе, как раз   и порождает ложную мысль о том, что философия может быть либо материалистической, либо идеалистической, но никак не единой.

Метафизически-детерминистский обряд, в который Маркс попытался втиснуть всю предшествующую ему философию, как известно, пришелся по вкусу пришедшим к власти  большевикам, и они директивно инициировали так называемую «марксистско-ленинскую философию», призванную теоретически оправдать затеянный ими преступный социальный эксперимент. Конечно, в целом вредоносное значение марксизма-ленинизма  еще предстоит исследовать, но уже сегодня вполне  очевидно, что в рамках именно этой псевдонаучной философской доктрины гегелевскому замыслу диалектической логики  нанесён наиболее ощутимый ущерб.                                                

Извращению был подвергнут, прежде всего, принцип тождества, согласно которому уже с глубокой древности (Парменид)  полагалось, что бытие столь же суть мышление, сколько мышление – бытие. То есть бытие едино. В противоположность этому, так называемый «диалектический материализм»  провозгласил по существу удвоение мира, метафизически подразделив его реальность на объективную, или материю,  и субъективную, или сознание. При этом философия марксизма провозглашалась высшей и единственно научной формой отражения действительности, так что объективную реальность как таковую, со всей её конкретикой, можно было вообще не принимать во внимание, поскольку о ней всё было  сказано в этой доктрине. Уже поэтому марксистско-ленинская философия независимо от того, что говорили о ней сами её адепты, изначально представляла собой крайнюю форму субъективизма.                                               

Кроме того, отрицая объективную реальность сознания, идеологи марксизма тем самым по существу отказывали в способности мыслить всем остальным людям, существующим независимо от них и их иезуитского учения. Ввиду этого не будет преувеличением сказать, что для глашатаев этого философского чуда  единственной реальностью были лишь их собственные домыслы о внешнем мире и  человеческой истории.

Однако  продолжим анализ принципа тождества,  традиционно имеющий два аспекта. Во-1х, онтологический: бытие и мышление тождественны, поскольку то и другое есть сущее. Во-2х,  гносеологический: бытие и мышление неразрывны, а потому познание возможно лишь через их взаимоотношение. В диалектической логике эти аспекты нераздельны и связаны одной триадой: бытие > мышление ~ сущее. Здесь и в дальнейшем изложении знак «>»  означает относительную асимметрию противоположностей, а знак «~» -- их единство (синтез), или, что одно и то же, их истину.  

Насколько мне известно, у Гегеля нет именно такой триады, но она почти явно присутствует в его знаменитом афоризме: всё действительное разумно, всё разумное действительно.             Аналогичная мысль заключена и в гегелевском положении о неразрывности непосредственного и опосредованного, а по сути дела о неразрывности объективного и субъективного. То есть непосредственное (объективное) дается нам исключительно через опосредованность его субъектом, а потому опосредованное (субъективированное), в свою очередь, только тогда может содержать истину, когда оно обусловлено объективной непосредственностью.

Тесно к этому примыкает и еще один важный тезис Гегеля: тождество жизненно лишь постольку, поскольку оно обременено различием. То есть тождество, по Гегелю, не есть нечто застывшее, неизменное; это всегда процесс, развитие, а по сути дела  это, конечно, процесс развития познания, в котором тождество как раз и осваивается посредством различия. Другими словами, всё объективное до тех пор остается абстрактным тождеством, пока оно не опосредуется субъектом и, отражаясь в нем, не обнаружит объективно присущие ему различия.

Таким образом, объективность соотносительна с абстрактным тождеством, а субъективность – с конкретным различием. Эта соотнесенность позволяет понять, что именно объектно-субъектное отношение лежит в основе восхождения от абстрактного к конкретному, а, следовательно, и  в основе всей  диалектической логики как теории познания.

В отличие от этого, традиционная логика потому и не допускает противоречий, что она  не занимается познанием, т.е. предметно не является гносеологией. То есть формальная логика не затрагивает и не исследует природы истины – её задача сводится просто к тому, чтобы не допускать  в языке науки противоречащих друг другу утверждений об одном и том же.

 Между тем истина противоречива генетически, потому что по своему происхождению является формой  объектно-субъектного отношения. То есть диалектическая противоречивость не имеет ничего общего с формально-логической противоречивостью и, кроме того, вообще не есть феномен одной только   объективной реальности, а возникает лишь в познании последней, как универсальный способ освоения самой этой реальности посредством её субъективации.

Отношение материи и сознания, объективного и субъективного  в философии,   конечно   же,    является основным. Однако, вопреки известной традиции, подчеркнем это еще раз, это отношение на самом деле отнюдь не подразделяет теорию познания на две непримиримо противоположные точки зрения (материализм и идеализм), а, напротив, является основой для единства философского мышления. И надо сказать, что исторический опыт такого единства довольно богат и разнообразен. Пожалуй, только марксизм-ленинизм категорически враждебно отнесся к этому опыту, приклеив ему совершенно незаслуженный ярлык «субъективного идеализма». Между тем именно в русле этого опыта, явившемся по существу началом становления объектно-субъектной диалектики, наиболее продуктивно развивалась и продолжает развиваться мировая гносеологическая мысль.

Вместе с тем, напоминаю, ярлык субъективизма более всего заслуживает, прежде всего,  сам марксизм-ленинизм, как учение сугубо партийное, и, следовательно,  весьма далекое  от научной объективности. Причем нетрудно показать, что генетически  субъективизм в целом, а не только марксистско-ленинский, проистекает как раз из абсолютного противопоставления  основных гносеологических категорий, и, в первую очередь, в плане их пресловутой «первичности-вторичности».  Именно последнее приводит к принципиально ложным посылкам, согласно которым  сознанию (субъективному вообще) либо отказывается в «свойстве» быть объективной реальностью, и тогда любая фантазия может быть оправдана; либо, наоборот, сознание объявляется демиургом всего сущего. В итоге любая форма философской ортодоксальности (материалистическая либо идеалистическая) зиждется на тривиальном разрыве  единства мира, заключенного в его бытие (Парменид).                                               

    Конечно, с точки зрения естествознания и так называемого «здравого смысла»  отражаемое первично, а отраженное вторично. Но, во-первых, в этом никто не сомневается из числа так называемых «идеалистов». Во-вторых, вторичность отраженного не дает никакого основания считать его   менее реальным, чем отражаемое, и, как следствие, не способным воздействовать на отражаемое, и, таким образом, самому быть первичным. Не говоря уже о том, что мысль может быть объектом в форме рефлексии. Словом, само подразделение реальности на объективную и субъективную как раз и является той нелепостью, на которой основано непримиримое и, несомненно, непродуктивное противостояние материализма и идеализма.

   В виду этого все соображения материалистов по поводу теории отражения, якобы лежащей в основе их гносеологии, мне представляются пустым   звуком.   Ибо существующее исключительно в голове, вне объективной реальности,                                                                                                                                                          а именно так материалисты трактуют все явления сознания, не может быть чем-то иным, кроме  галлюцинаций.

    Объективная реальность   может отражаться только  объективно реальными феноменами,  причём исключительно на основе их взаимодействия. Это принципиально.

    К этому следует добавить, что мы вообще в состоянии иметь дело лишь с отраженной действительностью, с тем, что уже, так или иначе,  преломилось в нашем сознании. То есть никому еще не удалось на самом деле опровергнуть тезис Беркли: быть, значит быть воспринимаемым. И хотя абстракция о существовании внешнего  мира   независимо  от  наших   ощущений   является  бесспорной, однако само по себе это обстоятельство не в состоянии, без ссылки на субъект, удовлетворительным образом ответить ни на один конкретный вопрос об этом мире. 

Отсюда все обвинения, в частности, Канта в агностицизме и субъективизме вполне резонно считать огульными и не имеющими  на самом деле к кёнигсбергскому гению никакого отношения. Вместе с этим именно Канту принадлежит несомненная заслуга в раскрытии и обосновании действительной роли субъекта в познавательном процессе, роли, которая, к сожалению, до сих пор огораживается частоколом разного рода натяжек, придающих кантианству явно субъективистский оттенок. В этом  до сих пор заметно преуспевают бывшие апологеты коммунизма, поскольку некоторые из них  и поныне убеждены, что марксистско-ленинская философия остаётся единственно научной. И это несмотря на то, что утверждать подобные глупости по поводу этой, во многом компилятивной, философии,  сегодня никто никого не заставляет.  

Наиболее показателен в плане компилятивности марксизма следующий факт. Коперниковский  поворот в гносеологии, совершенный Кантом, приписывается Марксу, конкретно его первому тезису о Фейербахе, где говорится об ограниченности материализма, сводящему предмет познания к объекту, независимому от субъекта, т.е. рассматривающего этот предмет вне практики. Не видеть здесь плагиата со стороны Маркса может только человек, до сих пор пребывающий в марксистско-ленинском гипнозе. В известной мере это присуще подавляющему числу специалистов, вышедших из советской философской обоймы. Всем нам, конечно, нелегко свести счёты со своей прежней философской совестью: ведь  наши «научные» труды и высокие учёные звания, как правило, неотделимы от господствовавшей тогда  идеологии.  

Между тем революционная суть кантианства в том и состояла, что в этом учении противоречивое отношение между объектом и субъектом впервые было рассмотрено именно как практика, составляющая основу самой возможности познания. И в силу  этого же, гносеологический результат (истина) принципиально не может быть отделен от момента субъективности, а потому-то и имеет всегда противоречивую, объектно-субъектную, природу. Категориально это можно выразить так: объективное > субъективное ~ истинное.

В то же время капитуляция Канта перед возникающими при этом антиномиями, по его мнению, так же неустранимыми и неразрешимыми, конечно же, не  может быть оправдана. В этом отношении Гегель пошёл дальше и по существу завершил кантовский поворот, открыв объектно-субъектную природу этих антиномий, детерминирующих, по его убеждению, новую, диалектическую логику. Вместе с тем проводимая Гегелем абсолютизация объективности самой противоречивости  (через придание мыслящему субъекту статуса мирового разума), очевидно, нуждалось в существенной критике. То есть Гегелю не хватило понимания Канта в том плане, что противоречивость отнюдь не является всеобщим феноменом природы самой по себе либо её ипостаси в виде  объективного духа, а представляет собой не что иное, как истину содержащий продукт субъектного освоения объективного.

Поэтому и материалистическая обработка Гегеля, проведенная Марксом, заведомо так же  была обречена на неудачу, поскольку материалистический монизм лишь выворачивал наизнанку гегелевский идеалистический панлогизм, не изменяя при этом самого существа абсолютного объективизма.   

Вместо этого  необходим был своеобразный синтез кантианства и гегельянства, который позволил бы снять их расхождения в понимании самой природы противоречия, неотделимой как от объекта, так и от субъекта. Обобщенной формой такого синтеза как раз и должна была стать система диалектической логики, задуманная Гегелем, но, к сожалению, так и оставшаяся, по меткому выражению Энгельса, «колоссальным недоноском».

Отнюдь не претендуя на окончательное решение проблемы, предельно кратко предлагаемая концепция диалектической логики мне представляется следующим образом: она суть продукт трансцендентно-трансцендентального, или, что, в излагаемом подходе, одно и то же,  объектно-субъектного отношения, преодолевающего основные, исторически сложившиеся, крайности мышления – объективизм и субъективизм. Причём эти крайности, легко переходящие друг в друга, присущи, на мой взгляд, практически любой философской доктрине, если только она придерживается пресловутого подразделения философии на материализм и идеализм. В самом деле, нетрудно показать, что объективизм и субъективизм, как и любые другие противоположности диалектического характера, оборачиваются друг в друга, а поэтому объективированный идеализм Гегеля легко трансформируется в объективированный материализм Маркса, и – наоборот. Так, Ленин в гегелевской «Науке логике» с удивлением  констатировал больше всего материализма и меньше всего идеализма, напрасно оценивая это как парадокс.

Чтобы избежать возможных недоразумений, особо подчеркну, что всё, излагаемое здесь, касается исключительно когнитивной практики, процесса познания, т.е. того, что по определению неотделимо как от материи (объективного), так и от сознания (субъ-ективного). То есть предмет настоящего исследования, нацеленный на защиту научного статуса диалектической логики,  не выходит за рамки объектно-субъектных отношений, или основного вопроса философии. При этом объектно-субъектное отношение для меня, естественно, симметрично субъектно-объектному отношению, т.е. речь идёт об одном и том же отношении бытия и мышления.   

    В этой связи и сам основной философский вопрос также  давно требует критического пересмотра. – Серьезные специалисты знают, что в истории философии невозможно отыскать ни одного абсолютно безупречного представителя так называемых «основных гносеологических направлений». Хотя можно, конечно, проследить определенные уклоны тех или иных мыслителей как в сторону материализма, так и в сторону идеализма, но во всех подобных случаях легко обнаружить не только непоследовательность в провозглашаемых  ортодоксиях,  но  и  прямо противоположные  им суждения. И это далеко не случайно: тут просто лишний раз подтверждается мысль Гегеля  об относительности  любого противопоставления,  о том, что противоположности суть лишь иное самоё себя. В полной мере это касается и таких противоположностей, как объективное и субъективное, потому что в познании объективное неизбежно субъективируется, а субъективное объективируется. Словом, в любом гносеологическом (логическом) противоречии, и, в первую очередь, это касается  взаимоотношения материи и сознания, способном, при одностороннем его истолковании, действительно порождать взаимоисключающие точки зрения, ни одна из взаимодействующих сторон не является (и принципиально не может являться) абсолютно первичной. Здесь допустимо говорить лишь об относительном доминировании бытия либо мышления в той или иной, всегда конкретной, познавательной ситуации.

В этой связи полагаю возможным утверждать, что приверженность к любой форме  ортодоксии, материалистической либо идеалистической,  несостоятельна по существу, поскольку в том и другом случае  объектно-субъектное взаимоотношение неизбежно упрощается, сводится к механическому детерминизму. Именно такая профанация познавательного процесса и является, на мой взгляд,  главной предпосылкой как неудачи самого Гегеля в реализации своего замысла, так и нынешнего неприятия диалектической логики, отказа от её продуктивной разработки.

Необоснованность раскола философского мышления на два несовместимых направления очевидна также и из того, что ни материя, ни сознание никогда не были и до сих пор не являются  общепринятыми научными дефинициями. А поэтому противопоставление философских взглядов (в том числе по вопросу их истинности либо ложности) в зависимости от того, какое из этих неопределённых понятий берется за первичное или вторичное, уже само по себе представляется нелепостью. В самом деле, ведь всё, что с определенностью можно сказать об этих феноменах (материи и сознании), сводится исключительно к их противоположности в аспекте соотношения в них соответственно отражаемого (объективного) и отраженного (субъективного).  Именно  об этом с энергией, достойной иного применения, всегда твердили классики марксизма-ленинизма и их эпигоны, не видя или не желая видеть того, что в истории философии никогда не было ни одного из так называемых «идеалистов» разных школ, кто как-то иначе подразделял бы материю и сознание.

Отсюда традиционная (по преимуществу марксистско-ленинская) трактовка  «основного вопроса философии»  давно уже стала скорее основным и, к сожалению, до сих пор не преодоленным препятствием на  пути формирования  логико-диалектического мышления,  невозможного, по моему глубокому убеждению, без синтеза материализма и идеализма.

    В этой связи пора понять, что если материализм и идеализм, а, точнее,  те крайности мышления, в форме которых эти направления бытуют, метафизически (т.е. абсолютно) противопоставлены друг другу, то они тем самым по существу оказываются  вне гносеологии. Ибо познание, подчеркнем это еще раз, возможно лишь на основе и в рамках взаимоотношения матери и сознания,   исключающего,    как известно, саму постановку вопроса об их первичности либо вторичности, и не только их, но и любых других гносеологических противоположностей.                                                       

При этом разного рода оговорки об «обратной связи» отражаемого и отраженного, якобы устраняющей метафизичность и наивность материализма и придающей ему «диалектический характер», на самом деле  лишь создают видимость решения проблемы. Ибо здесь нужны не двусмысленности, неизбежно содержащиеся в таких оговорках, а ясное понимание того, что материя и сознание, бытие и мышление, объект и субъект, хотя генетически и асимметричны, однако своим взаимоотношением образуют единую объектно-субъектную действительность. Явления исключительно такой действительности, собственно, и составляют реальный и при том единственно возможный предмет  познания, а, стало быть, и предмет диалектической логики.

    Такова, как известно, точка зрения Канта и, отчасти, идущего за ним позитивизма,  с той, правда, существенной поправкой, что                                                                                                                                                                                                                                      позитивизм так и не смог подняться от формальной логики к логике диалектической.

    Что касается объективной реальности, или, по Канту, реальности в себе, а так же их ипостасей в виде материи либо  духа, то абсолютная объективация этих феноменов, т.е.  элиминация гносеологически неизбежной в них субъективности, как раз и выводит эти субстанции за пределы познавательного процесса. Тем самым как материя, так и сознание заведомо обрекаются на непознаваемость, поскольку обе эти «реальности», если они абсолютно объективированы и к тому же абсолютно противопоставлены, не могут быть составляющими опыта,  когнитивной практики,  науки вообще и их возможных результатов.

    Таким образом, на поверку выходит, что  действительным агностицизмом страдают отнюдь не Кант и его последователи-позитивисты, а такие объективисты, какими были, например, Гегель или Маркс.

    Вместе с тем гносеологическая неразрывность материи и сознания, объективного и субъективного, отмечавшаяся в философии с глубокой древности, как безусловное условие самой возможности познания,  совсем не отрицает онтологической суверенности материального и производности от него идеального. Кроме того, это не противоречит и тому, что  эти основные реальности действительно являются противоположностями единого сущего. Тогда как абсолютизация объективности любой из них (материи либо сознания) за счёт другой, напротив, разрывает это единство и делает  его стороны попросту неопределяемыми и вообще непознаваемыми. Отсюда вся гегелевская критика Канта (поддержанная марксизмом) по вопросу о так называемой  «непознаваемости вещей в себе» мне представляется совершенно огульной и может  свидетельствовать лишь о полном непонимании или желании не понимать существа кантианского поворота в гносеологии.

    Вместе с тем нетрудно показать и другое, а именно: даже при трактовке основного вопроса философии  в духе примата материального либо идеального, это на самом-то деле отнюдь не

приводит к противоположным решениям гносеологических проблем. Более того, такая трактовка имплицитно отождествляет материализм и идеализм, ибо сама противоположность этих философских направлений, при более тщательном её рассмотрении,    оказывается лишь кажущейся, поскольку по существу вытекает из одной и той же пустой абстракции, называется ли она «материей» либо «сознанием». Дело в том, что невозможно конкретизировать, т.е. определить, ни материю без сознания, ни сознание без материи. Ввиду этого мы заведомо   обречены иметь дело исключительно либо с материализованным сознанием, либо с осознанной материей, т.е. с одним и тем же. Иного нам просто не дано.  А потому все рассуждения о противоположности материализма и идеализма, несомненно, являются всего лишь заблуждением тех, кто до сих пор так и не разобрался в  существе объектно-субъектной природы диалектики, или логики научного познания. 

    В самом деле, ведь если нечто может быть определено только через собственную противоположность, а именно такая ситуация имеет быть с дефинициями материи и сознания, то логическое тождество этих понятий, а, следовательно, и основанных на них философских концепций, фактически неизбежно. Как следствие, совершенно очевидно и   тождество   отражаемого и отраженного, объективного и субъективного, и  именно к этому, в конечном счёте,  пришёл Гегель, провозгласив тождество мышления и бытия в качестве основания диалектической логики.  

Сказанное заставляет по-новому интерпретировать и понятие истины и, прежде всего, отказаться от весьма распространенного заблуждения, согласно которому истина инициализируется исключительно с объективностью. При этом противоположная сторона – субъективность – не просто не принимается во внимание, но и вообще рассматривается как нечто  несовместимое с самим смыслом истинности.

Например, Ленин, конечно же, по-своему прав, когда пишет, что быть материалистом – значит признавать объективную истину. Однако быть  лишь только объективистом (материалистического либо идеалистического толка) не только не нужно, но гносеологически   вредно, ибо это, собственно,    и выводит вопрос об истине за пределы познания, поскольку объективизм неизбежно разрывает связь объекта с субъектом, связь, без которой истину производящее познание попросту невозможно. В известном смысле надо быть одновременно и материалистом, и идеалистом,  а по существу -- кантианцем, чтобы корректным образом разобраться в логическом, т.е. объектно-субъектном, статусе истины.

    Таким образом, материализм и идеализм постольку неминуемо   отождествляются,  поскольку оба направления принимают форму абсолютизированного объективизма. Последний же, в свою очередь, неизбежно превращается в собственную противоположность – субъективизм.  Подтверждением этого могут служить воззрения любого философа,  уверенного в абсолютной  объективности своего мировоззрения, особенно это касается тех из них, чьи взгляды объявляются «единственно научными». Давно замечено, что монополизм на адекватное отражение бытия, 

действительности (в облике материи либо духа) со временем приводит к тому, что так называемая «объективная реальность»    обязательно отождествляется с самими взглядами того или иного мыслителя, либо целого цеха мыслителей, подчиненных партийной дисциплине.                                                        

    Словом, налицо все основания утверждать, что объективизм и субъективизм суть стороны одной медали, а потому в равной мере могут быть присущи как материализму, так и идеализму, тем самым отождествляя их.  И это закономерно, ибо  любой взгляд (а не только философский), если он обращен на какие-либо внешние предметы, неотвратимо оказывается противоречивым, поскольку всегда представляет собой продукт объектно-субъектного отношения. Такова уж природная особенность человеческого познания, которое возможно лишь в этой  противоречивой форме, чувственной либо понятийной. При этом абсолютизация объективной стороны противоречия за счёт субъективной или, наоборот, – субъективной за счет объективной ведёт, в конечном счёте,  к одному и тому же результату — субъективизму, меняется лишь отправная точка его достижения — материя либо сознание. И как только эта гносеологическая ситуация будет усвоена, надобность в противоположных философских направлениях – материализме и идеализме – естественным образом отпадёт. 

    Мысль о некорректности противопоставления материализма и идеализма, разумеется, не нова. И если обратиться к истории философии, то, за исключением марксизма-ленинизма, в ней трудно обнаружить резко выраженных материалистических или идеалистических учений, поскольку их авторы в этом вопросе, как правило, «грешили»  непоследовательностью. Не могли не знать об этом, конечно, и философы-марксисты, непредвзято знакомые с древней, новой  и новейшей философией, в частности, с воззрениями Парменида и Зенона, и, конечно,  Канта, Юма и Маха.

     Наверное, нет другого позитивистского  тезиса, чем тезис «без субъекта нет объекта  и без объекта нет субъекта», который бы подвергался большей экзекуции со стороны официальной советской философии. А между тем именно этот тезис и есть наиболее корректная формулировка основного вопроса философии, основного философского отношения, опираясь на который только и можно адекватно решить любые гносеологические проблемы. Тогда как абсолютизация первичности одной из сторон этого отношения, в форме материализма либо идеализма, напротив, закрывает саму возможность таких решений. Ибо в любой из этих философских крайностей процесс познания неизбежно упрощается, принимает форму естественнонаучного детерминизма, что несовместимо с диалектически противоречивой (объектно-субъектной) природой самой истины, как продукта науки.

    Словом, и материалистическая, и идеалистическая позиция в гносеологии означает совершенно нелепое  противопоставление субъективного и объективного как феноменов, абсолютно  исключающих друг  друга. Это глубочайшее заблуждение, к сожалению, до сих пор широко бытует не только в сфере науки, но

и за её пределами, в обыденном мышлении, продуцируя, пожалуй, главное препятствие на пути становления истинно диалектического способа познания. Из этого заблуждения, собственно, и вытекают основные, как мне представляется, вывихи философского мышления, нарушающие его единство: дуализм, материализм, объективный идеализм. Что касается так называемого «субъективного идеализма», то это вообще, на мой взгляд, чистейшая выдумка Гегеля, поддержанная Марксом, и служащая для обоснования их, якобы единственно объективных,  воззрений, хотя и являющихся действительным субъективизмом.  

Как это ни парадоксально, но примером отказа от философского единства, т.е. от диалектики мышления, может служить любое из так называемых «противоположных» гносеологических направлений, в частности, ныне почившая марксистско-ленинская философия, на словах ортодоксально материалистическая, а на деле уживавшаяся с любыми проявлениями, как философского  плюрализма,  так и политического авантюризма. Не говоря уже о том, что эта сугубо партийная философема лицемерно оправдывала  невиданные в истории формы насилия над целыми народами, лживо «обосновывая» это изуверство всемирно-исторической неизбежностью коммунизма.

Ограничусь лишь некоторыми примерами из высказываний классиков этого философско-политического мрака. Кому из бывших советских апологетов неизвестны тезисы Маркса о том, что идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней; а также о том, что философы лишь различным образом объясняли мир, тогда как задача состоит в том, чтобы изменить его. Тут, как говорится, не нужны даже комментарии. 

    А ленинское определение материи как объективной реальности, данной нам в ощущениях, по существу ничем не отличающееся от положений Беркли и Маха о вещах как комбинациях или комплексах ощущений? -- Разве это определение в данном, конкретном, случае не свидетельствует одновременно и о дремучем философском невежестве, и о плагиате   «вождя мирового пролетариата»?

    Нельзя не сказать и о дилетантской критике тождества мышления и бытия в так называемом «марксистском материализме», как будто   гегелевское тождество не диалектично, т.е. не содержит внутреннего различия, и, стало быть, не представляет собой единства  противоположностей.

Как видим, и вульгарного материализма, и дуализма, и субъективизма, и тривиального плагиата, и просто невежества в марксистских философских опусах – хоть отбавляй. Словом, ни теоретической новизны, ни материалистической ортодоксальности в «единственно правильном» учении никогда не было, а, к примеру, так называемый «воинствующий материализм» Ленина на поверку оказывается попросту воинствующим субъективизмом, не имеющим ничего общего с традиционной философской культурой.

Все сказанное позволяет констатировать, что различие философских взглядов весьма слабо связано с тем, какая из основных гносеологических противоположностей полагается первичной либо вторичной. Ибо с той и другой позиции можно согласовать любые не только философские, но и политические утверждения. И если апологетика присуща любой философской доктрине, если она как-то связана с государством, то в случае марксизма-ленинизма она составляет существенную особенность этого, без преувеличения сказать, инквизиторского учения.

Более того, правомерно и более общее утверждение, что монизм  – материалистический либо идеалистический – принципиально не может служить основой диалектического мышления, поскольку последнее по самому своему существу представляет собой такое  взаимоотношение противоположностей, для которого абсолютное доминирование одной из них над другой  попросту бессмысленно.

При этом важно понять, что  единство (тождества и различия) материи и сознания  составляет логико-гносеологическую основу  не только их самих, но, через них, вообще всех сопряженных категорий диалектической логики. Ибо противоположности диалектики, по сути дела, являются не чем иным, как модификациями основного  философского отношения.

    Тогда как монизм, в любой его форме (материалистической либо идеалистической), напротив, метафизически разрывает основной вопрос философии, поскольку исходит из абсолютной суверенности одной из его противоположностей. В этом случае бытие и мышление выступают как стороны причинно-следственного отношения. При таком подходе диалектика неизбежно уподобляется    механицизму, что, собственно, и дало повод, например, К.Попперу крайне неодобрительно отнестись как к гегелевскому замыслу диалектической логики, так и к её марксистской интерпретации, которые, по его мнению, представляют собой, в равной мере, лишь  банальное словоблудие (3). И   отчасти он прав, поскольку при замене гегелевского идеализма марксистским материализмом суть механицизма остается неизменной, хотя и облекается в противоположную словесную оболочку. Во многом именно этим и объясняется невозможность продуктивной разработки диалектической логики не только с позиции гегелевского идеализма, но и с позиции  материализма, на словах диалектического, а на деле мало чем отличающегося от наивных представлений, например, французских просветителей. В этом плане Маркс даже  не удосужился открыто солидаризироваться с Фейербахом (хотя воспользовался им), который раньше его   осознавал односторонность материализма, считая его лишь фундаментом своего философского мировоззрения, но не им самим.   

    Для реализации гегелевского замысла, принципиальная корректность которого для меня несомненна, требуется радикально новый подход, преодолевающий, прежде всего, традиционную несовместимость материализма и идеализма, такое их взаимное отрицание, при котором они превращаются по существу в собственную противоположность.

     Осознание контрпродуктивности  противопоставления материализма и идеализма, как известно, по-настоящему обнаруживается, прежде всего, у Канта, объявившего субъективность универсальной формой освоения объективного. «Я хотел бы знать, -- писал он, -- какими же должны быть мои утверждения, чтобы не содержать в себе никакого идеализма. Без сомненья, я должен был бы сказать не только то, что представление о пространстве полностью соответствует отношению (курсив мой – О.С.) нашей чувственности к объектам (ведь я это сказал), но и то, что это представление даже совершенно сходно с объектом; такое утверждение, однако, для меня так же бессмысленно, как и то, что ощущение красного имеет сходство со свойством киновари, возбуждающей во мне это ощущение» (4). 

Не менее бессмысленно и объективно-идеалистическое решение основного вопроса философии, согласно которому вещи суть лишь тени, отблески нашего мышления. Такой объективизм , как уже было показано, отличается от материалистического объективизма по существу лишь терминологически. 

Таким образом, на основании выше изложенного считаю возможным заключить, что в философии в принципе  не должно быть взаимоисключающих гносеологических направлений, если, конечно, саму когнитивную предметность рассматривать как взаимоотношение отражаемого и отраженного, объективного и субъективного. А такое  рассмотрение, являющееся единственно обоснованным, несовместимо с вопросом о первичности  (вторичности) основных гносеологических противоположностей.                                                   

Что касается непосредственно диалектики, понимаемой, следовательно, как диалектика основного вопроса философии, то для выражения своей логической сути она вообще не нуждается в  однонаправленной детерминации как материи и сознания, так и всех остальных своих противоположностей. Поэтому  критику К.Поппером диалектической логики как «диалектического механицизма» я считаю попросту некорректной, как некорректным является тут и сам этот термин. То есть Поппер критикует по сути дела им же самим скроенную в духе марксизма и  механицизма  диалектику, каковой она не является и не может являться по самой своей объектно-субъектной природе.

Дополнительно замечу, что закон причинности может быть корректно осмыслен лишь в терминах пространства и времени, т.е. в терминах начала и конца тех или иных, всегда конкретных, событий. Тогда как в Логике мы имеем дело с производством истины, а этот процесс, будучи реализацией объектно-субъектных отношений, неисчерпаем и в этом смысле потенциально бесконечен, ввиду чего находится по существу вне времени и пространства. 

Традиционная ошибка здесь состоит ещё и в том,  что сопряжённые  категории диалектики рассматривают в качестве категорий познания только потому, что они якобы лишь зеркально  отражают диалектику  объективного мира, без всякого учёта его взаимодействия с субъектом. Однако   противоположности диалектики (познания) генетически являются  формами объектно-субъектного отношения, и вне последнего просто бессмысленны. Ничего нового в этом нет, поскольку ещё Зенон именно так и понимал, например, противоположность непрерывного и прерывного, когда анализировал противоречивость движения, обоснованно считая  её  следствием  восприятия субъектом любого изменения, происходящего в пространстве и времени.

    Уточняя соображения Зенона, можно сказать, что одна из противоположностей диалектического противоречия всегда и необходимо когерентна некоторой абстрактной объективности, другая, сопряженная с ней, является её отражением и в силу этого оказывается не чем иным, как формой конкретной субъективности. Вместе же обе противоположности, выражая  объектно-субъектное (субъектно-объектное) отношение, образуют такое единство (тождества и различия), которое как раз и представляет собой  форму логической истины. В сущности  именно в этом, на мой взгляд, и заключается    подлинный смысл гегелевского восхождения, т.е.  перехода от объективного (абстрактного) к субъективному (конкретному), и обратно -- к их  единству, как истину содержащему логическому результату. В этих переходах, составляющих предметный скелет диалектической логики, познание поэтапно обогащается в ходе собственного развития, т.е. конкретизируется посредством перманентной объективации субъективного, или, что то же, субъективации объективного. Процесс этот, очевидно, бесконечен,  поскольку   познание   до сих пор не наткнулось и, надо полагать, никогда не натолкнётся ни  на какие непреодолимые границы. И, таким образом,  «богатейшее», как и  полагал Гегель,  всегда будет не только самое конкретное, но и самое субъективное (5).

    В этом, по сути дела, изначально и состояла проблема: надо было бесконечный процесс познания заключить в такую конечную систему категорий (диалектической логики), которая не накладывала бы никаких ограничений на потенциальные возможности развития самого этого процесса. Как известно, Гегель не справился с этой задачей, хотя сама попытка создать законченную систему  логики научного познания, вопреки бытующему мнению, вполне обоснована и не противоречит принципу развития. Всё дело лишь в том, что Гегель действительно мистифицировал эту задачу, и по этой причине ему  не удалось главное – воплощение  бесконечного в  конечном. 

    Гегелевский урок, в своей основе, и сводится к тому, что диалектика, понимаемая как развивающееся познание и как тождественная ему Логика, не может быть коррелятом ни внешнего мира, ни мышления, если эти противоположности берутся в отрыве друг от друга. Между прочим,  несостоятельность этого разрыва осознавали не только Зенон и Гегель, но и такой ученик последнего, как Маркс, так же отмечавший (опять же без ссылки на своих предшественников), что этот разрыв (материи и сознания) неизбежно приводит к крайностям мышления – материалистического либо идеалистического толка. В первом случае мы получаем метафизически переряженную природу, в её оторванности от человека, во втором – метафизически переряженный дух, в его оторванности от природы (6).

    Словом, истинная предметность диалектики определяется не чем иным, как единством бытия и мышления, объекта и субъекта. Ни  какой  другой диалектики и не существует, по крайней мере, здесь речь  идёт (во избежание недоразумений) только о диалектике основного вопроса философии.

    При таком подходе основная формула диалектики – тезис, антитезис, синтез – в излагаемой концепции приобретает сугубо гносеологический смысл, совпадающий,  в сущности,  с формулой: объективное > субъективное ~ истинное. Причём знак «>» здесь означает, как уже отмечалось, не только асимметричность, но и симметричность объектно-субъектного отношения. То есть переход объективного в субъективное, в соответствии с законом отрицание отрицания, предполагает и обратное движение – от субъективного к объективному. Тем самым, с одной стороны, констатируется  взаимообусловленность основных гносеологических категорий (материи и сознания), указывающая на равноправность направлений познания; с другой -- устраняется односторонность  материализма и идеализма как форм абсолютного объективизма, метафизически трактующих диалектику как нечто независимое от субъекта.

Одним словом, когда мы говорим, к примеру, что действительность возможна, а возможность  действительна; явление существенно, а сущность является; необходимость случайна, а случайность необходима и т.д., то обобщённый смысл всех этих диалектических соотношений сводится, в конечном счете, к тому, что объективное субъективно, а субъективное объективно.

То есть, отношение объекта и субъекта лежит в основе всех известных и гипотетически возможных диалектических противоположностей, обусловливая тем самым  их гносеологическую роль. Этим же определяется и зависимость  любого познавательного результата, т.е.   истины, от реальной практики познающего субъекта, от всей совокупности его представлений, от всего его опыта. И это отнюдь не делает истину в чем-либо ущербной, ибо такова её противоречивая (объектно-субъектная) природа,    -- хотим мы этого, или нет. То есть истина  диалектична (противоречива)  генетически, поскольку является  одновременно и отражаемым, и отраженным, объективным и субъективным. При этом само собой разумеется (я это уже отмечал), что в данном контексте объективное отнюдь не означает объективизма, а субъективное – субъективизма: задача логики науки в том и заключается, чтобы синтезировать эти метафизические крайности мышления.

В этой связи уместно заметить, что объектно-субъектная противоречивость истины как раз и отличает диалектическую логику от логики традиционной (формальной), для которой некоторое высказывание может быть либо истинным, т.е. объективным, либо ложным, т.е. субъективным, но ни в коем случае тем и другим одновременно. 

Таким образом,  диалектика (если она действительно совпадает с гносеологией, а, следовательно, и с логикой науки) несовместима, в силу объектно-субъектной природы своего ядра, с односторонностью ни материализма, ни идеализма. Вследствие этого, истина также не может быть односторонне ни  объективной, ни субъективной, поскольку  требует  единства   этих противоположностей. То есть  знание о внешнем мире, ещё раз это подчеркнём, даётся нам исключительно через нашу субъективность, причём так, что преодолеть эту внутреннюю антиномию познавательного процесса невозможно никакими средствами, в том числе и практикой, ибо и  она неотделима от объектно-субъектного отношения. По этой причине все суждения о внешнем мире, если они никак не корреспондируются с необходимо присутствующим в них моментом субъективности, уже давно и вполне обоснованно расцениваются, в частности, Кантом и идущим за ним позитивизмом, как совершенно  беспредметные, а, следовательно, и бессмысленные. Впрочем, за много столетий до них  аналогично думал и Парменид, считавший абсолютно объективным лишь невидимый, неосязаемый мир, называя его безликим бытием. То же самое мы находим и у его ученика, Зенона. Что касается конкретно-чувственного мира, то он по определению  не существует и принципиально не может существовать вне субъекта, иначе бы он таковым и не назывался. Словом, мы, повторюсь, просто обречены на то, чтобы познавать лишь в той или иной мере субъективированное бытие.

    В этом смысле Логика, понимаемая именно как диалектика объектно-субъектного отношения, и  в самом деле есть опосредованная наука, наука о науке, или, по выражению Гегеля, мышление о мышлении. Таким образом, и со стороны рефлексии мы приходим к осознанию того, что диалектика (логика, теория познания), хотя и детерминируется, в конечном счёте, внешним миром, всё же не является, строго говоря, его непосредственным отражением, а представляет собой предельно обобщенную форму отрицание отрицания, или отражение отражения. То есть Логика, и здесь мы опять  должны согласиться с Гегелем, есть   продукт мышления, так сказать, второго порядка, метанаука, снятие всего познавательного процесса,  опыта всех наук. Но такой «продукт», естественно, не может не быть производной объектно-субъектного отношения,  практики в самом широком смысле этого слова.  

     Ввиду сказанного уместно обратить внимание на ещё одно  марксистское  упрощение гегелевской концепции, опять же сводящей диалектику мышления и бытия к причинно-следственному отношению между ними. На самом деле ничего подобного у Гегеля нет, поскольку для него бытие и мышление –  всего лишь иные проявления одного и того же. То есть вопрос о пресловутой «первичности» у Гегеля по существу снят. Так что гегелевское тождество бытия и мышления резонно интерпретировать как тождество материализма и идеализма, точнее, как их единство, хотя ничего подобного сам Гегель, конечно, не утверждал.

    Данное обстоятельство весьма существенно как для продуктивной разработки гегелевского замысла, так и для понимания главной ошибки творца содержательной логики, состоящей в панлогизме его системного построения. Именно панлогизм, по замыслу Гегеля, должен был обеспечить безусловную истинность абсолютной идеи, творящей новый логический процесс.

    В этой связи все заявления Гегеля о диалектическом характере тождества его жизненности), обусловленным внутренне присущим ему различием, по большей части выдают желаемое за действительное. То есть на практике, в построении логической системы, Гегелю не удалось достигнуть единства тождества и различия, и тем самым преодолеть возведенного им же самим в абсолют  не только тождества бытия и мышления, но и тождества противоположностей вообще. Ввиду этого в гегелевской системе по сути дела нет никакого развития. Правда, сама идея развития, конечно, Гегелем усиленно муссируется, но никак не реализуется в  его системной конструкции. 

И это естественно. Ведь гегелевское тождество   по существу исключает саму возможность отношения бытия и мышления, без которого как раз и невозможно ни  познание, ни тем более его развитие. То есть «взаимоотношение» основных противоположностей у Гегеля лишь декларативно, поскольку бытие природы у него и есть само бытие его абсолютной идеи.  

Между тем логика научного познания, а, стало быть, и его развития  начинается именно с этого отношения, которое обоснованно называется основным, но  которое, подчеркнём это еще раз, отнюдь не разделяет философское мышление на  материализм и идеализм. Последнее – выдумка тех, кто до сих пор ещё не усвоил истинно логической предметности, кто продолжает экстраполировать естественнонаучный детерминизм на логику как науку. Особая роль и в этом упрощении  опять-таки  принадлежит марксизму-ленинизму,  во многом исказившему саму специфику логико-диалектического мышления, для которого, на самом деле, просто неприемлем вопрос о первичности (вторичности) не только бытия и мышления, но, как следствие, и всех остальных сопряженных противоположностей диалектики (Логики).

К сожалению, российская философская наука до сих пор полностью не освободилась от этих и многих других марксистско-ленинских тривиальностей.  Достаточно указать на  взгляды ныне здравствующих, весьма талантливых и в прошлом  воинствующих  апологетов коммунизма, некоторые из которых и поныне  полагает, что философия марксизма всё   еще  находится в процессе своего научно-творческого становления…  

Тут, конечно, приходится говорить не об отдельных личностях, а о целом ряде поколений советских философов, изнасилованных мракобесами от большевизма, а потому всем нам, бывшим адептам коммунизма, не помешало бы критически разобраться, как выражались основоположники марксизма, со своей прежней философской совестью.  

Нельзя, разумеется, утверждать, что философская мысль в России в советское время не развивалась, однако несомненен уродливый характер этого развития, обусловленный не только вынужденной  апологетикой исторического безумства, но и абсолютным неприятием, и, как следствие, явно предвзятой критикой всего того, что тогда называлось «буржуазной философией». 

Во многом отсюда же, на мой взгляд, проистекает и нынешнее уничижительное отношение  к гегелевской задаче, будто бы некорректно поставленной, а потому неразрешимой в принципе. Правда, в этом случае мы имеем дело с шараханьем в противоположную сторону, в сторону некритического подражания западной философии, уже давно отказавшейся от диалектики, в пользу формализма. При этом нельзя, конечно, не учитывать и сложности задачи, оказавшейся, как известно, не под силу и самому  её автору,  оставившему после себя целый ворох двусмысленностей и темных мест. Что касается марксизма-ленинизма, то это сугубо политическое учение не только не прояснило гегелевской проблемы, а, напротив, окончательно загнало её в тупик тем, что наделило гегельянство разного рода небылицами, вроде той, что идея якобы является у Гегеля демиургом объективного мира.

Ещё одно, не менее существенное, искажение гегельянства и  диалектической концепции в целом (оказавшее особенно пагубное воздействие на  судьбу Логики) связано с абсолютизацией объективности диалектического противоречия. Вследствие этого, получило широкое распространение ошибочное мнение, что противоречивость  является не только результатом отношения объекта и субъекта,  но что она, будь-то бы,  присуща всему сущему, независимо от того, познается оно или нет.                           

Гегель, как уже отмечалось, не отделял мышления от бытия, ибо исходил из сконструированного им самим тождества того и другого. Поэтому и противоречивость, в его понимании, так же  едина, касается ли она бытия или мышления (познания). Очевидно, что  в рамках такого панлогизма (пандиалектизма) о подлинной природе диалектического противоречия не могло быть и речи. И это несмотря на то, что Логика, как наука, у Гегеля (вспомним «Феноменологию духа») порождается не чем иным, как взаимоотношением мышления с его предметом.

Своеобразную сумятицу в этот вопрос  опять-таки внёс ни кто иной, как  Маркс, истолковавший гегелевское тождество как сугубо идеалистическую детерминацию. К сожалению, взгляды этого, весьма  амбициозного,  мыслителя в нашей стране имели не только принудительное распространение, но были по существу обожествлены, что уже само по себе должно было привести к негативным последствиям, как для самого марксистского учения, так и для его практической  реализации.  Потому неудивительно, что и российское общественное бытие, и его сознание до сих пор не свободны от тех или иных марксистско-ленинских наслоений.  В этом легко убедиться, если непредвзято взглянуть  как на нашу реальную действительность, так и на её идеологическое обеспечение. От того и другого до сих пор ещё навевает тленом хорошо  известного всем нам  философского совка.

В частности, во всех, без исключения, учебниках по философии бытие и мышление, трансформированные соответственно в материю и сознание, по-прежнему толкуются как абсолютные противоположности в том смысле, что одна из них обладает статусом объективной реальности, другая – нет. Поскольку же невозможно отрицать очевидный факт бытия, существования мышления, его наделили статусом «субъективной реальности». Что это такое и чем эта реальность отличается от материальной реальности, до сих пор толком не знает никто. Во многом именно по этой причине дискуссии о соотношении бытия и мышления, никогда не прекращавшиеся в нашей стране, неизменно оказывались тривиальным пустословием, поскольку сводились по существу лишь к выяснению корректности употребления терминов (тождества или единства) в том или ином аспекте этого соотношения.

    Но разве единство не включает в себя тождество?  А если включает, о чём тогда спор? Кстати,  М.Н.Руткевич, подводивший итоги одной из таких дискуссий (1969г.),  обращал внимание на то, что бытие и мышление являются диалектическими противоположностями. Однако подчеркивая их единство, он заметил, что это  «совершенно особый случай такого единства, когда противоположности отнюдь не равноправны: первичность материи для марксизма не подлежит никакому сомнению»(7). С этим замечанием трудно согласиться. Во-первых, причем тут марксизм, хотя дифирамб в его адрес (словно речь идет о каких-то незыблемых законах природы), с учётом того времени, вполне понятен. Во-вторых, и это главное, неравноправность  противоположностей  отнюдь не является прерогативой только бытия и мышления. Такой асимметрией на самом деле обладают все, без исключения, диалектические противоположности, поскольку они   выполняют гносеологическую роль, т.е. по существу являются формами объектно-субъектного отношения. Однако дело-то в том, что само объектно-субъектное отношение (я  это уже отмечал)  сколько асимметрично,   столько же и симметрично, что и обеспечивает истинную диалектику, как этих, так и всех остальных сопряженных противоположностей. Кстати заметить, что и сами категории симметрии и асимметрии не являются тут исключением: любая симметрия асимметрична, как и любая асимметрия симметрична. И всё это именно потому, что объективное субъективно, а субъективное объективно.

    Говоря иначе, гносеологический аспект в диалектике -- главный, определяющий: противоположности постольку являются противоположностями диалектики, поскольку они суть категории                                          познания. То есть диалектика, а, следовательно, и основанная на ней Логика, возникают только из познания, порождаются им. 

     К сожалению, с советских времен в нашей философской литературе господствует противоположная, преимущественно марксистско-онтологическая, точка зрения, согласно которой внешний мир диалектичен сам по себе, объективно, и эта объективная диалектика может лишь неполно отражаться в так называемой «субъективной диалектике», смысл которой, аналогично смыслу «субъективной реальности», так же никому не ясен. И таково, на мой взгляд, самое глубокое, если говорить  не только о диалектике (Логике), но и философии в целом, заблуждение, доставшееся нам от марксизма-ленинизма. По существу из этого заблуждения  и вытекает нынешнее неприятие самой гегелевской задачи построения законченной системы диалектической логики, тождественной диалектике познания, поскольку де такая система изначально  находиться в противоречии с так называемой «объективной диалектикой». Но с такой позиции любая научная система уже  потому, что она система, должна быть отвергнута как заведомо несостоятельная.

    Очевидно, что подобный взгляд противоречит всей истории науки, которая до сих пор развивалась и продолжает развиваться не иначе, как путем построения тех или иных, как правило, внутренне замкнутых и в этом смысле законченных теоретических систем. Философия, естественно, призвана обобщить этот исторический опыт, и гениальность Гегеля в том и состояла, что он увидел истинно сущую форму такого обобщения в единой системе категорий диалектической логики. И хотя великому мыслителю не удалось окончательно решить эту задачу, важно, однако, то, что сама эта  задача  Гегелем  не только поставлена, но при этом им были обозначены и основные подходы её решения. 

    Когда хотят представить диалектику безоговорочно всеобщей и абсолютно объективной, присущей всему сущему, независимо от его познания, то, как правило, прибегают к сумме примеров, используя при этом, однако, целый ряд по существу гносеологических противоположностей, таких, как плюс и минус, притяжение и отталкивание, непрерывное и прерывное, форма и содержание и т.п.  И хотя некорректность такого обоснования достаточно очевидна, оно до сих пор бытует во всех учебниках по философии. И это не случайно, поскольку метод индукции, который здесь применяется, имплицитно содержится в самой постановке задачи. А далее индукция (разумеется, всегда неполная) оборачивается дедукцией, и тезис о всеобщности и объективности диалектики  экстраполируется, прежде всего, на всё сущее – бытие и мышление, и только в последнюю очередь на их взаимоотношение, или познание. При этом, вопреки очевидности и здравому смыслу, действительное соотношение вещей тут до сих пор переворачивается, ставится, как принято говорить, с ног на голову. В результате такого оборачивания как раз и выходит, что не взаимоотношение материи и сознания, т.е. не процесс познания, порождает единство противоположностей и, следовательно,  диалектику в целом, а, наоборот, якобы присущая бытию (в форме материи либо духа) так называемая   «объективная диалектика» является предпосылкой диалектики познания.

Сама возможность этого сальто-мортале  не оставляет сомнений в том, что  объективный идеализм Гегеля с его «диалектикой духа» и объективный материализм Маркса с его  «диалектикой природы» отличаются друг от друга лишь словесно. По существу же они тождественны, причём не только формально, но и содержательно, поскольку в обоих случаях одни и те же законы и категории  экстраполируются как на бытие, так и на мышление, а поэтому  так называемый «переворот» гегельянства, якобы совершенный Марксом, ничего не дает для прояснения действительной природы диалектики. А потому и нет никакого парадокса в том, что в самом идеалистическом произведении Гегеля («Науке логике») Ленин усмотрел больше всего материализма и меньше всего идеализма. Нет, потому что гегельянство и марксизм являются всего лишь вербально разными проявлениями одного и того же объективизма, или панлогизма.

Между тем именно соотношение объективного (независимого от человека) и субъективного (мыслимого) всегда составляло основу опыта. То есть  человек изначально отделял себя от природы и противопоставлялся ей, обозначая тем самым по существу фундаментальное отношение  всей науки и практики, отношение Я и не-Я. Это же отношение определило форму и содержание основного вопроса философии. Как раз в нём и заключен общий источник гносеологической антиномии, т.е. ядра не только диалектики как логики, но и всего когнитивного опыта. Вся наука и философия, таким образом, исходно отягощены объектно-субъектной противоречивостью.

Говоря иначе, корни диалектики заключены отнюдь  не в самом объективном мире, гносеологически означающим по существу «ничто», а в его взаимоотношении с познающим субъектом, который выступает тут как некоторое «нечто». То есть гегелевское «становление» (синтез «ничто» и «нечто») вполне может быть интерпретировано как  предельно обобщенная форма любого  познавательного акта, каждый раз разрешающего то или иное конкретное объектно-субъектное противоречие. И, безусловно, именно в этом, и только  в этом, собственно, и  заключается истинно сущий смысл  диалектики как Логики и теории познания.    

    Словом, диалектика это не способ существования объективного мира, а способ  освоения его субъектом. Отсюда естественно заключить, что осмысление диалектики как особого метода познания должно быть связано, прежде всего, с логическим становлением самого субъекта. В этом становлении важнейшее значение, вместе со  способностью   к абстракции, имело осознание субъектом особой роли  своего отношения к внешнему миру, выступающего тут как элементарная «клеточка» всей диалектической  противоречивости.

     Наряду с этим не менее важно было понять и практическую неразрывность   основных гносеологических противоположностей. В этом плане  первыми «диалектиками» являются, несомненно, сенсуалисты, раньше всех осознавших, что в представлениях о внешнем мире нет (и  не может быть в принципе) ничего такого, чего раньше не было бы в ощущениях. То есть по существу именно сенсуалистам принадлежит исходная диалектическая мысль о неразрывности объекта и субъекта в познавательном процессе и, как следствие, также и в его результате, истинном либо ложном.

     И все же решающим шагом в логическом становлении субъекта, а, следовательно, и в осознании диалектического характера   научного познания, явилось понятие, точнее сказать, его осмысление не только  как универсальной формы объектно-субъектного отношения, но и как  универсальной формы единства противоположностей вообще. 

    С этого момента каждое понятие должно было рассматриваться с учётом его  собственной внутренней противоречивости, наличие которой было   провозглашено Гегелем неотъемлемой предпосылкой  корректности любого познавательного процесса.

К сожалению, приходится констатировать, что неразрывность и взаимообусловленность, с одной стороны, объектно-субъектного отношения и единства противоположностей – с другой, отмеченные ещё Зеноном, до сих пор надлежащим образом не ассимилированы научным мышлением. Насколько мне известно, вопрос о такой взаимосвязи в современной философской литературе никогда даже не ставился. Между тем без осознания того, что единство противоположностей, диалектическая противоречивость вообще, есть не что иное, как проявление объектно-субъектного отношения, продуктивная разработка понятия, а, следовательно, и всей логики науки, попросту невозможна. Ибо именно в понятии, как атоме всякой рациональности, диалектика совпадает с логикой познания. И это обусловлено как раз тем, что то и другое идентифицируется с противоречивым соотношением объекта и субъекта.

Если не признавать этого фундаментального положения, то вольно или невольно надо быть, либо объективным идеалистом,   элиминирующим субъективность из познания и, как следствие,    признающим реальное существование «домов вообще», «плодов вообще» и т.д.; либо -- объективистом-материалистом, и тогда  субъективность так же лишается статуса объективно реальной противоположности, уподобляется простому заблуждению. Ни то, ни другое не имеет ничего общего с действительной диалектикой.    

    К сожалению,  в нашей литературе по философии  изложение данного вопроса по-прежнему осуществляется в духе известного положения Ленина о том, что быть материалистом, значит признавать объективную истину, хотя данное утверждение как нельзя лучше выражает сущность именно созерцательного материализма, ограниченность которого, например, для Маркса, знакомого с работами Канта и Фейербаха, была  очевидна. То есть Маркс, вслед за этими мыслителями, понимал, что если истина только объективна и никак не отягощена практикой, т.е. субъективной деятельностью, то все разговоры об активности субъекта, а, следовательно, и о принципиальной модернизации прежних форм  материализма остаются пустым звуком.

    Иными словами, если считать одну только объективность  признаком истины и, следовательно, отрицать необходимо присущую ей противоположность, т.е. субъективность, то в теории познания неизбежно придется остаться в рамках наивно реалистических представлений, если даже назвать эти представления  «диалектическим материализмом».    

   Указанная противоречивость любого познавательного результата, в том числе и истины, вытекает, подчеркнём это ещё раз, из  объектно-субъектной природы самой способности отражения. Наиболее очевидно это как раз в генезисе понятия, возникновение которого идёт от единичного (синтеза формы и содержания) через все его особенности (синтез количества и качества)  к  родовой сущности , или общему. Именно так: единичное > особенное ~ общее, или понятие

    В этом логическом движении, означающим становление понятия, субъективность необходимо присутствует во всех его стадиях, поскольку каждая из них является абстракцией, хотя и в разной степени, зависимой, если  можно так выразиться, от «массы» обобщения.  Так, единичное обобщает всего лишь неповторимость   отдельно взятых предметов; особенное – их видовое отличие; общее – их родовую принадлежность. То есть не только каждое предложение («Иван есть человек», «Жучка есть собака» и т.д.), но и каждое слово представляет собой единство отдельного и общего, и в силу этого оно (слово) суть объектно-субъектное единство. Именно в этом смысле каждое слово, как

заметил Гегель, уже есть некоторая категория, т.е. является по существу предельно сжатой  формой всей диалектики, её ядром, элементарным единством противоположностей. Следовательно, диалектика, в её истинно сущей (объектно-субъектной) интерпретации, вполне может быть согласована с библейским тезисом о том, что  вначале было слово. Хотя правомерно  исходить и из противоположного, т.е. из того, что вначале было дело, но при этом под «делом» надо иметь в виду, конечно, не любые физические шевеления, а практику, осмысленные и целеполагающие поступки. По существу об этом же говорит и Маркс, когда отличает человека от пчелы.

К сожалению, в трактовке основного философского вопроса это обстоятельство и поныне не имеет прозрачного освещения, ввиду чего неизменно  смешиваются два, принципиально разных, аспекта взаимоотношения материи и сознания — естественнонаучный и логический.

С естественнонаучной точки зрения все материальное, конечно же, первично по отношению ко всему духовному, как первична причина по отношению к следствию. В логическом же аспекте, где материальная действительность приобретает форму субъективной деятельности, практики (Кант, Гегель, Маркс), это соотношение  приобретает новое качество, означающее противоречивое единство мышления и бытия, слова и дела, единство, в котором вопрос о первичности (вторичности) по существу не имеет смысла.  В противном же случае надо  отказаться от того, что составляет особенность человека, специфику его взаимодействия с внешним миром; отказаться от практической деятельности, принципиально отличной от инстинкта.  

    Вместе с этим в понятии, т.е. во взаимосвязи отдельного и общего,  объективного и субъективного заложена   не только вся диалектика познания,    но и сама возможность её  системно-логического изложения. И величие Гегеля, можно сказать, заключалось как раз в том, что он осознал  эту возможность. Однако до сих пор ещё жив предрассудок (в известной мере, разумеется, справедливый в отношении гегелевских построений), о несовместимости диалектического метода и воплощающей его системы. Этот предрассудок, на мой взгляд, по-прежнему остается одним из главных препятствий на пути продуктивного решения проблемы, поставленной немецким гением. 

    Для меня несомненно, что любая система может отвечать требованиям диалектики, если эти требования лежат в основе её собственного построения. Беда Гегеля, однако, состояла именно в том, что в основном правильно сформулированные   принципы диалектики не нашли своей конструктивной реализации в возводимой им  системе, построенной по существу по законам аксиоматического формализма. Это хорошо просматривается уже в самой структуре «Науки логики», содержащей в себе такие разделы, как «Учение о бытие», «Учение о сущности» и «Учение о понятии». То есть все содержание этого громадного произведения, при желании, можно свести к одной фразе, давно известной из традиционной логики: понятие есть сущность предмета.

    На самом деле это, конечно,  далеко не так, однако уже последователи Гегеля, в частности Маркс, были вынуждены констатировать, что основные законы диалектики органично не работают в созданном Гегелем  монстре, а по существу же – противоречат ему.

С тех пор мало что изменилось, и поныне  в устранении именно этого противоречия, точнее, в его диалектическом «снятие», собственно, и заключается вся гегелевская проблема, и, в то же время, реальная возможность успешного её решения.

Однако вернемся к понятию, этой клеточке  диалектики, и выделим бесспорные признаки его экспликации. Таких признаков всего два: а) свойства, отличающие данные предметы от всех других предметов и тем самым выражающие их видовую, или качественную, определенность; б) связь, или единство, отдельного и особенного, т.е. то общее, что позволяет абстрагироваться от видового разнообразия и тем самым выразить их родовую принадлежность. Очевидно, что первый признак входит в объем второго, как часть в целое, или как вид – в род.

Таким образом, можно обозначить три, относительно независимые, ступени формирования понятия. А именно: а) единичное как элементарная форма абстрагирования от чувственно-конкретного, или отдельного; б) особенное как форма абстрагирования от разнообразия внутри вида; в) общее как форма абстрагирования от видовых различий, ведущая  к роду.

    Своеобразие этого движения от единичного, через особенное, к общему заключается в том, что его результат  можно  рассмотреть как начало аналогичного же движения, но на ином, более широком, уровне обобщения. И тогда этот спиралевидный процесс окажется бесконечным, так как всякое обобщение всегда является частным случаем более широкого класса явлений, вплоть до бесконечно малых  элементов, постижение которых нам, по-видимому, не дано. Важно, однако, то, что на любом уровне бесконечно раскручивающейся тут спирали мы имеем одну и ту же логическую структуру – единичное, особенное, общее – каждый раз, разумеется, соответствующего порядка. Таким образом, данная конечная  конструкция по своим потенциальным возможностям оказывается   бесконечной,  т.е.  конечное бесконечно, а бесконечное конечно.

    Отсюда следует, что конечная система категорий сама по себе отнюдь не является  препятствием ни для корректного изложения диалектического метода, ни для его внутреннего бесконечного саморазвития.

    Интуитивно Гегель это, конечно, осознавал, но адекватно решить поставленную перед собой задачу, т.е. построить конечную систему категорий, которая не противоречила бы воплощенному в ней диалектическому методу, требующему бесконечного развития, ему так и не удалось.

    Показать, что преодоление противоречия между конечным и бесконечным, т.е. между системой и методом, возможно, -- итоговая цель настоящего исследования. Однако решение этой задачи, вопреки Гегелю, находится не на пути умозрительного конструирования какой-то особой «науки логики», а на пути формирования Логики самой науки. Справедливости ради следует отметить, что именно так и понимал Гегель стоящую перед ним задачу, когда определял Логику как результат опыта всех наук. К сожалению, на практике (в «Науке логике») Гегель не отражал этого опыта, а, наоборот, пытался   представить науку как отблеск своих собственных умозрительных построений. 

В этой связи  вернемся к предмету диалектики и еще раз подчеркнем, что если речь идет о диалектике, действительно тождественной логике познания, то такая диалектика не имеет и принципиально не может иметь отношения к объективному миру, если он рассматривается абсолютно  независимо от познающего субъекта. То есть в моем понимании, согласующемся в этом вопросе с Кантом, диалектика вне объектно-субъектного отношения суть пустая абстракция, «продукт» необоснованной экстраполяции противоречивости познания на область трансцендентного, выходящего за пределы опыта. И тот, кто не принимает этой кантовской идеи, волей-неволей искажает действительное соотношение вещей именно тем, что объявляет  диалектику, когерентную исключительно познанию,  диалектикой всего сущего.

Возможность устранения этой незаконной экстраполяции мне видеться только в одном, а именно в том, чтобы не на словах, а на деле признать тождество диалектики, Логики и теории познания, ненужность, необоснованность и бесплодность сущностного подразделения и различения этих понятий. То есть диалектика, Логика и теория познания, особо подчеркнем это (чтобы избежать недоразумений), тождественны в том плане. что в познании они проявляются как формы одного и того же, а именно – как формы развития объектно-субъектного отношения.

Конечно, и отдельным фрагментам природы, независимо от их познания, безусловно, может быть присуще развитие, и в этом смысле они могут, фигурально выражаясь, быть  охарактеризованы как диалектические. Однако природа как целостность, скорее всего, представляет собой не процесс развития, а хаос, наподобие броуновского движения.    И если еще продолжаются дискуссии по этому вопросу, то они способны, на мой взгляд, лишь подтвердить и тем самым продлить  непонимание того, что единство противоположностей, означающее ядро и суть диалектики, есть не что иное, как единство объективного и субъективного в познавательном процессе. То есть только процесс познания, т.е. рассмотрение бесконечного посредством конечного, может безоговорочно претендовать на предмет диалектики. И как только эта мысль будет усвоена, путь к продуктивной разработке истинной логики науки окажется открытым.

В этой связи, повторюсь, совсем не случайно, что никто до сих пор не объяснил, чем же так называема «объективная диалектика» отличается от её субъективной ипостаси.  И объяснить это невозможно, потому что тут нет «одного» и «другого», а есть единая диалектика объектно-субъектного отношения.

Никакой другой диалектики нам не дано и в принципе дано  быть не может.  Именно по этой причине такие понятия, как «объективная реальность» и «объективная диалектика», взятые вне субъективности, предельно абстрактны, лишены какой бы то ни было определенности,  суть гегелевское ничто. Соответственно и так называемые «субъективная реальность» и «субъективная диалектика», если они никак не сопряжены с объективностью, столь же суть пустые  абстракции. 

Объектно-субъектное отношение, т.е. познание, бесспорно, бесконечно, однако  его Логика, тем не менее, может быть воплощена в конечной системе категорий. Это возможно даже в одной триаде, выражающей суть этого отношения,  а именно: объективное > субъективное ~ бесконечное. В этой триаде, в предельно обобщенной форме, представлены все основные  слагающие любого познавательного процесса: предмет познания, средство познания и результат познания, или истина, в форме потенциальной бесконечности. 

К этой основополагающей триаде мы ещё вернемся. Но сейчас мне хотелось бы закончить обоснование объектно-субъектной природы всего того, что обычно подразумевается под диалектикой, Логикой и теорией познания. О том, что  эти термины, в гегелевской интерпретации, которую я полностью разделяю, означают одно и то же, было уже сказано. Однако нелишне (ввиду важности вопроса) еще раз  подчеркнуть: диалектика потому и возможна только как диалектика познания, что в силу именно этого она   становится Логикой. То есть гегелевская «Наука логики» необходимо оборачивается  Логикой науки.

Когда хотят доказать обратное, т.е. что диалектика (независимо от Логики науки) генетически имеет исключительно материальный (объективный) статус, то чаще всего прибегают к анализу противоречивости движения и указывают на единство в нём непрерывного и прерывного, как на реальную основу противоречивости всего сущего. Для вербального оформления такого подхода используется и соответствующая фигуральная  терминология, такая, например, как «диалектика природы»,  «логика вещей», «логика изменения» и т.д.

Это, конечно, правда, что изменение охватывает собой всё происходящее во Вселенной: всё течёт, всё изменяется (Гераклит). Однако верно ли то, что изменению, как таковому, независимому от субъекта, в частности, от его познавательной способности, присуща диалектическая противоречивость? То есть, противоречиво ли, в частности, перемещение в пространстве и времени само по себе и можно ли, следовательно, говорить о его Логике, независимой от познания?

Прояснение этого вопроса особенно важно потому, что мы имеет тут дело, как принято говорить, с самим способом бытия всего сущего, объектно-субъектная противоречивость которого, однако, до сих пор надлежащим образом не только не анализировалась, но, насколько мне известно, предметно даже и не ставилась в философской литературе. Но без этого, на мой взгляд, невозможно адекватно понять  диалектику, ни  как Логику, ни  как теорию познания, и, наоборот, Логику и теорию познания как диалектику.

Между тем ещё «изобретатель» диалектики Зенон обратил внимание на то, что если движение одновременно и непрерывно, и прерывно, т.е. если обе его противоположности в равной мере объективны, то оно попросту невозможно. С удивлением,    однако, приходиться наблюдать, что до сих пор еще предпринимаются попытки опровергнуть это утверждение древнего  мудреца, хотя таких «опровержений» и так уже   накопилось более чем достаточно. Поистине тут не хватает той самой палки, о которой говорится в легендах по поводу «основательности» подобных опровержений: все они заведомо некорректны и могут  свидетельствовать лишь о полном непонимании существа дела. 

В этой связи обоснованно констатировать, что после Зенона никто, кроме Канта, так и не разобрался в истинной природе противоречивости движения, а, стало быть, и в природе самой диалектики. Корни этого гносеологического пробела кроятся, в первую очередь, как раз в поверхностных  трактовках тех логических затруднений, на которые указал Зенон. Ибо если непрерывность и прерывность равно объективны, а именно так полагают все противники Зенона,  то движение и в самом деле невозможно; оно вообще не может даже начаться в силу полагаемой тут бесконечной делимости пространства и времени. 

Чтобы действительно разрешить древние апории, надо, вслед за Зеноном, отличить объективно-реальное движение (а таковым оно может быть только абсолютно непрерывным) от того, как оно изображается на основе пространственно-временных представлений, т.е. отличить отражаемое от отраженного.

Важно понять, что дифференциальный метод, который здесь используется, априорно, т.е.  без всяких на то опытных оснований, навязывает прерывность любому изменению, в результате его  объективно-реальная непрерывность искусственно   дополняется субъектной противоположностью, прерывностью,   и, таким образом, движение оказывается противоречивым.  Поскольку же всё движется (изменяется), постольку  противоречивость так же объявляется вездесущей, как, разумеется, и производная от неё диалектика. Объектно-субъектный характер последней, однако, всем этим не только не опровергается, а, наоборот, подтверждается.   

Несостоятельность доказательства всеобщего и объективно-реального характера противоречивости и вытекающей из неё диалектики осознавал после Зенона, как я уже заметил, только Кант, определивший пространство и время как априорные формы созерцания, и тем самым заложивший основания объектно-субъектной, или трансцедентно-трансцендентальной, интерпретации диалектики.

К сожалению, эта сторона кантовской философии до сих пор не получила достойного осмысления и соответствующей проработки, что не могло негативным образом не отразиться не только на всем последующем развитии логико-диалектической концепции, но и на интерпретации некоторых новейших достижений   естествознания.

    Последнее наиболее заметно  проявляется в продолжающейся   материализации пространства и времени, и, как следствие, в построении таких  неклассических (релятивистских) физических теорий, в которых пространству и времени придается всё более и более самодовлеющее значение. Например, в общей  теории относительности Эйнштейна дело дошло уже до того, что там говорится  о едином пространстве-времени (континууме), модификации которого якобы существенно изменяют саму физику движения. То есть получается так, что не особенности материального движения изменяют наши представления о пространстве и времени, а, наоборот, само  изменение этих представлений предопределяет  специфику физического процесса. Отсюда и возникают разного рода околонаучные байки о возможности путешествий в пространстве и времени, причём как в будущее, так и в прошлое. Поэтому вполне естественно, что обе версии (СТО и ОТО) относительности и вытекающие из них фантастические следствия с самого начала встретили принципиальные возражения со стороны целого ряда физиков (А.Пуанкаре, Э.Мах. Х.Лоренц, Дж.Томсон, А.Майкельсон, Х.Юкава, Н.Тесла, А.Логунов и др.), число которых, по моему убеждению, будет расти. Приведу мнение о релятивистской концепции Эйнштейна лишь одного из них, Н.Тесла: «Считать это физической теорией могут только наивные люди»(8).

     Не имея намерения углубляться и задерживаться на этом вопросе, всё же сделаю одно вполне естественное замечание: релятивистские теории Эйнштейна основаны на постулате о постоянстве скорости света в пустоте. Поскольку же объективная природа, строго говоря, не знает пустоты, постольку совершенно очевидно, что практическая применимость, а, следовательно, и прагматика этих теорий вряд ли отлична от нуля.

    Кроме того, феномены пространства и времени нельзя подвергать материализации и по той простой причине, что  они суть категории познания, и как таковые корреспондируются не только с объективным миром, но и с познающим его субъектом. И, следовательно, пространство и время  объективно реальны  лишь постольку, поскольку в них отражается та сторона движения, которая определяет его протяженность, или, что то же, его непрерывность. Тогда как прерывность движения, выраженная соответственно прерывностью пространства и времени, напротив, определяется субъектом, и поэтому представляет собой  лишь способ описания  любого  изменения. То есть, противоречивость движения, в том числе и его всеобщих форм (пространства и времени) вытекает не только  из собственной природы движения, а обусловливается, кроме того, и самой процедурой его познания, включающей в себя неизбежную субъективацию  объективного, или, как в данном случае, искусственное прерывание непрерывного.                                     

    Сказанное в полной мере относится и к тем «опровержениям» апорий Зенона, которые якобы содержатся в следствиях квантовой механики. То есть корпускулярно-волновой дуализм, на который обычно ссылаются критики Зенона, так же представляет собой одну из форм субъективации объективного.

    Вот что писал по этому поводу, например, М.Борн: «Трудность лежит не в двух аспектах (т.е. не в противоречивости непрерывного и прерывного – О.С.), а в факте, что никакое явление в атомном мире не может быть описано без ссылки на наблюдателя, не только на его собственную скорость, как это имеет место в теории относительности, но и на весь образ его действий при выполнении наблюдения, на установку приборов и т.д. Само наблюдение изменяет ход событий!»(9)

    Иными словами, корпускулярно-волновой дуализм суть следствие его макроскопического наблюдения, или, как сказал бы Кант,  его трансцендентального освоения. Один класс приборов такого освоения (кристаллические решетки, дифракционные щели и т.п.) оставляет микроявление непрерывным, и по этой причине оно представляется нам в классическом образе непрерывности, в образе волны. Противоположный класс приборов (счётчик Гейгера, фотопластинка и т.п.) редуцирует волновой пакет, т.е. искусственно прерывает микропроцесс, что и дает нам классический образ дискретности, образ частицы.

    Стало быть, квантовая механика на самом деле не только не опровергает апорий Зенона, а, наоборот, подтверждает их. При этом убедительно показывается, что дискретность уже на уровне микромира имеет исключительно  гносеологический смысл, т.е. является следствием  вмешательства субъекта в абсолютно непрерывный процесс. А потому и сегодня, вслед за Зеноном, мы с полным основанием можем утверждать, что если бы движение, пространство и время действительно были дискретными, то Ахилл и в самом деле не догнал бы черепаху, поскольку ни он, ни черепаха вообще не смогли бы сдвинуться с места. И отсюда же, и так же  вполне обоснованно, мы можем определить пространство и время, уточняя Канта, как всеобщие и вместе с тем объектно-субъектные формы описания всякого движения.

В этой связи мне давно уже представляется вполне корректным сведение вообще всех форм естественнонаучной относительности (к системе отсчёта, к скорости, к прибору и т.д.) к единому гносеологическому принципу относительности к субъекту.(10).

Справедливо заметить, что еще Ленин обращал внимание на неизбежную и, по сути дела, неустранимую субъективацию движения, указывая на то, что мы не можем отразить последнего, не прервав  непрерывного. То есть Ленин был близок к осознанию объектно-субъектной природы противоречивости движения, пространства и времени, и по существу дал правильную трактовку апорий Зенона, отвергнув  несостоятельные  «опровержения» их Черновым.(11). От себя добавлю, что мы вообще не в состоянии что-либо познать, не противопоставляя отражаемого и отраженного, или, что тут одно и то же, объективного и субъективного. Между тем диалектика этих категорий, коррелятивная основному вопросу философии, по существу и является тем универсальным  инструментом, позволяющим соединить  мышление с истиной, что, собственно, и даёт нам диалектическую логику. Ничего подобного в прежней (формальной) логике не могло быть, ибо она не только не объясняет природы   противоречий, но  попросту отбрасывает  их.

Таким образом,  анализ движения так же подводит нас к ранее уже сделанному выводу, что диалектическое противоречие (единство противоположностей)  является лишь тем способом, при помощи которого мышление усваивает (представляет, описывает) материальное движение. И как раз в этом аспекте, который мне представляется единственно разумным, вся диалектика как логика и теория познания  сводится к одной основополагающей триаде: объективное > субъективное ~ бесконечное.

Отсюда и  познание, являющееся, повторюсь, единственно возможной формой диалектического процесса, осуществляется и может осуществляться только посредством раздвоения познаваемого на противоположности. Предельными обобщениями этих противоположностей как раз и выступают объективное и субъективное, или, что в излагаемой концепции одно и то же, отражаемое и отраженное, синтез которых и дает на  форму логической истины. То есть ни один процесс, за исключением познания, не может быть противоречивым сам по себе, независимо от познающего субъекта, объективно: противоречивость как логико-диалектическая категория  всегда является следствием объектно-субъектного отношения. Ибо в объективном мире, взятом вне познания, нет не только   никаких противоречий, а, строго говоря, там вообще ничего не остается, как только мы выходим за пределы нашего поля зрения. И, следовательно, лишь с принятием этого  положения, разделяемого отнюдь не только, например, Беркли, Юмом и Кантом, но по существу  Гегелем и Марксом, можно всерьёз говорить о совпадении диалектики, Логики и теории познания.

Осознание объектно-субъектной природы диалектики, т.е. её тождества с логикой познания, позволяет более конструктивно, чем это делалось до сих пор, рассмотреть вопрос о соотношении диалектической логики и логики формальной, аристотелевской.

Парадигма этого вопроса заключается в разной интерпретации закона противоречия,  который диалектической логикой полагается как необходимость, как условие постижения истины, тогда как формальная логика, напротив, считает противоречивость  принципиально недопустимой  в языке науки. 

Компромисс здесь, на мой взгляд,  вполне возможен, и  заключается он в том, что синтаксически, т.е. как язык науки, формальный закон противоречия безупречен для обеих логик. Однако содержательно, т.е. как форма истины, противоречие корректно только в диалектической логике, в то время как для прежней логики оно  попросту  недопустимо. Последнее вполне естественно, поскольку в сфере логики языка науки вообще    не ставится вопрос, какое из противоречащих друг другу суждений истинно, а какое – ложно; там лишь констатируется категорическая невозможность их сосуществования. 

Тогда как диалектическая логика, наоборот, изначально ставит вопрос именно об истине, указывая на то, что ни одно из противоречащих суждений не может быть полностью ни истинным, ни ложным, что истина может заключаться лишь в их единстве.

Если вдуматься, то можно заметить, что обе логики  в одном пункте требуют по существу  одного и того же, а именно: необходимости устранения противоречия. Однако, если формальная логика в этой ситуации предлагает просто отбросить одно из противоречащих суждений (неважно какое), то диалектическая логика требует их снятия (синтеза), полагая частичную истинность (ложность) их обоих. Отсюда формальная логика вполне может быть рассмотрена как предтеча логики диалектической.

В самом деле, ведь если для формальной логики неважна содержательная сторона противоречащих друг другу утверждений, то она тем самым неявно допускает равную для них возможность  быть как истинными, так и ложными. А это как раз и является исходной основой диалектической логики, требующей единства противоположностей, с тем, чтобы разрешить их противоречивость, и, таким образом, синтезировать всё рациональное обеих противоположных сторон, обобщённым выражением которых  как раз и является единство отражаемого (объективного) и отраженного (субъективного).

Таким образом, в обеих логиках -- диалектической и формальной -- противоположности представляют собой  другое самоё себя, явно или неявно предполагают друг друга: одно без другого  не имеет смысла. То есть формальная логика в известном смысле тоже разрешает противоречия, по-своему отождествляет составляющие их противоположности, поскольку имплицитно предоставляет им равное право быть истинными либо ложными.

    В самом деле, ведь формула «А есть А» неявно содержит в себе «А не есть А», и – наоборот. То есть формально-логическая противоречивость родственна диалектической противоречивости, и обе они   вытекает из одного и того же древнего  тезиса: всё тоже и в то же время не то же, ибо всё непрерывно изменяется. А потому правомерно сказать, что   формальная и диалектическая логики – суть стороны единого процесса мышления.

    Вместе с тем очевидно и существенное различие: если в диалектической логике противоречие (объектно-субъектное отношение) означает условие постижения истины, то в традиционной логике это же отношение означает, наоборот, принципиальную непоследовательность мышления. Например, если для формальной логики некоторое высказывание либо объективно, либо субъективно, и никоим образом не может быть тем и другим одновременно, то для диалектической  логики  объектно-субъектное единство, наоборот,  является условием постижения истины и, кроме того,   элементарной клеточкой  предметного построения всей  этой науки.

    Итак, традиционная логика обеспечивает в познании  лишь такое формальное тождество противоположностей,  при котором   вопрос об их истинности или ложности полностью элиминируется. С этой позиции, например, такие противоположности, как материализм и идеализм, в равной мере могут считаться как истинными, так и ложными, поскольку данные философские версии хотя и исходят из диаметрально противоположных установок, но при этом могут не допускать контекстных  формально-логических противоречий. В этом, кстати сказать, заключается главная причина возникновения различных школ  конвенционализма, для которых  важна  не содержательная, а лишь формальная сторона дела. 

В отличие от этого, диалектическая логика отвечает за содержательное тождество противоположностей, т.е. за такое их единство, которое включает в себя так же и их различие. И здесь весьма важно понять, что тождество и различие когерентны соответственно объектному и субъектному, что, собственно, и придает всем сопряженным  противоположностям диалектики статус гносеологических категорий, а заодно и обеспечивает совпадение диалектики, логики и теории познания.

Эта соотнесенность, с одной стороны, тождества и объективного, а с другой – различия и субъективного, важна еще и тем, что позволяет выстроить основной скелет системы категорий Логики так, что она становится адекватной именно диалектике, т.е. процессу развития познания.                                                      

Как известно, именно в этом вопросе Гегель оказался наиболее уязвим, что во многом и обусловило справедливую критику  его логических построений. Я уже отмечал, что совокупно эта критика сводится к констатации противоречия между гегелевским диалектическим методом, требующим неограниченного развития, и его конечной  системой. Формально, однако, это таит в себе тезис о принципиальной некорректности любого системного изложения диалектики, поскольку само  понятие системы ассоциируется с завершенностью развития. Логично предположить, что именно это соображение и лежит в основе нынешнего пренебрежительного отношения к гегелевскому замыслу. 

С другой стороны, известно также и неприятие Гегелем формальной логики, которую он считал «бессодержательной метафизикой, пустой и тривиальной», похожей на «перебирание палочек неравной длины» и т.п., что дополнительно подпитывает негативное отношение к гегелевскому прожекту. Однако на самом-то  деле Гегель лишь на словах отказывался от логического формализма, и все его заявления на этот счёт по большей части выдают желаемое за действительное. Более того, именно привязанность Гегеля к аристотелевской логике, как мне представляется, и не позволила ему выйти на такую систему категорий, которая не противоречила бы истинно диалектическому методу. В этом, повторюсь, нетрудно убедиться, если критически взглянуть на структуру «Науки логики» ( Учение о бытие, Учение о сущности и Учение о понятии), вполне свидетельствующая о том,  какой логики на самом-то деле придерживался Гегель.

Что касается непосредственно «Учения о понятии», имеющего подзаголовок «субъективная диалектика», где можно было ожидать изложение действительно диалектического метода, то и здесь мы имеем оглавление, совпадающее с формально-логическим учебником: понятие, суждение, умозаключение.

Однако наиболее показательным в этом плане выглядит само краткое изложение Гегелем своего «метода», где он, казалось бы, должен был сказать нечто новое, по сравнению с Аристотелем, по меньшей мере, как то отличить новую Логику от логики традиционной. Но ничего подобного нет в этом, почти дословном, гегелевском фрагменте:

Познание движется от содержания к содержанию. Прежде всего,  

это поступательное движение характеризуется тем, что оно начи

нается  с простых определенностей и что следующие за ними ста      

новятся всё богаче и конкретнее. Ибо результат содержит в себе   

свое начало, и движение последнего обогатило его некоторой но-   

вой определенностью. На каждой ступени дальнейшего опреде-

ления понятие поднимает выше всю массу его предшествующего

содержания и не только ничего не теряет вследствие своего диа-

лектического поступательного движения и не оставляет ничего

позади себя, но несёт собой всё приобретенное, и обогащается и

     уплотняется внутри себя.

Что тут можно сказать?

Конечно же, это известная с глубокой древности аксиоматика. Этим методом, вытекающим по существу из формальной логики, пользовался, например, Евклид при разработке своей геометрии, выводя её из элементарного определения прямой. Так что в этой области ничего нового Гегель нам не поведал.

    Однако всё это, разумеется, не умаляет исторического значения Гегеля,  величие которого, и здесь вполне можно согласиться с классиками марксизма, состояло уже в том, что ему, безусловно, удалась сама постановка проблемы диалектической логики

    К сожалению, как я уже отмечал, сегодня наблюдается явная капитуляция перед гегелевским замыслом. Причина разочарования в диалектической логике мне видится, прежде всего, в том, что задача оказалась не под силу не только самому Гегелю, но и всем тем, кто после него пытался справиться с ней. А таких попыток, как известно, было более чем достаточно.

    Общей ошибкой всех так называемых «системосозидателей» диалектической логики, и в первую очередь самого Гегеля, является, несомненно, именно панлогизм, или, что по существу одно и то же, его марксистско-ленинская ипостась в виде пандиалектизма, сформировавшегося на основе дилетантского сочинения Энгельса «Диалектика природы».

. Уместно заметить, что как раз против энгельсовского пандиалектизма, изображающего диалектику как абсолютно объективный процесс, по существу независимо от того, идет ли речь о материальном мире или о мышлении, как раз и направлена критика К.Поппера.  То есть так называемый «переворот» гегельянства, о котором так много говорилось в марксизме-ленинизме, тут и   в самом деле ничего не даёт, поскольку исходная ошибка при этом остается одной и той же: абсолютный объективизм в  интерпретации диалектического (логического) процесса. Одним словом, Поппер, вместе с другими противниками диалектики, опровергают, на мой взгляд, отнюдь не диалектику как таковую, зародившуюся в глубокой древности и означающую предельно общий метод познания. Их критика направлена на весьма распространенную, благодаря Гегелю и Энгельсу, но, тем не менее, некорректную в своём существе версию диалектики, в которой нет места для субъекта как одной из основополагающих, наряду с объектом, сторон диалектического процесса. Между тем, подчеркну это еще раз, именно объектно-субъектная  противоречивость  является ядром и сутью диалектики, или  диалектической логики. Отсюда все попытки построить диалектическую логику лишь на онтологической основе (материальной или духовной), без учёта субъективной составляющей диалектического метода, заведомо были обречены на неудачу.   

    К этому следует добавить, что диалектическая противоречивость, конечно же, не имеет ничего общего с соответствующим формально-логическим законом. Отношение объекта и субъекта как противоречие, и я это показал, относится вообще не к сфере формальной логики, т.е. не к языку науки, а к развитию самого  познания, устремлённого к истине. Поэтому все нападки на  «диалектику» за то, что она якобы зиждется на противоречиях формально-логического характера, к диалектической логике не имеют никакого отношения. 

Таким образом,  только при совпадении диалектики с познанием, т.е. со сферой объектно-субъектных отношений, гегелевской замысел новой,  содержательной, логики, а также её категориальная систематизация, представляются вполне корректными и практически осуществимыми.

Реализация такой возможности, кроме того, связана с  важнейшим гносеологическим императивом, согласно которому истина, как форма объектно-субъектного отношения, одновременно конечна и  бесконечна. При этом необходимо осознать так же и то, что освоение бесконечного посредством конечного  есть, в сущности, не что иное, как освоение объективного посредством субъективного. В этом, собственно, и состоит (я это уже отмечал) самый глубокий смысл логического восхождения от абстрактного, или объектно-бесконечного, к конкретному, или субъектно-конечному. Иначе говоря, задача изначально сводилась именно  к тому, повторюсь, чтобы найти такую форму диалектической  завершенности, т.е. конечной системы логических категорий,  гносеологические возможности которой были бы бесконечны. К сожалению, не только найти, но даже адекватно осмыслить эту суть дела Гегелю так и не удалось. По этой причине он, образно говоря, вынужден был «новое вино» (диалектическую логику) заливать в старые «меха» (аксиоматику), ошибочно полагая, что в одном простейшем понятии, как в зародышевой клеточке, может содержаться вся новая Логика.

Конечно же, здесь требуется не одно элементарное понятие, а такая исходная понятийная структура, которая бы в предельно краткой и в то же время в предельно общей форме  выражала  не только всю  логику познания, но одновременно и его  развитие. Точнее сказать, тут надо было найти такую взаимосвязь понятий, которая бы своей формой отождествляла познание и развитие, реализуя тем самым тождество логики и диалектики, а, стало быть, и правомерность самого замысла логической содержательности.

Одним словом, диалектическая логика возможна лишь в форме развивающегося познания, или, что одно и то же, познающего самое себя развития. В предельно сжатом виде такую логику способны выразить лишь три понятия, связанные между собой законом отрицание отрицания, --  тождество, различие и единство. Именно так: тождество переходит в различие, а затем как бы возвращается к себе на более высоком уровне, т.е. в форме единства этих противоположностей, или, что одно и то же, в форме истины.

И тут чрезвычайно важно уяснить, что и все другие сопряженные категории, выражающие соответствующие аспекты объектно-субъектного отношения, так же являются, в конечном счёте, формами  тождества и различия, и тем самым, с одной стороны, придают познанию форму развития, а с другой—выполняют  роль строительного материала диалектической логики науки.  Отсюда, собственно, и вытекает ненужность трех слов – диалектика, Логика и гносеология – это действительно одно и то же.

Теперь ещё немного о практике, хотя о её сущности, т.е. о её объектно-субъектной природе, главное уже было сказано.                                                                                Для российского специалиста в этом вопросе  незыблемым  до сих пор остается положение, согласно которому практика является не только основой познания (это поистине так), но и безусловным критерием объективности истины, с чем, однако, решительно нельзя согласиться. И вот почему. В марксистско-ленинской философии противоречивость истины никогда не признавалась, в силу чего понятия «истина» и «объективность» безоговорочно отождествлялись. Это, кстати сказать, и давало адептам коммунизма иллюзорное основание считать марксизм-ленинизм единственно научной методологией  познания окружающего мира и его революционного преобразования. Такая необоснованная амбициозность не могла, рано или поздно, негативным образом не отразиться на судьбе этой сугубо политической доктрины, тем более положенной в основу реальной практики. В этих условиях марксизм-ленинизм и основанная на нём философия неизбежно должны были выродиться не только в «железобетонную» форму догматизма, но и стать орудием жесточайшего политического гнёта.

Между прочим, у Ленина на этот счёт имеется весьма важное замечание: практика как критерий истины одновременно и абсолютна, и относительна. Последнее, по его мнению, как раз и должно было предостеречь марксизм  от догматизма. К сожалению,  соображение об относительности практики как критерия истины, т.е. по существу о наличии в этом критерии момента субъективности, способного перерасти в неограниченный политический  произвол,  осталось в марксистско-ленинской философии совершенно неразработанным.

В русле излагаемой концепции, приведенная мысль Ленина означает, что практика, как обобщающий феномен всей человеческой деятельности, вполне диалектична, т.е. не только объективна, но и субъективна, а, следовательно, опора на неё может служить обоснованию как истины, так и лжи. Негативные последствия не учёта этого обстоятельства, в ходе так называемого «коммунистического строительства», оказались   настолько  масштабны, что потребуется, вероятно, не одно столетие, чтобы в полной мере осознать и адекватно оценить их. Наиболее пагубно 70-летнее мракобесие отразилось, прежде всего, на человеке, из которого вылепили невиданное ранее создание, так называемого «homo soveticus», по-преимуществу лживого, лицемерного и жуликоватого. Думается, это вполне закономерно, ибо государство, основанное на тотальной общественной собственности, может функционировать исключительно посредством демагогии и насилия, что, естественно, и отразилось весьма негативным образом на формировании личности.

Таким образом, практика, взятая сама по себе, т.е. абстрактно, может быть не только средством верификации, но и орудием предвзятости, причём не только в политике, что, в общем-то, естественно, но и в науке,  где также многое может зависеть от субъективно поставленных задач. К сожалению, история общества и науки до сих пор лишь подтверждает это каверзное положение вещей. Поэтому с полной уверенностью можно утверждать только то, что практика, будучи обобщенным продуктом всей сферы объектно-субъектных отношений, в качестве критерия истины,  безупречна лишь  в узко прагматическом смысле.

В этой связи вполне резонно отделять науку от логики науки, поскольку в стратифицированном обществе любая наука неизбежно связана с теми или иными социально-прагматическими интересами, а через них и с политикой. Вычленить науку в чистом виде, полностью освободить её от различных социально-политических наслоений невозможно: она, в той или иной мере, всегда будет  сопряжена с определенным  заказом.

Убедительным выражением этого негативного положения вещей мне представляется появление такой, например, «науки», как политология, одно название которой уже само по себе способно травмировать здравый смысл, не говоря уже о её реальной социальной роли.

В логике  подобные наросты   инородны по самому определению этой науки. И тут нельзя, в известной мере, не согласиться с Гегелем, считавшим Логику процессом чистого мышления, мыслящего только самоё себя, а потому свободной от какого бы то ни было политического интереса. Однако познание охватывает всё, в том числе и политику, откровенно основанную  как раз на  социально-экономических интересах.

Ввиду этого необходимо дополнительно уточнить логический  смысл категории субъективности, в общенаучном мышлении обычно означающей диаметральную противоположность объективности. И хотя в Логике эти категории, разумеется, так же противоположны, однако здесь их антиномия диалектична, следовательно, не только абсолютна, но и относительна. То есть  в логическом аспекте объективное столь же субъективно, сколько субъективное – объективно: одно без другого не существует и в рамках гносеологии существовать не может.

Поэтому  верификация научных данных всегда ограничена в том плане, что, как уже отмечалось, абсолютно объективных истин нет : на всём лежит печать относительности к познающему субъекту. В этом, на мой взгляд, только и может заключаться одна единственная, абсолютно безупречная, истина, вытекающая из всего научно-практического опыта.

Именно опыт, и ничто другое, поставлял и продолжает поставлять нам знания, вполне адекватные нашим прагматическим запросам, между прочим, совсем не обязательно чуждым научной беспристрастности: человеческие интересы вполне могут соответствовать объективным законам природы. Вместе с тем связь истины с объективностью, как я уже отмечал, не означает их совпадения, а потому практический успех неправомерно рассматривать в качестве абсолютного критерия, как истинности познания, так и благонамеренности тех или иных социальных действий или устремлений. Такого критерия не существует вообще.

Строго говоря, любая позитивная практика  может говорить нам лишь о том, что мы на правильном пути и что нам чуть глубже удалось заглянуть в область трансцендентного, то есть область, которую Кант вполне уверенно, вопреки огульным утверждениям       марксистов, считал познаваемой «вещью в себе».

    Завершая это введение, еще раз обращаю внимание на фундаментальное значение для логики науки категорий тождества, различия и единства. Именно соотношение этих категорий, подчиненное закону отрицание отрицания, образует ту «зародышевую основу», из которой, по мысли Гегеля,  должна была  развернуться вся система категорий новой Логики, тождественной диалектике и теории познания.

    А то, что Гегель не смог решить поставленной перед собой задачи, вполне объяснимо: из его «чистого бытия» или «ничто»  можно эксплицировать опять же  только «ничто», но никак не «нечто». А вот из тождества, в ходе его познания, т.е. его объектно-субъектного анализа,  естественным образом вытекает различие. Это хорошо осознавали уже древние мыслители, отмечавшие, что тождество различно, а различие тождественно. В разрешении этого противоречия, т.е. в единстве его противоположностей, образующих логическую истину, как раз и заключена вся диалектика развивающегося познания, которая и есть диалектическая логика, или логика науки.

    Таким образом, Логика, понимаемая как процесс развития, совпадающий с процессом познания, подразделяется на учение о тождестве, или логику изменения, учение о различии, или логику разнообразия и учение о единстве, или логику истины.

   Перейдем к краткому рассмотрению этих разделов.

   

   

   

    УЧЕНИЕ О ТОЖДЕСТВЕ, ИЛИ ЛОГИКА ИЗМЕНЕНИЯ

 

    1.Предварительные замечания общего характера

   

    В литературе бытуют в основном три аспекта понятия «тождество»: математический, формально-логический и  диалектический. Математический и формально-логический аспекты по существу совпадают и означают попросту неизменность либо самого предмета, либо высказанного суждения о нём. Символически это выражается формулой: А есть А.

Поскольку диалектика по определению когерентна процессу изменения, постольку, казалось бы, в ней принципиально не должно быть места для  тождества. Тем не менее, данное понятие исходно (с глубокой древности) присутствует во всех известных  концепциях диалектики, включая, разумеется, и диалектическую логику, как бы она при этом не интерпретировалась. В этом случае тождество трактуется как  такое единство противоположностей, которое означает одновременно и их различие (Гегель). Напомню, что это положение Гегеля точнее всего выражается триадой: тождество > различие ~ единство.

Однако Гегель, как известно, не рассматривал такой триады, не говоря уже о том, чтобы положить её в основу своей логической системы. Не хотелось бы повторяться (об этом говорилось во введении), но, в виду важности вопроса, всё же ещё раз подчеркну, что данный пробел оказался для Гегеля роковым, поскольку именно он не позволил ему выйти за пределы логического формализма.

Ситуация с гегелевским замыслом еще более осложнилась, точнее, окончательно запуталась, когда логические изыскания немецкого гения подверглись марксистско-ленинской обработке, в результате которой  единство противоположностей (их тождество и различие), стало рассматриваться преимущественно как «борьба». Тем самым прежнее понимание фундаментального, основополагающего  значения тождества, как исходной стороны диалектического противоречия,  было утрачено.

И это не случайно, поскольку именно такая (преимущественно конфронтационная) трактовка диалектики, выдвигающая на первый план якобы генетически присущий природе и обществу антагонизм, была, безусловно, выгодна пришедшим к власти в России террористам-большевикам. Она служила теоретическим оправданием их преступного социально-политического эксперимента, по существу граничащего с уничтожением генофонда народа и его коренных устоев. Безумно-преступному отрицанию было подвергнуто всё, что так или иначе не согласовалось с марксистско-ленинским мракобесием и, прежде всего, частная собственность, исторически лежащая в основе человеческой активности, независимости и свободы.  

Обращаю на это внимание только потому, что мировоззренческим ошибкам, содержащимся в марксизме-ленинизме, и их негативным социальным последствиям уделяется, на мой взгляд, крайне недостаточное внимание. Например, до сих пор ещё живуч миф, что чудовищные последствия октябрьского переворота якобы обусловлены такими случайностями, как характер и свойства отдельных личностей, стоящих во главе государства. И никому из обществоведов нет дела до того, что действительное соотношение вещей здесь ставится с ног на голову: советским обществом руководили именно такие политики-изуверы, какие и должны были придти к власти в условиях тоталитаризма, основанного на общественной собственности. Главным для этих политических маргиналов была идеология, которая, оболванивая массы, действительно становилась материальной силой (Маркс), надёжно охраняя, таким образом, узурпированную власть. Словом, ничего случайного (в смысле необусловленного) в советском государстве не было: всё, и, в первую очередь,   никогда не прекращавшаяся гражданская война, закономерно вытекало из реализации «единственно научной»  марксистско-ленинской идеологиии.

Однако вернёмся к предмету диалектики и постараемся понять, что тождество  имеет место не только в языке науки,  но и в  бытие -- в форме относительного покоя. То есть, тождество  актуально (реально) так же и как тождество  сущего самое себе, и, следовательно,  формально-логический закон (А есть А)   может быть интерпретирован как начало и в логике диалектической.

Вместе с тем в логике, основанной на диалектике, проводимое здесь  понимание тождества восходит, в конечном счёте, к такой интерпретации изменения, которая оставляет (в рамках познания) сам процесс изменения неизменным, т.е. тождественным самое себе.  

Как возможно и возможно ли вообще такое тождество, если всякое изменение по определению означает переход от одного к другому?

    Такая возможность реальна, если иметь  в виду изменение не отдельных явлений, тождество которых всегда относительно, преходяще,  а логику познания самого изменения, его  общих    связей,  не зависящих от конкретных носителей  процесса. Словом, речь идёт о способе   познания самой   изменчивости, или логических средствах её  освоения субъектом. Эти средства   представляют собой диалектику таких сопряжённых противоположностей, которые способны обобщить и, таким образом, отождествить любые изменения. Именно такую роль  выполняют в познании категории действительности и возможности, необходимости и случайности, причины и следствия, обобщённо выражающие источник и структуру любого  процесса. Диалектика этих категорий как раз и представляет собой  логику самой изменчивости, выражая тем самым   тождество любых процессов через их общую внутреннюю  детерминацию.

    Такая логика должна быть, конечно, адекватной   структуре  познания процесса, т.е. освоения его объективной непрерывности  посредством  субъективированных форм   прерывности пространства и времени.  

Но это лишь одна сторона дела. С другой стороны, познание процесса всегда сопряжено с  ещё   одним противоречием, а именно – с противоположностью неопределённости и определённости. Это вытекает из того, что непрерывность, будучи объективным свойством любого изменения,  не допускает его однозначного описания. Чтобы получить однозначный (определённый) познавательный  результат, приходится искусственно прерывать наблюдаемый процесс, так сказать, субъективировать его, что, собственно,  и позволяет преодолеть его неопределённость.   

Уместно обратить внимание, что особенно жаркие дебаты о соотношении неопределенности и определенности (они не прекращаются и поныне) возникли в связи с интерпретацией  неклассического характера  квантовой механики, имеющей в своей основе соотношение неопределенностей Гейзенберга. Примечательно то, что и здесь допускаются те же самые логические ошибки, вызванные непониманием или  сознательным игнорированием объектно-субъектной природы не только квантовой механики, не только  любого физического закона, но и любого понятия вообще. Между тем сама процедура формирования понятий (через обобщение частностей) генетически обусловлена этой природой, определяя тем самым объектно-субъектный характер любого научного утверждения. Словом, любая трактовка того  или иного процесса, с одной стороны, объективна, так как отражает нечто непрерывно происходящее вне нас, и в этом смысле всегда содержит в себе момент  неопределённости; с другой стороны, субъективна, поскольку невозможно отразить непрерывное, не прервав его, и в этом смысле она (трактовка)  конкретно определена.

Таким образом, вполне естественно, что в философии, обобщающей всё научное познание, соотношение  непрерывности и прерывности, неопределённости и определённости, хаоса и порядка изначально приобрело особое значение, сравнимое по важности, пожалуй, лишь с её основным вопросом, с соотношением бытия и мышления. Более того, лично я склонен думать, что не только эти противоположности, но и все остальные сопряжённые категории диалектики (Логики)  глубоко коррелятивны основному философскому вопросу, а, по сути дела, являются не чем иным, как его гносеологической конкретизацией.

В этой связи вполне обоснованным выглядит утверждение, что  процесс познания в целом, независимо от его конкретной области, сводится, в конечном счёте, к преодолению неопределённости посредством определённости, --  в форме принципов или законов науки. Последние, разумеется, весьма разнообразны ввиду неисчерпаемости самой познаваемой действительности,  однако по своему логическому существу они тождественны, поскольку в любом случае представляют собой одно и то же, а именно: снятие объективной неопределенности посредством определенности, в форме того или иного научного результата. То есть любая научная истина или гипотеза неизбежно противоречивы по самой  природе своего происхождения, так как всегда являются формой определённой  неопределённости, или, что то же, неопределённой определённости. И такая трактовка «продуктов» познания, кстати заметить, вполне согласуется с традиционным философским языком, в отличие от чужеродной для философии терминологии, присущей многим современным гносеологическим доктринам, в частности, весьма распространенным разновидностям как классического, так и современного (радикального) конструктивизма. Не лучше обстоит дело и с синергетикой, представляющей собой, на  мой взгляд, преимущественно   конгломерат общенаучных терминов, нагромождённых на весьма абстрактном тезисе о самоорганизации материи.

И конструктивизм, и синергетика, по моему глубокому убеждению, паразитируют на логической не разработанности объектно-субъектных оснований науки. Прежде всего, на том, что философия,  за всю  многовековую историю,  так и не смогла освободиться от двух своих крайностей – объективизма и субъективизма, точнее, не смогла синтезировать их в единство как универсальную форму логической истины. Наиболее рельефно это просматривается в основном философском вопросе, противоположные решения которого как раз и представляют собой классические проявления этих гносеологических крайностей. Выходит так, что материализм и идеализм лишь  в разных формах  объективируют результаты познания, на деле оказываясь одним и тем же субъективизмом, облечённым в противоположную словесную шелуху. В результате в том и другом случае страдает именно истина, которой отказывают быть диалектичной, т.е. быть противоречием в форме объектно-субъектного отношения.

К сожалению, эта гносеологическая метафизика (объективизм,  ведущий к субъективизму) пустила свои метастазы далеко за пределы философии, в частности, в современную физику, где великие её творцы запутались именно в интерпретации истинности  законов объективного мира, да и самого смысла «физической реальности», расколовшись, как и философы, на два противоположных лагеря. Весьма образно эту ситуацию выразил А.Эйнштейн, сравнивая свои взгляды на современную физику с взглядами своих оппонентов. «В нашем научном ожидании -- вспоминал мысли Эйнштейна М.Борн – мы выросли антиподами. Ты веришь в бога, играющего в кости, а я в полную закономерность в мире чего-то объективного, и эту закономерность я пытаюсь уловить дико спекулятивным способом». (11) 

Это противостояние естествоиспытателей в интерпретации  характера физических законов проистекает из того, что научный мир до сих пор попросту не усвоил древнейшего положения о противоречивости мышления, согласно которому не только любое суждение, но и любое понятие, а, следовательно, даже любое слово (как элементарная форма мысли)  противоречивы генетически. То  есть любые конструкции мышления по природе своей  представляют собой не что иное, как продукты объектно-субъектного отношения. А это означает, что мы не можем отразить объективного, не наделив, не «обогатив» его, в известной мере, субъективным. Поэтому когда, к примеру, Эйнштейн и его единомышленники утверждают, что всё в объективном мире однозначно детерминировано, а их теоретические оппоненты – обратное, что всё в мире объективно неопределенно и по этой причине является безраздельным владением статистики, то обе противоборствующие точки зрения оказываются одновременно и объективистскими,  и субъективистскими. Ибо нетрудно показать, что противоположные по данному вопросу утверждения одновременно и соответствуют физической реальности,  и не соответствуют ей. Это вытекает из того, что любая научная картина мира (история естествознания не испытывает в них недостатка), с одной стороны, конечно же отражает некоторую совокупность объективных связей, а с другой – является мыслительной конструкцией субъекта.

Между тем внешний мир бесконечен и в этом смысле до конца неопределёнен, а, следовательно, ни одна картина мира не может претендовать на истину в последней инстанции, т.е. быть  исчерпывающей и абсолютно  объективной. Иными словами, бесконечная (объективная) неопределённость может быть выражена только через конечную ( субъективную) определённость, и – наоборот.   

В самом деле, разве правомерно предполагать в природе, взятой вне субъекта, процессы, которые были бы  либо только динамическими, либо, напротив, только статистическими? Такие предположения, безусловно, некорректны ни для макромира, ни для микромира, причём уже потому, что характер процессов, строго говоря, определяется, в конечном счёте, обстоятельствами конкретного опыта. А этот опыт в одних случаях (при изучении макромира) позволяет в известной мере скомпенсировать или вообще пренебречь взаимодействием субъекта и его средств наблюдения с  наблюдаемым объектом. В другой ситуации – при изучении микромира – сделать этого невозможно в принципе, поскольку такое взаимодействие  оказывается неотъемлемой составляющей самого наблюдаемого явления, вследствие чего оно и предстает перед нами в классическом образе либо частицы, либо волны – в зависимости от задач, поставленных в эксперименте.

Из сказанного должно быть очевидным, что не только в микромире, но и в макромире мы не имеем никаких оснований объективировать понятие определённости, порожденное, например,  идеалами классической физики. Но и понятие неопределённости, возникшее, разумеется, задолго до квантовой механики, мы также не можем подвергать абсолютизации,  поскольку  результаты, полученные посредством лишь вероятностных методов, никогда не смогут полностью удовлетворить науку. Поэтому идея «скрытых параметров» (Нейман), в частности, в  квантовой физике, хотя и не устраняет  объективного характера неопределённости, тем не менее, позволяет найти компромиссное решение там, где однозначно-детерминистское описание процессов оказывается принципиально невозможным.

Таким образом, обоснованно сделать вывод, что  статистическая и динамическая  картины мира, каждая в своей мере, являются  формами идеализации, т.е. субъективации, объективной действительности. Эти противоположные концепции, коррелятивные соответственно неопределённости и определённости, взаимно дополняют друг друга, обуславливая  тем самым логический смысл закона как единства противоположностей.  

Этот предварительный экскурс  был необходим для того, чтобы надлежащим образом подступиться не только к изложению диалектики тождества (логики изменения), но и диалектики (Логики) в целом, адекватное рассмотрение которой невозможно без уяснения её противоречивой (объектно-субъектной) природы. Это позволит не задерживаться на традиционных определениях сопряжённых категорий (с этой целью можно заглянуть в философский словарь), а сфокусировать внимание на их синтезе, в котором как раз и заложена как  объектно-субъектная природа самого их противопоставления, так и возможность их взаимного разрешения в истине.

Кстати сказать,  в этом и заключалась главная трудность, поскольку после Гегеля, насколько мне известно, таким синтезом никто не занимался. Да и то, что оставил нам  творец диалектической логики, оказалось малопригодным для продолжения его великого дела. Исключение составляют лишь сам способ триадичного построения логических конструкций – тезис, антитезис, синтез – да одна корректно построенная триада – единичное, особенное, общее.

Всё остальное гегелевское системное творчество действительно  представляет собой недоношенную категориальную конструкцию, находящуюся в вопиющем противоречии с принципиальными положениями о диалектике самого Гегеля. 

2.Действительность, возможность, неопределённость.

Действительность – одна из самых многозначных (если не самая многозначная) философских категорий. Не претендуя на все смысловые значения этого термина, рассмотрим лишь наиболее распространенные из них.

Во-1х, это кантовская «вещь в себе», бытующие трактовки которой хотя и неоднозначны, но всё же сводятся к трансцендентности, т.е. к  объективной реальности.

Во-2х, это бытие в самом широком смысле этого слова, т.е. всё сущее,  включающее в себя не только материю, но и сознание.

В-3х, это бытие в более узком смысле, как противоположность сознания, т.е. материя.

В-4х, это синоним истинности: истинно то, что соответствует действительности.

В-5х, это противоположность возможности, как противоположно актуальное потенциальному.

Все эти значения, несомненно, имеют под собой определённые основания, и в том или ином виде будут использоваться.

Но главным предметом моего внимания будет, конечно, действительность именно как противоположность возможности. Смысл этого противопоставления, при первом приближении, достаточно тривиален: действительность – это то, что уже есть, нечто актуальное, тогда как возможность – нечто такое, что ещё только может быть (находящееся в потенции), а потому может и не быть. Ввиду этого философия, как, впрочем, и общенаучное мышление  связывают действительность с определённостью, а возможность, напротив, с неопределённостью. И, таким образом, возможность (неопределённость) зачастую понимается как абстрактная причина, в противоположность действительности, как конкретному следствию, хотя корректнее, на мой взгляд, здесь говорить о развертывании действительности через свои возможности.

Кроме того, во взаимоотношении этих категорий гораздо важнее не столько то, реализуется или нет та или иная возможность, сколько то, был или не был конкретный  переход одного в другое  предметом опыта, ибо без этого невозможно никакое научное предвидение, никакое обоснованное предсказание. Например, марксизм-ленинизм  никогда  не принимал во внимание этого обстоятельства, а поэтому сама возможность построения коммунизма изначально  им попросту декларировалась.

Гносеологическая соотнесенность возможности и действительности соответственно с неопределённостью и определённостью важна ещё и потому, что позволяет адекватно раскрыть логический смысл противопоставления не только самих этих категорий, но и вытекающих из них остальных категорий тождества—необходимости и случайности, причины и следствия.

То есть диалектика тождества, или логика процесса изменения, оказывается не чем иным, как диалектикой непосредственного и опосредованного, неопределённого (непрерывного) и определённого (прерывного), отражаемого и отражённого, непредсказуемого и предсказуемого. В силу именно этого  как раз и проясняется гносеологическое содержание их диалектики: противоположности в равной мере как объективны, так и субъективны, и в этом смысле они и тождественны, и различны. Ибо, повторюсь, мы не можем ответственно говорить о возможности либо действительности того, что еще не стало достоянием  нашего опыта. Отсюда  действительность может быть определена лишь как познанная возможность, и, наоборот, возможность -- как познанная действительность. И, стало быть, обе эти противоположности, в равной мере, и суть абстрактная объективность, и суть  конкретная субъективность. В этом, собственно, и заключается их противоречивое единство, или их истина.   

Поэтому когда говорится о действительности как об осуществлённой возможности,  то по существу полагается, что  данный переход не только  разумно освоен, но и практически осуществлён. Именно в этом плане и надо понимать знаменитое положение Гегеля:  всё действительное разумно, всё разумное действительно.

Словом, в логико-диалектическом плане под действительностью следует понимать не абстрактную объективную реальность, не спинозовское causa sui, а лишь то, что уже стало предметом  не только познания, но и практической деятельности. Поэтому если действительность никак не корреспондируется с исторической практикой, и в этом плане лишь  «вещь в себе», то её диалектическое противопоставление возможности утрачивает всякий смысл. Ибо непознанная, или практически неосвоенная, возможность суть ничто, способное перейти в нечто только в воображении Гегеля или марксистов-ленинцев, для которых вообще всё становилось действительностью, как только в форме идеи заползало в их горячие головы. Впрочем, это дополнительно и подтверждает, что историческое становление, как бы его не изображали Гегель или его эпигоны от марксизма, в логико-диалектическом плане  не может быть чем-то иным, нежели становлением именно  практики, конкретно-чувственной деятельности субъекта.

Таким образом, ни возможность, ни действительность, как противоположности, не обладают суверенностью, и их логическое значение невозможно определить не только вне  собственного взаимоотношения, но и вне корреляции их с объектно-субъектным отношением.    

Несомненно, что такой метод освоения внешнего мира -- через противопоставление объективного (отражаемого) и субъективного (отражённого) -- имеет под собой глубокое основание, заключающееся в том, что ни одно явление внешнего мира невозможно вразумительно отобразить, предварительно не подразделив его на противоположности, одна из которых необходимо когерентна непосредственному (трансцендентному), другая – опосредованному субъектом (трансцендентальному). Само собой разумеется, что пониманием  этого мы обязаны, главным образом, Канту.

Говоря обобщенно, все противоположности тождества (действительность и возможность, необходимость и случайность, причина и следствие), будучи категориями процесса, отражают в последнем, хотя и специфично, в сущности одно и то же. А именно: диалектику неопределённости, обусловленную абсолютной непрерывностью любого изменения, и определённости, обусловленную относительной прерывностью, т.е. достигнутым познавательным результатом. 

Что касается конкретно действительности и возможности, то, как известно, эти категории выражают в процессе диалектику соответственно актуального и потенциального. Поскольку же обе стороны этой антиномии неисчерпаемы  (онтологически и гносеологически), постольку их взаимоотношение  как раз и разрешается не иначе, как в категории неопределённости.

И такова, стало быть, первая триада диалектики тождества:  действительность > возможность ~ неопределенность. Будучи единством действительности и возможности, неопределённость (как проявление отрицание отрицания)  есть возможная действительность, или, что то же, действительная возможность.

Этим можно было бы завершить краткое рассмотрение данных категорий. Однако диалектика  возможности и действительности, как исходных противоположностей учения о тождестве,  существенно затрагивает диалектику всех остальных категорий этого раздела, ввиду чего есть необходимость сделать ещё ряд дополнительных замечаний.  

    Прежде всего, вернёмся к спору физиков по вопросу о характере законов природы. Противоположные  (динамические и статистические) версии решения этого вопроса, как я уже отмечал, одновременно и объективны, и субъективны, поскольку, с одной стороны, опираются на соответствующие опытные данные, а с другой – любой опыт неотвратимо относителен к субъекту. Последнее обстоятельство делает трансцендентную (абсолютно объективную) картину мира, как показал Кант (и этого никому ещё не удалось опровергнуть), принципиально недоступной науке. Поэтому не только в квантовой механике, но и в науке вообще, не остается, на мой взгляд,  ничего другого, как  диалектически осмыслить принцип дополнительности Н.Бора,  придав ему   общеметодологическое значение, т.е. рассматривать любой научный результат как продукт объектно-субъектного отношения.   

    Особое значение в этом плане  имеет как раз соотношение неопределённости и определённости, пронизывающее всю логику тождества, т.е. диалектику процесса.

    С целью уточнения  этого значения необходимо, прежде всего, подразделить такие понятия, как движение и изменение, зачастую употребляемые как синонимы, что обусловлено, хотя и распространенным, но, тем не менее, некорректным определением движения как изменения вообще.

    Энгельс, безусловно, ошибался, когда под понятие «движение»  подводил всё, начиная от простого перемещения объектов (в пространстве и времени) и кончая мышлением. Такое расширительное толкование неизбежно  экстраполирует механицизм туда (например, жизнь, общество, история, наука и т.п.), где  он попросту неуместен. К сожалению, под углом зрения механицизма иногда  рассматривается  и диалектика, что как раз  и даёт повод для   пренебрежительного отношения к гегелевскому замыслу диалектической логики. 

Конечно, любое движение есть форма изменения, но не всякое изменение есть движение. Так, развитие (как форма изменения) не является таковым, и его нельзя свести к механике. Словом, «изменение вообще» может включать в себя не только  перемещение в пространстве и времени, но и такую  трансформацию одного в другое, при которой происходит качественное изменение исходного объекта, никак необъяснимое с  механической точки зрения.  

    Категорически недопустим механистический подход, прежде всего, именно при рассмотрении соотношения  возможности и действительности, поскольку детерминистская трактовка   этих категорий, изображающая одну противоположность как причину, а другую -- как следствие, автоматически упрощает (выпрямляет) всю диалектику тождества

Между тем в логике тождества нет «одного» и «другого» (нет, в первую очередь, причинной возможности и причинённой действительности), а есть неразделимое одно и то же: действительная возможность, или возможная действительность. То есть возможность и действительность, в равной мере, суть не что иное, как формы проявления друг друга. Поскольку же эти проявления принципиально неоднозначны и, кроме того, неисчерпаемы, постольку, подчеркнём это ещё раз,  взаимоотношение возможности и действительности может  синтезироваться  лишь в категории неопределённости, являющейся тут их единством, или истиной.

Вместе с этим неопределённость отношения возможности и действительности вытекает также из того, что  возможное, строго говоря, ещё не есть действительное, т.е. ещё небытие. Поэтому возможность, пока она  не реализовалась, суть ничто, и, таким образом, гегелевское, казалось бы, весьма странное начало  вполне объяснимо. Но, к сожалению,  Гегель так и не осознал перехода ничто в нечто  как переход именно  возможность в действительность, и по этой причине всё дальнейшее его построение Логики неизбежно приобрело у него неадекватный и мистический характер.

В частности,  Гегель не уделил достойного внимания диалектике определённости и  неопределённости,  заключающейся в том, что каждая реализованная возможность (ставшая действительностью) сразу же порождает новые возможности, а они ещё более новые, и так без конца. Процесс этот, очевидно, абсолютно непрерывен и бесконечен, и в этом смысле объективно неопределёнен; никогда не  завершается, а потому и не может быть до конца  раскрыт никакой завершённой естественнонаучной системой понятий.

3.Необходимость, случайность, определённость.

Неопределённость, как первый и самый абстрактный логический результат, согласно основному закону диалектики (отрицание отрицания), раздваивается на новые противоположности – по действительной возможности на необходимость, по возможной  действительности на случайность.   

Надо сказать, что из всех категорий диалектической логики необходимость и случайность  оказались (по крайней мере, в так называемой «марксистско-ленинской философии») наиболее запутанными, а порой и извращёнными.  Не имея ни возможности, ни желания ворошить «диаматовское творчество», расплодившееся, разумеется, не только  по поводу этих категорий, всё же укажу на одну общую несуразность,  до сих пор бытующую практически во всех писаниях на  тему «диалектика».

Речь идёт о том, что многие авторы, принимая, казалось бы,  основополагающие принципы диалектики,  согласно которым все  сопряженные категории, без всякого исключения, едины, и, стало быть, корректно определяемы лишь через собственное взаимоотношение, тем не менее, разрывают это единство, нередко толкуя противоположности в самодовлеющем ключе,  как  независимые друг от друга. Больше всего по части такой метафизики досталось именно необходимости и случайности.

Между тем без осознания неразрывного единства необходимости и случайности, адекватно понять диалектику этих противоположностей решительно невозможно. И тут, как, впрочем, и во всех других случаях, надо, прежде всего, освободиться от  предрассудка,  абсолютизирующего саму  противоположность сопряженных категорий и, таким образом, сводящего на нет гегелевский смысл диалектического противоречия, как взаимоотношения таких противоположностей, каждая из которых есть лишь форма проявления другой.

Однако в объективном мире, надо полагать, всё необходимо, поскольку все явления причинно обусловлены. Это наталкивает  на мысль, что случайностей как таковых вообще не бывает  и что, следовательно, любая так называемая «случайность»  не более, как результат незнания всех обстоятельств реального процесса. Такой взгляд на соотношение необходимости и случайности труднее всего опровергнуть, и, насколько мне известно, сделать это убедительным образом ещё никому не удалось. Поэтому взгляд на случайность как на явление сугубо субъективное, лишённое объективного основания, имеет весьма широкое распространение, причём даже среди специалистов по философии. Последнее обстоятельство  лишний раз свидетельствует о том, что по части усвоения объектно-субъектной природы диалектики дело у нас  до сих пор обстоит из рук вон плохо.

    Причина этого положения вещей кроется всё в той же  банальной  объективизации противоречия, т.е. в игнорировании его двойственной, объектно-субъектной, природы. Но если диалектика только объективна, то в ней нет  взаимоотношения противоположностей, в частности, нет места для случайности, поскольку вне поля зрения субъекта всё действительно  происходит   с железной необходимостью, ибо беспричинных явлений и в самом деле  не бывает.   

    Во введении  на это уже обращалось внимание. Анализируя там важнейшее противоречие диалектики (соотношение непрерывного и прерывного), я, надеюсь, достаточно убедительно показал его объектно-субъектную природу. Аналогичная ситуация и в диалектике необходимости и случайности: если объективна  необходимость, то случайность субъективна, и, наоборот, если   случайность объективна, то необходимость низводится на уровень субъективности. Поэтому в равной мере верно как то, что случайность есть форма проявления и дополнения необходимости, так и обратное: необходимость есть форма проявления и дополнения случайности.

    Что дело обстоит именно так, нас постоянно убеждает весь  наш практический и научный опыт.

    Действительно, нам не известны ни физические, ни биологические, ни социальные процессы, в которых мы не могли бы усмотреть  противоречивого единства необходимости и случайности.

    Так,  любое причинно обусловленное физическое явление, т.е. подчиненное, казалось бы, железной необходимости,  общепринято, однако, считать всегда обремененным случайностью, поскольку, во-1х, само действие причины не бывает  однозначным; во 2-х, физический процесс всегда протекает в конкретных внешних условиях, от которых невозможно полностью изолироваться и которые также не могут быть однозначно определены. Поэтому относительная  определенность наступает лишь тогда, когда тот или иной процесс завершается каким-то  конечным  результатом. Например, никто не может точно знать, когда прибудет  тот или иной поезд, пока он  на самом деле не остановится на перроне.

    В сфере биологических форм неразрывность необходимости и случайности ещё более очевидна, поскольку здесь факторов, нарушающих однозначность процесса, гораздо больше. Например, никто не может даже приблизительно предсказать будущий урожай, пока он не будет собран,  взвешен на весах и благополучно доставлен на хранение.

    Что касается социальных процессов, то здесь добавляется еще и так называемый «субъективный  фактор», заметно повышающий статистическую составляющую любого исторического действа, а, стало быть, и его предсказания.

    Вместе с тем независимо от степени вероятности (неопределенности)  предсказания того или иного процесса его конечный результат всегда однозначен. Например, изначально невозможно знать, кто родится, мальчик или девочка, но всё закончится определённо, даже в том случае, если родится гермафродит.

    Сходная ситуация и в микромире, где принципиально вероятностные методы описания, нисколько не нарушают однозначности конечного результата. Так, мы не можем   предсказать, в какую точку экрана попадёт движущаяся микрочастица, но когда взаимодействие, например, с фотопластинкой уже произойдёт, место редукции волнового пакета частицы определится однозначно.   

    Вот эта невозможность точного предсказания и есть то, что принято называть случайностью, и через которую пробивает себе дорогу необходимость. То есть случайность – это своеобразная форма «черного ящика», когда известно, что в него входит и что из него выходит, но неизвестно, что в нём происходит.   

    Таким образом, противоречие необходимости и случайности, как форма объектно-субъектного отношения, разрешается в категории определённости, что и даёт нам вторую триаду учения о тождестве: необходимость > случайность ~ определённость.

    Как единство противоположностей, определённость есть необходимая случайность, или, что то же, случайная необходимость.

    В этой взаимосвязи необходимости, случайности и определённости особенно наглядно проявляется объектно-субъектная природа логико-диалектического освоения действительности, её реальных процессов. В силу кажущейся неоднозначности, многие явления мы интерпретируем как случайные, хотя при этом и осознаём их объективную причинную обусловленность. То есть необходимость на самом-то деле пробивается через субъективированную неопределённость, которая. собственно, и получила статус логической случайности. Именно в этом смысле и надо понимать гегелевское утверждение, представляющееся обыденному мышлению как  нелепость, что необходимое случайно, а случайное необходимо.

    Стало быть, диалектика необходимости и случайности преподносит нам важнейший логический императив: ни к природе, ни, тем более, к человеческой истории нельзя подходить с сослагательным наклонением. Всё и везде происходит так, как  и должно происходить, т.е. одновременно и необходимо, и случайно. В этом, по сути дела, и заключается диалектика любого процесса, отражённого нашим мышлением.  

  

    3.Причина, следствие, закон.

 

В свою очередь, определённость как синтез необходимости и случайности, как их общая истина, так же раздваивается,  по действительной необходимости на причину, по возможной случайности на следствие.

Гносеологическая (объектно-субъектная) природа диалектики причинно-следственной связи ещё более очевидна, поскольку здесь относительно к субъекту уже само подразделение явлений на причину и следствие: в условиях всеобщего взаимодействия любая причина суть   следствие, а любое следствие суть причина.

В том случае, когда причинно-следственная связь носит устойчивый и повторяющийся характер, она традиционно ассоциируется с законом. Таким образом, имеем заключительную триаду учения о тождестве: причина > следствие ~ закон.

Чтобы глубже разобраться в логическом соотношении категорий причины и следствия, их необходимо соотнести с двумя предыдущими логическими конструкциями. С этой целью приведём категориальную структуру учения о тождестве целиком.

Действительностьвозможность ~ неопределённость

Необходимость > случайность ~ определённость

Причина > следствие ~ закон

 

    Нетрудно видеть, что в приведенной категориальной системе

законом отрицание отрицания связаны не только категории, расположенные по горизонтали, но и категории, расположенные

по вертикали. То есть  причинно-следственная связь (закон)

оказывается синтетическим итогом всей логики тождества.

    Опираясь на это обстоятельство,  сделаем дополнительные определения. 

    Причина есть действительная необходимость, или необходимая действительность.

Следствие есть возможная случайность, или случайная

возможность.

    Закон есть неопределённая определённость, или определённая неопределённость.

    Из этих определений хорошо видно, что всё происходящее в объективном мире в равной мере правомерно интерпретировать  в терминах как однозначности, так и неоднозначности – в зависимости от конкретной практической ситуации. Отсюда дополнительно видно, что полемика о характере законов природы (являются ли они динамическими или статистическими) лишена смысла, поскольку этот вопрос касается не объективной реальности, а исключительно познавательных возможностей человека и его приборов.

    Если те или иные процессы поддаются описанию в терминах классической механики, значит правомерно говорить о их подчиненности однозначным законам; если, напротив, динамическое описание  невозможно, то такие явления обоснованно отнести в область статистики.

    Каковы же законы природы сами по себе, независимо от    познавательной практики, то это, конечно же, открытый вопрос и, следовательно, сама постановка его попросту некорректна. А потому и все суждения по поводу двух форм причинности – динамической и статистической – также представляются не более, чем пустословием. Причинность едина, и её суть заключается в объективной обусловленности всех, без исключений, явлений. Вопрос, стало быть, сводится к возможным формам отражения  этой обусловленности, а их на сегодняшний день, в сфере физических явлений, две – динамическая и статистическая. В совокупности эти формы дают нам вполне удовлетворительную, с точки зрения практики, естественнонаучную картину мира.

    Именно по этой причине полемику Эйнштейна и физиков копенгагенской школы (Н.Бор, М.Борн, В.Гейзенберг и др.) правомерно считать полемикой метафизиков, необоснованно абсолютизирующих одну из противоположных сторон диалектической связи, То есть в этой полемике абсолютизируется либо определённость, и на этой основе истинными признаются только однозначные законы; либо, напротив,  такой абсолютизации подвергается неопределённость, и тогда за истину принимаются исключительно статистические закономерности.

    Гносеологические корни указанной односторонности обусловлены, прежде всего, пренебрежением диалектикой и вытекающей из неё нетрадиционной, основанной на противоречиях, логикой.

                                                

    С точки зрения формальной логики, которой, как правило,  придерживаются естествоиспытатели, из двух, противоречащих друг другу, суждений истинным может быть только одно. И таково, на мой взгляд, главное заблуждение этой логики; заблуждение, которое, насколько мне известно, до сих пор не только не раскрыто философским мышлением, но и вообще надлежащим образом не обсуждалось в научной литературе.

 

    Между тем данное заблуждение затемняет то важное обстоятельство, что формально-логическая антиномия на самом-то деле не даёт права на истину ни одному из противоречащих друг другу суждений, констатируя  недопустимость противоположных утверждений (истин) об одном и то же лишь в языке науки.

    И вместе с тем данное требование формальной логики, обращаю на это внимание ещё раз, в одном пункте согласуется с диалектикой, которая так же считает, что ни одно из противоречащих друг другу суждений (противоположностей) не может быть конкретной  истиной, право на которую имеет только их единство.

 

    Выходит, что формальная логика в главном отнюдь не противоречит диалектической логике и является, по сути дела, её исходной основой, поскольку констатирует саму возможность противоречивости мышления. Ввиду этого вполне резонно сказать, что если  формальная логика лишь обнаруживает противоречие, тогда как диалектическая логика ещё и разрешает его.

    Вместе с тем диалектическое противоречие принципиально отлично от формально-логического противоречия. Это отличие в том, что  диалектическое противоречие через субъект  обращено к объекту, чтобы познать его, тогда как формально-логическое противоречие обращено к языку науки, чтобы освободить его от двусмысленностей.

    В заключение замечу, что, вопреки распространённому мнению, в окружающем нас мире далеко не всё закономерно, немало в нём и хаотичного, т.е. такого, что никаким образом не вписывается в представления о порядке, когерентного той или иной концепции закона. Поскольку же  однозначные законы, строго говоря, не соответствуют никакой реальности, а вероятностные методы  неоднозначны по определению, постольку, вопреки традиции, можно утверждать, что между этими формами законов нет принципиальной разницы. Разница есть лишь в практической возможности относительно  точного описания тех или иных явлений,  по природе своей, однако, всегда неточных.

 

 

 

 

УЧЕНИЕ О РАЗЛИЧИИ, ИЛИ ЛОГИКА РАЗНООБРАЗИЯ

Переход от тождества к различию есть, очевидно, переход от процессов к их составляющим –  конкретным объектам, вещам, явлениям.

Если же иметь в виду логическую сторону вопроса, то речь должна идти  о переходе от объективного к субъективному, или, что, по существу, одно и то же, от абстрактного к конкретному, от абсолютного к относительному.

К сожалению, этот аспект диалектического перехода, насколько мне известно, совершенно не разработан философской наукой, хотя само отношение «объект-субъект» уже довольно давно рассматривается как исходная «клеточка» научного познания.(12). Тем не менее, когда, к примеру, констатируется, что внешний мир  абстрактно  тождествен, а  конкретно  различен, то, как правило, не осознаётся объектно-субъектная подоплёка этого  противопоставления. Не сознается потому, что сами категории объективного и субъективного до сих пор рассматриваются в метафизическом ключе, как самодовлеющие, не совместимые друг с другом феномены. Не говоря уже о том, чтобы сознательно рассмотреть взаимосвязь этих основополагающих  противоположностей как источник диалектики, тождественной логике познания. Словом, не хватает понимания того, что всё объективное субъективно, всё субъективное объективно.

Сказанное совсем не означает, что внешний мир сам по себе бесконечно не разнообразен. Однако это разнообразие дается нам исключительно через нашу субъективность (чувственность, опыт, науку), проявляется сообразно с ней, и вне нашего поля зрения  объективная реальность  остается  абстрактным тождеством самое себе, лишённым каких-либо особенностей, чистым полотном, на котором нет никаких изображений.

1.Форма, содержание, единичное  

Любое различие начинается с формы, т.е. с внешних особенностей, отличающих отдельные предметы друг от друга, и этим как раз обусловливается бесконечное разнообразие всего сущего, как предельно общего предмета познания.

Вместе с тем различие не существует без тождества, которое также начинается с формы, если иметь в виду отдельные предметы, либо их вид, взятый в аспекте относительной неизменности, что обычно соответствует и определённому уровню их познания.

Как известно, Гегель подразделял форму на внешнюю и внутреннюю, определяя последнюю как структуру предметного содержания. Такое подразделение имеет глубокий логический смысл, обозначенный ещё Аристотелем, вполне обоснованно, вопреки распространённому мнению, считавшим форму ведущей стороной в её взаимоотношении с содержанием.

Это положение Аристотеля имеет принципиальное значение для диалектики различия, где противоположности, в отличии от преимущественно  симметричных противоположностей  тождества, преимущественно  асимметричны. То есть, если в логике тождества объектно-субъектное отношение более симметрично, чем асимметрично, то в логике различия это же отношение, наоборот, более асимметрично, чем симметрично. Говоря конкретно, форма, как активная сторона противоречия, предопределяет содержание,  и, кроме того, именно она, в первую очередь, обеспечивает неповторимость отдельного.

Как объективная данность, форма представляется нам  чувственно-конкретным образом, тогда как содержание, наоборот,  определяется  глубиной его рационального познания. 

В известном смысле форма организует содержание, обеспечивает его нормальное функционирование. Неоформленное адекватным образом содержание всегда характеризуется хаосом, неопределённостью, неконтролируемым ростом энтропии. В социуме последствия несогласованности формы и содержания  всегда негативны.

Подтверждением этого может служить, например, удручающий опыт так называемого «коммунистического строительства», когда произвольно навязанная политическая форма привела, пожалуй, к самому чудовищному в истории образу жизни. Этот образ,  представляющий собой в сущности никогда не прекращавшейся гражданской войны, породил, с одной стороны, насмерть запуганного репрессиями человека, а с другой – начальствующую элиту, главным достоинство которой была не имеющая прецедента способность  врать, воровать и физически уничтожать всех инакомыслящих. Параллельно этому и вполне закономерно создавалась и противоестественная экономика, производившая лишь орудия агрессии да  товары, рассчитанные на примитивное, совковое потребление. Понадобиться, возможно, не одно столетие, чтобы преодолеть этот трагический вывих российской истории.

Таким образом, именно форма структурирует содержание и тем самым определяет не только все его функциональные связи, но и общее направление его прогресса либо регресса.

Очевидно, что о структуре можно говорить как в отношении содержания, так и в отношении  формы, ибо это понятие, не будучи синонимом ни того, ни другого, имеет, несомненно, самостоятельное общенаучное значение. То есть структурно предметы, с одной стороны, отличаются друг от друга своим внешним разнообразием, а с другой – отождествляются общим внутренним содержанием,  лежащим в основе их видовой определённости.

Вместе с тем форма и содержание тождественны функционально, так как обоюдно, хотя и не в равной мере, отвечают за идентичность, неповторимость предметов того или иного вида. На это обстоятельство, насколько мне известно, недостаточно обращают внимания, а оно, между тем, весьма важно для адекватного разрешения данного диалектического противоречия, и, следовательно, для перехода к следующей ступени логического процесса.

Дело в том, что как форма, так и содержание, несмотря на свою противоположность, в случае отдельно взятого предмета, оказываются в такой мере индивидуальными и неповторимыми, что, собственно, и позволяет снять это противоречие, т.е. синтезировать  форму и содержание в категории единичного. Благодаря именно этому мы и получаем первую триаду диалектики различия: форма > содержание ~ единичное.

В соответствие с законом отрицание отрицания единичное может быть  определено и  как оформленное содержание, и как содержательная форма, с учётом, однако, того, что эти определения не столько симметричны, сколько асимметричны друг другу: внешнее и внутреннее ни в коем случае не могут быть одним и тем же.  

Как видим, диалектика формы и содержания (через объектно-субъектное отношение) так же сводится к диалектике их тождества, различия и единства. При этом единство здесь означает не только неразрывность противоположностей, т.е. того, что форма содержательна, а содержание оформлено, но вместе с тем и такое различие этих противоположностей, которое как раз и обеспечивает абсолютную неповторимость любого отдельно взятого предмета, его единичность, или единственность в своём роде. То есть, если по форме все предметы  категорически различны (нет двух абсолютно одинаковых вещей), то по содержанию они сходны, образуя определённый вид.

И последнее. Если применительно к отдельному предмету синтез формы и содержания даёт нам категорию единичного, то в случае мира в целом такой синтез указывает на его общее единство.

В этой связи представляется уместным уточнить бытовавшее в  «диалектическом материализме» и, к сожалению, некритически перекочевавшее  в современные учебники по философии вульгарно-материалистическое представление о единстве мира, пришедшее к нам от Энгельса. Данное представление уязвимо по многим соображениям. Остановимся лишь на главном.

Если мир един исключительно в силу его материальности, то в нём не остаётся места для мышления, поскольку в этом случае последнее надо считать одной из форм материи. Но тогда Энгельсу незачем было отпираться от вульгарного материализма.

Если же материя и сознание  всё-таки не сводимые друг к другу противоположности, но при этом имеющие место быть, то надо принять тезис Дюринга, согласно которому единство мира заключается в его существовании. Причём этот тезис, заметим, беспрепятственно уживается как с материализмом, так и с идеализмом, что, собственно, и не нравилось основоположникам марксизма. Поэтому действительным фокусником тут оказывается отнюдь не Дюринг, а как раз Энгельс, который, с одной стороны,  критикует естественнонаучные представления Фогта и Молешотта на соотношение материи и сознания, а с другой – однозначно встаёт на их позиции, утверждая материальность исключительным признаком единства мира.

2. Количество, качество, особенное

Единичное, будучи синтетической категорией, на очередном витке логического развития вновь разрешает свою внутреннюю противоречивость, раздваиваясь по форме на количество, по содержанию на качество. То есть количество суть не что иное, как разнообразие формы в рамках конкретного вида, а качество – содержательная определённость этого же вида в пределах данного рода, или его особенность. Отсюда имеем вторую триаду логики разнообразия: количество > качество ~ особенное.

Гегель допускал явную тавтологию, считая меру синтезом количества и качества, ибо мера и есть, собственно, количество. Иными словами, не мера, а именно особенное есть количественное качество, или, если хотите, качественное количество, хотя эти определения, в силу всё той же асимметрии внешнего и внутреннего,  тождественны друг другу лишь в единстве с их различием.

Таким образом, особенное определяется как количеством (разнообразием форм внутри вида), так и качеством (общностью видового содержания). А поэтому гегелевская «узловая линия мер», на самом-то деле является узловой линией особенностей, отражающей видовые переходы в рамках рода.

В этой связи очевидна необоснованность дефиниции качества как определённости отдельно взятого предмета, ибо качество характеризует не отдельное, а видовое отличие, продуцируя вместе с количеством особенность каждого родового подразделения. То есть вид и особенное, по сути дела, одно и то же. А поэтому  переход от отдельного к особенному сопряжён по форме  с количественным разнообразием, а по содержанию – с качественной (видовой) определённостью.   

И ещё одно замечание. Совершенно необоснованно, на мой взгляд, считать переход количества в качество и обратно общим законом диалектики (логики познания), наряду с единством противоположностей и отрицанием отрицания.  С таким же успехом можно было бы придать статус общего закона любой паре сопряжённых диалектических категорий, поскольку никакое явление не может быть в полной мере описано без ссылки хотя бы на одну из них. Однако  смысл общего закона диалектики определяется отнюдь не этим, а исключительно тем, что, собственно, характеризует саму взаимосвязь  противоположностей, в том числе и взаимосвязь категорий количество и качество. А такую роль выполняют и могут выполнять только два закона – единство противоположностей и отрицание отрицания, определяющих соответственно источник развития познания, т.е. объектно-субъектное отношение, и его поступательную (спиралевидную) форму.

Что касается механизма перехода от одного качественного состояния  к другому (например, воды в пар и т.п.), то такая упрощённая картина имеет в  логике научного познания лишь частное значение, и отнюдь не является общей характеристикой логико-диалектического процесса.  

3. Явление, сущность, понятие

Особенное, в свою очередь, также  раздваивается на очередные  противоположности. По взаимосвязи формы и количества -- на явление, по взаимосвязи содержания и качества --  на сущность. Отсюда явление можно определить как оформленное количество, или количественную форму, а сущность соответственно как содержательное качество, или качественное содержание. То есть, если явление выражает разнообразие предметов того или иного рода, то сущность, напротив, ответственна за внутреннее тождество этого разнообразия. 

Во взаимоотношении явления и сущности наиболее очевидна несостоятельность подразделения диалектики на объективную (диалектику природы) и субъективную (диалектику мышления): в природе, взятой вне субъекта, никто ни сущностей, ни общих закономерностей не выявляет.

Что касается соображений, согласно которым субъект потому и выявляет сущности и общие закономерности, что они присущи внешнему миру независимо от его познавательной деятельности, то подобный объективизм, напомню, прямой дорогой ведёт к реальности «домов вообще», «плодов вообще» и т.д., а от них – к гегелевской абсолютной идее.

Ввиду этого нелишне ещё раз подчеркнуть неразрывность  основного философского отношения и контрпродуктивность самой постановки в нём вопроса о первичности (вторичности) образующих его сторон. Речь здесь может идти лишь о материализованном сознании, или, что одно и тоже, об осознанной материи.  

Гносеологическая неразрывность этих категорий, кроме того, указывает на предметную неразделимость чувственного и рационального, конкретного и абстрактного. Данная взаимообусловленность, собственно говоря, и сводит всю совокупность диалектических противоречий, во всех формах их проявлений, к единой диалектике объектно-субъектного отношения (к диалектике познания) или, что одно и то же, к диалектике тождества и различия. Ибо переходя от явления к сущности, мы, по сути дела, переходим от универсальной формы  различия к универсальной форме тождества, что как раз и позволяет осознать понятие в качестве ядра не только гносеологической предметности, но и самого существа диалектики. То есть, становление диалектики как логики тождественно  становлению понятия как её элементарной «клеточки».

Поэтому Гегель, конечно, отчасти был прав, когда пытался вывести всю диалектическую логику из одного элементарного понятия. Но он ошибался в том, что рассматривал понятие  как нечто самодовлеющее, в отрыве от  его генетической природы, т.е. от  заложенного  в нём объектно-субъектного отношения

Итак, имеем заключительную триаду учения о различии, или логики разнообразия: явление > сущность ~ понятие.

В соответствии с законом отрицание отрицания понятие определяется как явившаяся сущность, или как сущность явления.

Как известно, понятием (как сущностью явления) венчается любая познавательная задача. На этом основании наука вообще может быть сведена к одной логической триаде: единичное > особенное ~ понятие (общее). По существу  так и обстоит дело в каждой отрасли научного познания: сначала выявляется какой-то новый объект (единичное),  затем устанавливается его видовая принадлежность (особенное) и, наконец, выясняется его родословная сущность, что и позволяет, в конечном счёте, сформулировать  понятие о всём новом классе явлений.

Между прочим, именно таким образом выстраивается  вся  классификация в любой сфере научного познания: от единичного к особенному (виду), а от него к понятию всего данного рода. Род, в свою очередь, может быть рассмотрен как единичное, и тогда классификация перейдет на качественно иной уровень и т.д. Процесс этот, надо полагать, бесконечен.

В формальной логике этот же процесс, т.е. классификацию научных результатов, можно представить как производство новых предикатов и возможность бесконечного их обобщения. Правда, объект здесь традиционно называется субъектом, что, надо сказать, весьма симптоматично, поскольку предопределяет не только метафизический (недиалектический), но в сущности и вербальный характер этой логики, возникшей в умах древних мыслителей как строгий свод правил непротиворечивого изложения мыслей в ходе того или иного обсуждения. 

В самом деле, ведь в основе формальной логики заложена абсолютная неизменность (тождественность) однажды высказанного суждения, причём независимо от того, истинно оно или ложно. По существу к этому же сводятся и два других закона этой логики – непротиворечивости и исключённого третьего. То есть формальная логика исходит не от объективного мира, отражённого в сознании,  а только от самой мысли, неизменность (тождество) которой  провозглашается законом. Тем самым формальная логика изначально противоречит объективному миру, находящемуся в состоянии непрерывного изменения. Это обстоятельство, кстати сказать, неизбежно обусловливает, по меньшей мере, относительность (к познающему субъекту) самого смысла формально-логического закона тождества, если не сказать большего – его субъективность. Поэтому отрицание этой логикой противоречий оказывается на деле не чем иным, как отрывом от объективной реальности. В преодолении этого отрыва и заключается самое глубокое основание необходимости диалектической логики, задуманной Гегелем.

Однако вернёмся к диалектике различия и приведём её категориальную структуру целиком.

Форма > содержание ~ единичное

Количество > качество ~ особенное

Явление ~ сущность ~ общее (понятие)

    Как и в категориальной структуре тождества, закон отрицание отрицания здесь так же работает не только по горизонтали (взаимоотношение  внешнего и внутреннего), но и по вертикали (взаимоотношение одного и многого), что позволяет сделать ряд новых определений.

 

    Явление есть оформленное количество, или количественная форма.

    Сущность есть содержательное качество, или качественное содержание.

    Общее (понятие) есть инициализация особенного (вида), или особенность единичного (отдельного).

 

     УЧЕНИЕ О ЕДИНСТВЕ, ИЛИ ЛОГИКА ИСТИНЫ

Настоящий, заключительный, раздел  логики научного познания, представляет собой синтез двух предыдущих, их единство, а поэтому здесь, естественно, речь пойдёт о противоречивой (объектно-субъектной) природе истины.

Прежде всего, дополнительно уточним гносеологический смысл самого отношения тождества и различия. Во введении и в предварительных замечаниях к разделу  тождества, я уже указывал на объектно-субъектный характер этого отношения: всё, что находится за пределами нашего поля зрения, абсолютно тождественно просто потому, что ещё никак не различимо познающим субъектом. То есть субъект по определению является не только исходным, но и постоянно действующим агентом разнообразия. Это, разумеется, отнюдь не означает, что  субъект порождает различия как таковые (объективный статус их безусловен), однако только  субъект  способен их выявлять. Поэтому нет никакого агностицизма, обычно приписываемого Канту, в том, что мы, строго говоря, можем иметь дело лишь с явлениями, т.е. с  субъективированной реальностью.

1.Объективное, субъективное, бесконечное

Неисчерпаемость внешнего мира обусловливает бесконечность объектно-субъектного отношения (бесконечность познания), что и определяет категориальную структуру первой триады диалектики единства, или логики истины: объективное > субъективное ~ бесконечное.

Ранее я уже отмечал, что весь процесс научного познания можно обобщить одной этой триадой, поскольку поиск истины, в любой отрасли науки,  как раз и есть процесс объектно-субъектного отношения. Именно по этой причине данное отношение издревле интерпретируется как основной философский вопрос. Этот вопрос, повторю ещё раз, хотя и может (при абсолютизации одной из его сторон) подразделять философское мышление на два гносеологически противоположных направления (материализм и идеализм), однако на самом деле (при диалектическом подходе) синтезирует эти направления, обеспечивая тем самым их единство.  

В этой связи уместно ещё раз обратить внимание  на философские воззрения такого  «материалиста», каким был  К.Маркс. Сделать это чрезвычайно нелегко, поскольку он, в отличие от Энгельса, во-первых, специально не излагал своей философской доктрины, а, во-вторых, был крайне мифологизирован в марксизме-ленинизме, где он  декларировался как творец единственно научного метода  познания и революционного преобразования действительности.  Об этом методе (под общей гегелевской рубрикой «восхождение от абстрактного к конкретному») было исписано необозримое число страниц, представляющих собой, и об этом пора, наконец, сказать прямо, несомненную мистификацию  основоположника в целом довольно странного и во многом противоречивого (в формально-логическом аспекте)  учения. Если же судить по конкретным высказываниям  самого родоначальника марксизма, разбросанным по разным его работам, то вполне обоснованно, конечно, считать Маркса выдающимся мыслителем уже только потому, что он, возможно,  сам того не ведая, сделал важный шаг к синтезу  материализма  и  идеализма. И тем самым действительно развил гегелевский  диалектический метод, придав ему более осязаемую форму единства бытия и мышления. Отчасти я уже обращал на это внимание во введении.  

Здесь же мне представляется важным более пристально, чем это делалось в литературе до сих пор, приглядеться к тому, о чём писал Маркс в первом тезисе о Фейербахе. Конкретно вот к этому: «Главный недостаток всего предшествующего материализма – включая и фейербаховский – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берётся только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно».(13)

То есть, главным изъяном всех предшествующих  форм материализма Маркс считал присущий им абсолютный объективизм, отсутствие в них момента субъективности, как неотъемлемой составляющей   рассмотрения любой предметности.

И если Маркс в этой части прав, а это, несомненно, так, то его взгляды трудно назвать ортодоксально материалистическими, но при этом они, конечно, не являются также  и  идеалистическими. Такая непоследовательность в рамках основного вопроса философии характерна для многих известных мыслителей с глубокой древности, и чего, как видим, не избежал и Маркс.

Случайно ли это?

     Нет, не случайно, как не случайны, кстати сказать, и утверждения Беркли и Маха  о вещах как комбинациях ощущений, или тезисы их же и многих других мыслителей о неразрывности объекта и субъекта в познавательном процессе. Не случайно, потому что нет более абстрактного, а по существу абсолютно пустого понятия, чем понятие объекта, взятого вне связи с познающим субъектом

    Но не менее абстрактно (бессодержательно) и понятие субъекта, если оно никак не корреспондируется с объектом.

 

    Вместе с этим и само по себе объектно-субъектное отношение, как метод восхождения от абстрактного к конкретному, так же не даёт нам особого содержания, и по существу представляет собой предельно общий принцип, согласно которому любое знание о внешнем мире может быть добыто лишь посредством именно этого отношения.

   Вместе с тем возможности познания, заложенные в этом методе, очевидно, бесконечны. То есть, бесконечность восхождения от абстрактного (объективного) к конкретному (субъективному)  обуславливает бесконечность и продукта этого процессаистины.

Таким образом, истина, в форме бесконечности, оказываются, в соответствии с законом отрицание отрицания, объективированной субъективностью, или субъективированной объективностью.   

Абстрактный характер такой интерпретации истины  изначально не мог удовлетворить ни науку в целом, ни её  предельное обобщение в виде логики, основанной на диалектике. Именно поэтому Гегель, как основатель новой методологии,   был озадачен, в первую очередь, как раз проблемой восхождения от абстрактного к конкретному, отчётливо осознавая при этом, что это восхождение, т.е. обогащение абстрактного конкретным, невозможно без субъективации объективного. Однако, не сумев раскрыть этого процесса категориально, Гегель вынужден был по существу  просто декларировать:  богатейшее есть одновременно и самое субъективное.  

2.Абстрактное, конкретное, конечное.

Словом, и в этом случае Гегелю не удалось окончательно разрешить данное противоречие, адекватно синтезировать противоположность абстрактного и конкретного, т.е. найти для этого синтеза истинно-сущее понятие. Между тем это достаточно очевидно.

Ведь если истина как бесконечность предельно абстрактна, то её конкретизация, или субъективация, возможна лишь в форме, противоположной бесконечности, т.е. в форме конечного. Иначе говоря, бесконечное, раздваиваясь по объективности на абстрактное, а по субъективности на конкретное, тем самым порождает новое противоречие, которое как раз и разрешается в конечном.  И, таким образом, имеем вторую триаду учения о единстве, или логики истины: абстрактное > конкретное ~ конечное.

Опираясь на закон отрицание отрицания, определяем конечное как абстрагированную конкретность, или, что то же, как конкретизированную абстрактность.  

Именно в конечном наиболее убедительно проявляется  объектно-субъектная, или, что то же, абстрактно-конкретная,  природа истины, её диалектическая противоречивость. И когда, следовательно, утверждают (с подачи Ленина), что абстрактной истины нет, что истина всегда конкретна, то  упускают из вида как раз эту её гносеологическую природу, и тем самым метафизически разрывают необходимо присущие ей противоположности.

Между тем в том-то и дело, что любая истина одновременно, с одной стороны, абстрактно-объективна, а с другой – конкретно- субъективна. Поэтому отрицание в истине абстрактной составляющей равносильно отрицанию не только её конкретности, поскольку одно без другого не существует, но вместе с тем и её объективности, которая также выявляется и может быть выявлена только через собственную противоположность, т.е. через субъективность.

Кроме того, при таком отрицании сам процесс восхождения от абстрактного к конкретному лишается гносеологического смысла, поскольку истина оказывается за пределами объектно-субъектного отношения. Точнее сказать, истина становится односторонне объективистской, либо, наоборот, субъективистской, что, впрочем, одно и то же, ибо любые противоположности легко переходят друг в друга. И надо заметить, что метафизической односторонностью (материалистического или идеалистического толка), в известной мере, страдали все, без  исключения, философские учения. Наиболее откровенно это проявлялось опять-таки в марксизме-ленинизме, который мог быть, как я уже отмечал, согласован, по партийному заказу, с любой философской или политической доктриной, вплоть до  фашизма.

В этой связи можно утверждать, что объектно-субъектная природа истины  обусловливает принципиальную невозможность абсолютно объективного результата, какого бы то ни было познавательного процесса. На всех «продуктах» познания изначально лежит «проклятье быть отягощёнными» не только объективностью, но и субъективностью. Это позволяет сделать вывод о том, что если та или иная теория провозглашается  абсолютно верной, полностью совпадающим с объективной действительностью, то можно не сомневаться, что речь идёт либо об откровенном  заблуждении, либо о предвзятой лжи.      

3.Абсолютное, относительное, истинное

Итак, любая научная истина одновременно  объективна и субъективна, абстрактна и конкретна, бесконечна и конечна.

Конечное, как результат восхождения,  раздваивается по объективированной абстрактности на абсолютное, по субъективированной конкретности на относительное. Это даёт нам заключительную триаду логического  единства: абсолютное > относительное ~ истинное.  

Опираясь на закон отрицание отрицания, определяем истинное как абсолютную относительность, или относительную абсолютность.

Приведём категориальную структуру диалектики единства целиком.

Объективное > субъективное ~ бесконечное

Абстрактное > конкретное ~ конечное

Абсолютное > относительное ~ истинное

 

    Поскольку и здесь закон отрицание отрицания  работает не только по горизонтали (противоречие между непосредственным и опосредованным), но и по вертикали (противоречие между бесконечным и конечным), постольку возможны дополнительные определения.

 

    Абсолютное есть объективированная абстрактность, или абстрагированная объективность.

    Относительное есть субъективированная конкретность, или  конкретизированная субъективность.

    Истинное есть бесконечная конечность, или конечная бесконечность.

 

    Все новые определения, приводимые в данной работе, конечно, требуют более конкретных обоснований и пояснений, и такая работа автором планируется. Здесь же (в дополнение к тому, что уже сказано) хотелось бы ещё раз подчеркнуть, что истина генетически  есть «продукт» объектно-субъектного отношения, и вне  сферы этого отношения она просто бессмысленна. То есть любое знание одновременно, с одной стороны, объективно, и в этом смысле абстрактно, абсолютно; с другой -- субъективно, и в этом смысле конкретно, относительно. Единство этих, основных, противоположностей как раз и обеспечивает плодотворность  взаимосвязанного восхождения как от бесконечного к конечному (от абстрактного к конкретному), так и от конечного к бесконечному (от конкретного к абстрактному).

    Несомненно, что оба эти направления исследования, хотя и противоположны, равноправны. Поэтому продолжающиеся попытки (начатые  Э.Ильенковым и А.Зиновьевым) метафизически противопоставлять  их, выдвигая на первый план восхождение от абстрактного к конкретному, мне представляются необоснованными. Столь же необоснованно и притягивание к этому вопросу Гегеля или Маркса, идущих в своих исследованиях, несомненно, как от абстрактного, так и от конкретного. Здесь всё зависит от реальной задачи, поставленной субъектом познания, -- хотим ли мы нечто конкретное обобщить, или, напротив, нечто общее конкретизировать. И если сюртук, из которого как потребительной стоимости исходил Маркс, кому-то кажется чем-то абстрактным, то тут трудно чем-либо помочь…  

    В заключении приведём полученную систему категорий логики научного познания (диалектической логики) целиком.

 

Учение о тождестве, или логика изменения                

Возможность > действительность ~ неопределённость

Необходимость > случайность ~ определённость

Причина > следствие ~ закон

 

Учение о различии, или логика разнообразия

Форма > содержание ~ единичное

Количество > качество ~ особенное

Явление > сущность ~ общее (понятие)

 

Учение о единстве, или логика истины

  Объективное > субъективное ~ бесконечное

Абстрактное > конкретное ~ конечное

Абсолютное > относительное ~ истинное

   

Будучи конечной структурно, т.е. категориально, предлагаемая логическая система бесконечна по своим возможностям, и я надеюсь, что мне удалось это показать.

Основанная на объектно-субъектном отношении, динамика которого определяется законом отрицание отрицания, эта система не ставит никаких ограничений для познавательного процесса, для саморазвития и самообогащения составляющих её категорий, а, следовательно, и для своего собственного результата – истины. Тем самым преодолевается главный недостаток гегелевской логики – формально-логическое противоречие между методом, требующим непрестанного развития,  и его системой, кладущей конец этому процессу. Ибо единство, которым завершается изложенная здесь Логика, есть не что иное, как развитая форма тождества, от которого  процесс познания  возобновляется и т.д., что, собственно, и обеспечивает его  бесконечность.

Заключение

   Всего несколько соображений для возможных оппонентов, скорее всего из числа тех, кто до сих пор ещё считает ортодоксальность в рамках основного вопроса философии безусловным признаком философской последовательности.

    Прежде всего, я в полной мере осознаю возможные недочёты предложенного решения проблемы диалектической логики, поскольку задачи подобного рода  не решаются в одиночку. К сожалению,  в наших главных философских центрах -- институте философии и  журнале «Вопросы философии» -- к моему великому изумлению, проблемами диалектической логики никто не занимается и даже не проявляют элементарной заинтересованности в самой  диалектической предметности. Так что пришлось, как выражались классики марксизма, уяснять вопрос, главным образом, самому себе. Поэтому буду искренне признателен всем тем, кто выскажет свои, в первую очередь, критические замечания по изложенной мною концепции.

    Вместе с тем я безоговорочно убежден в следующем, по поводу чего, главным образом, и хотелось бы  проанализировать возможную критику.

    1. Подразделение философии на материализм и идеализм есть исторический анахронизм, обусловленный формально-логическим подходом к соотношению материи и сознания; подходом, который не в состоянии усвоить единство противоположностей, т.е. их одновременное тождество и различие.

    2. Ненужность трёх слов – диалектика, Логика, гносеология – это действительно одно и то же. Три термина обоснованно заменяются одним – диалектической логикой, которая и есть логика науки, в отличии от формальной логики, как логики языка, призванной не допускать в нём двусмысленностей.

    3. Из второго утверждения вытекает бессмысленность подразделения как реальности, так диалектики, на объективную и субъективную.  Реальная диалектика одна и едина – это сфера объектно-субъектного отношения. За пределами этого отношения можно, конечно, говорить о внешнем мире, но только как об абстрактном бытие, никакая конкретизация которого невозможна без ссылки на субъект.

    4. Несогласованность метода и системы, обнаруженная в гегелевской версии диалектической логики, не означает принципиальной несостоятельности самой задачи её системно-категориального построения. Гегель ошибался в самом начале,  пытаясь эксплицировать всю Логику из одного,   элементарного и  максимально абстрактного, понятия, определённого им как ничто. Бесперспективность такого начала очевидна.

    5. Логика познания должна быть идентична  его развитию. Достижение этого возможно лишь на основе категорий тождества, различия и единства, связанных законом отрицание отрицания, и, таким образом, образующих основу системно-категориального построения диалектической логики.

    6. Истина генетически противоречива, поскольку является синтетическим продуктом объектно-субъектного отношения. В этой форме, она, следовательно, одновременно и бесконечна, и конечна; абсолютна и относительна.

    Надеюсь, мне удалось показать, что  Маркс в первом тезисе о Фейербахе  по существу отказался от пресловутого вопроса о первичности (вторичности), метафизически разрывающего единое философское мышление. Такой отказ однозначно вытекает из  самого требования рассматривать действительность не  как абстрактный объект, независимый от субъекта, а как чувственную человеческую деятельность,  практику,  по определению отягощённые субъективностью.         

Кстати сказать, Маркс явно лукавил, зачисляя Фейербаха в ряд метафизических материалистов. Хорошо известно, что именно Фейербах, ещё до Маркса, осознал наивность  подразделения философии на материализм и идеализм, указывал на неразрывность объекта и субъекта в основном философском вопросе. Идя назад, писал он, я с материалистами, идя вперёд, я не с ними. Закономерен вопрос, а с кем же?

. В этой связи важно понять, а поняв констатировать, что абсолютное (бескомпромиссное) противопоставление материализма и идеализма несостоятельно, прежде всего, методологически, ибо является несомненной основой метафизического (антидиалектического), и в этом смысле по существу  алогического способа мышления, т.е. мышления, неспособного усвоить истинно сущего значения собственной противоречивости.

 К сожалению, приходиться констатировать, что современное общенаучное и философское мышление, тяготеющее к канонам формальной логики, не в состоянии усвоить самого простейшего, но в то же время и самого основного в  апориях древнего «изобретателя» диалектики. Того именно, что если изменение (в том числе движение) становится объектом познания, то оно (изменение) тем самым неизбежно отягощается противоречивостью. Ибо мы не можем воспринять (посредством пространства и времени) объективной непрерывности, не прервав её, и, таким образом, не придав любому изменению противоречивой, объектно-субъектной, формы.

 Поэтому вполне естественно, что формально-логическому мышлению совершенно недоступно понимание вытекающих из  апорий Зенона эвристических логико-диалектических следствий и, конечно, самого важнейшего из них: любое суждение одновременно и объективно, и субъективно, а, следовательно, истина всегда относительна не только к объекту, но и к субъекту.

  

Литература:

    1.Гегель. Наука логики, т.1. Мысль, 1970, с.101.

     2.Маркс К. и Ф. Энгельс. Соч., т.2, с.154.

     3.К.Поппер. Что такое диалектика. «Вопросы философии»,1995.   № 1, с.118-138.

     4.И.Кант. Соч., т.4, с.106.

     5.Гегель. Наука логики, т.5, 1971, с.316.

     6.Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.2, с.154.

     7.М.Н.Руткевич. Философские науки, №:6, 1969г., с.132.

     8.Н.Тесла. «Молодая гвардия»,№8, с.93.

     9.Н.Бор. Атомная физика и человеческое познание. М.,1961,с.92.

     10.Суворов О.А. Объективная и субъективная детерминация

     материалистической диалектики. «Вопросы детерминизма в

     природе и обществе». Омск, 1976 г.

    11.М.Борн. Физика в жизни моего поколения. М.,1963,с. 186.

    12.См., напр., М.Н.Алексеев. Диалектическая логика. М. 1960 г.

    13.Маркс К. Тезисы о Фейербахе.. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.,т.3

   

Алфавитный указатель: 

Рубрики: 

Subscribe to Comments for "Объектно - субъектная природа логики научного познания"