Наш бедный индивидуализм

Вспомнил сегодня по случаю одно из эссе Борхеса. Что-то толкнуло вдруг внутри – а не аргентинец ли я? Некоторое время вспоминал – с чего бы такой вопрос и потом понял, опознал этот выбор и даже смог вспомнить источник. Проверил - да, в чем-то я совершенный аргентинец. Но видимо не полностью, далеко не совсем. Потому и нелегко приходится, отсюда и проблемности.

Предлагаю и вам оценить себя по этому «аргентинскому» счету.

Редактор

Наш бедный индивидуализм

Борхес Хорхе Луис.

http://lib.ru/BORHES/natroeniq.txt

 

     Перевод В. Кулагиной-Ярцевой

 

     Патриотические  обольщения не знают пределов. Еще в первом  веке  нашей эры  подвергались насмешкам Плутарха  те, кто  уверял,  что луна над Афинами лучше луны коринфской; в XVII  веке Мильтон замечал, что Бог, как правило, в первую очередь  являлся Своим  добрым  англичанам; Фихте в  начале XIX  века утверждал, что обладать сильным характером и быть немцем, несомненно, одно и то же. Итак, патриотов  становится все больше; по их собственному признанию, ими движет  -- достойное  внимания  или  наивное  -- желание  способствовать развитию лучших черт  аргентинского характера. Они, однако, понятия не имеют о том, что такое аргентинцы,  предпочитая  определять их  как производную от чего-то постороннего, скажем от испанских завоевателей,  или от воображаемой католической традиции, или от "британского империализма".

     Аргентинец,  в отличие от североамериканцев и почти всех европейцев, не отождествляет  себя  с  Государством.  Это   можно  отнести  за  счет   того обстоятельства, что  в этой стране обычно  отвратительные правители или, как правило, Государство являет  собою непостижимую абстракцию1; Государство безлично, аргентинец же воспринимает только личностные отношения. Поэтому он не считает, что красть общественные деньга – преступление. Я лишь констатирую это, не обвиняя и не оправдывая никого.;

но  несомненно, аргентинец  -- индивидуум а  не  общественное  существо. Гегелевская мысль о Государстве как воплощении нравственной идеи покажется ему неудачной шуткой.

Фильмы, снятые в Голливуде, зачастую с восторгом излагают историю, в которой человек  (как  правило,  журналист) завязывает дружбу с преступником,  чтобы затем предать  его в руки  полиции; аргентинец, для  которого  дружба -- это страсть,  а  полиция --  своего  рода  мафия,  воспринимает такого героя как отъявленного подлеца. Аргентинец, как и Дон Кихот, полагает, что "каждый сам даст ответ за свои грехи" и что "людям порядочным не пристало  быть палачами своих близких, до  которых, кстати сказать, им и нужды нет" ("Дон Кихот", т. I,   гл.  XXII).  Не   раз,  следуя   замысловатым   построениям  испанского литературного стиля,  я подозревал, что мы безнадежно разнимся с Испанией; этих двух строк из «Дон Кихота» достаточно, чтобы убедиться в ошибке, они – как бы символ нашей неявной, тихой близости. Это же подтверждает одна ночь в аргентинской литературе: та отчаянная ночь, когда деревенский сержант полиции восклицает, что не допустит преступления, убийства храбреца, и начинает сражаться против собственных солдат бок о бок с Мартином Фьерро.

     Для  европейца  мир --  космос, где каждый  внутренне соответствует той функции,  которую  выполняет, а  для  аргентинца он  --  хаос.  Европейцы  и североамериканцы  считают, что книга, заслужившая  какую-либо  премию, стоит того,  аргентинец  же  полагает,  что,  возможно, несмотря  на премию, книга окажется неплохой. Как правило, аргентинец не доверяет обстоятельствам. Вряд ли  ему известна история  о  том, что на земле всегда живут  тридцать  шесть праведников  -- Lamed  Wufniks*, -- неведомых людям  и  творящих благодеяния тайно, благодаря которым существует  мир; если он узнает эту историю, то  не удивится,  что   эти  праведники  безымянны   и  безвестны...  Аргентинский национальный герой -- одиночка, сражающийся против многих -- теперь (Фьерро, Морейра, Черный Муравей), в будущем  и в прошлом (Сегундо Сомбра).  В других литературах  не  встречается   ничего  подобного.  Обратимся,  например,   к творчеству двух больших европейских писателей:  Киплинга  и Франца Кафки. На первый взгляд между ними нет ничего общего,  однако основная  тема одного из них   --  оправдание  порядка  (железная  дорога  в  "Kim"**,  мост  в  "The Bridge-Builders"***, римская стена в "Риск  of  Pook's Hill")****, а другого -- невыносимое и  трагическое  одиночество  человека, которому не  находится места, хотя бы самого скромного, в распорядке Вселенной.

     Перечисленные    мною    аргентинские    черты    характера   считаются отрицательными,  направленными против  порядка, к тому  же  они не поддаются объяснению  с  политической  точки зрения. Беру  на себя смелость утверждать обратное.  Главнейшая   проблема  нашего  времени  (с  пророческой  ясностью увиденная  почти  забытым  ныне   Спенсером)  --   это   все   усиливающееся вмешательство  Государства в действия индивидуума; в борьбе с этим злом, имя которому  коммунизм   и  нацизм,   аргентинский   индивидуализм,   возможно, бесполезный  или даже  приносивший вред до  той  поры,  получает оправдание, оказывается нужным.

     Без  надежды, с  ностальгическим  чувством  я  размышляю об абстрактной возможности  существования  партии,  которая  была  бы  близка  аргентинцам, партии, которая правила бы нами в самой минимальной степени.

     Национализм стремится заворожить нас видением Государства, причиняющего бесконечное беспокойство; эта утопия, воплощенная на земле, могла бы оказать спасительное действие, состоящее в том, что все станут стремиться создать -- и в конце концов создадут -- ее противоположность.     

Буэнос-Айрес, 1946

     -----------------------------------------------------------------------------------

     * Тридцать шесть праведников (идиш).

     ** Ким (англ.).

     *** Строители моста (англ.).

     **** Пак с холма Пука (англ.)

 

Алфавитный указатель: 

Рубрики: 

Комментарии

Re: Наш бедный индивидуализм

Александр Владимирович, думаю, что целиком таких "аргентинцев" нет нигде (не говоря уже про саму Аргентину) и Борхес писал достаточно иронично. Ведь такой индивидуалист как Дон Кихот все свои подвиги посвещал во имя других и ради их особождения (не случайно этот образ для отечественной культуры имеет особое значение - начиная с речи Тургенева, сопоставившего Дон Кихота и Гамлета, и завершая вхождением Дон Кихота как одного из трех прототипов в "Идиота" Достоевского. Вопрос противостояния государству это скорее вопрос соотношения цивилизации и культуры

для меня лучше всего особенности индивидуализма также иронично выразили Ильф и Петров в Одноэтажной Америке:

Для писателя, ловца душ и сюжетов, такой обычай представляет большие удобства. Герои сами лезут к вам в автомобиль и сразу же охотно выкладывают историю своей жизни.

Мы остановились. Человеку с чемоданчиком надо было попасть в Сан-Диэго, Калифорния. До Флагстафа нам было по пути. Новый спутник влез в машину, положил на колени свой багаж и, дождавшись вопроса о том, кто он такой и откуда едет, принялся рассказывать.

Он родом из штата Массачузетс. Там работал всю жизнь, был слесарем. Пять лет назад переехал в другой город, сразу потерял работу, и на этом кончилась его старая жизнь. Началась новая, к которой он никак не может привыкнуть. Все время он ездит в поисках какого-нибудь дела. Много раз он пересек страну от океана до океана, но работы не нашел. Иногда его берут в автомобиль, однако чаще он ездит с бродягами в товарных вагонах. Это быстрее. Но он сам не бродяга. Он несколько раз с упорством повторил это. Видимо, его уже не раз принимали за бродягу.

Пособия ему не дают, потому что у него нет постоянного места жительства.

- Я очень часто встречаю таких вот людей вроде меня, - сказал он, - и среди них есть даже люди с высшим образованием - доктора, юристы. С одним таким доктором я очень подружился, и мы скитались вместе. Потом мы решили написать книгу. Мы хотели, чтобы весь мир узнал, как мы живем. Мы стали каждый день записывать все, что видели. У нас было уже много написано. Я слышал, что если выпустить книгу, то за это хорошо заплатят. Однажды мы попали в штат Небраска. Здесь нас поймали в вагоне, нашли у нас рукопись, разорвали ее, а нас побили и выбросили вон. Вот так я живу.

Он не жаловался. Он просто рассказывал. С тою же простотой, с какой молодой солдат морской пехоты рассказывал о том, как они с приятелем познакомились в Чикаго с какими-то девушками и неожиданно застряли на неделю. Моряк не хвастался, безработный не искал сочувствия.

Человек выпал из общества. Естественно, он находит, что общественный строй надо изменить. Что же надо сделать?

- Надо отобрать у богатых людей их богатства.

Мы стали слушать его еще внимательней. Он сердито ударил большим грязным кулаком по спинке сиденья и повторил:

- Отобрать деньги! Да, да! Отобрать деньги и оставить им только по пять миллионов! Безработным дать по кусочку земли, чтоб они могли добывать хлеб и есть его, а им оставить только по пять миллионов.

Мы спросили, не много ли это - по пять миллионов. Но он был тверд.

- Нет, надо им все-таки оставить по пять миллионов. Меньше нельзя.

- Кто же отберет эти богатства?

- Отберут! Рузвельт отберет. Пусть только выберут второй раз президентом. Он это сделает.

- А если конгресс не позволит?

- Ну, конгресс согласится! Ведь это справедливая штука. Как же можно не согласиться? Тут дело ясное.

Он был так увлечен этой примитивной идеей, ему так хотелось, чтобы вдруг, сама собой, исчезла несправедливость, чтобы всем стало хорошо, что даже не желал думать о том, как все это может произойти. Это был настоящий ребенок, которому хочется, чтобы все было сделано из шоколада. Ему кажется, что стоит только попросить доброго Санта Клауса, как все волшебно изменится. Санта Клаус примчится на своих картонных, посеребренных оленях, устроит теплую снежную пургу - и все образуется. Конгресс согласится. Рузвельт вежливо отберет миллиарды, а богачи с кроткими улыбками эти миллиарды отдадут.

....

Во Флагстафе мы попрощались с нашим попутчиком.

Когда он вылез из автомобиля, мы увидели, до какой степени бедности дошел этот человек. Его дрянное пальто было в пуху, зеленоватые щеки были давно не бриты, а в ушах скопилась пыль Пенсильвании, Канзаса, Оклахомы. Когда он прощался, на его скорбном лице появилась оптимистическая улыбка.

- Скоро все пойдет хорошо, - сказал он. - А им - по пять миллионов, и ни цента больше.

Когда мы выезжали из Флагстафа, держа путь на Грэнд-кэньон, мистер Адамс сказал:

- Ну, как вы думаете, почему этот несчастный человек все-таки хочет оставить миллионерам по пяти миллионов? Не знаете? Ну, так я вам скажу. В глубине души он еще надеется, что сам когда-нибудь станет миллионером. Американское воспитание - это страшная вещь, сэры!

 

Re: Наш бедный индивидуализм

Увы мне, поверил Борхесу, а ведь он действительно был ироничен...  Хотя мне всегда казалось ,что в своей привычной ироничности он как правило бывает чуть более серьезен, чем большинство серьезных людей. Ну и ладно. Зато вчера удалось с полдня и до позднего сна побыть почти настоящим аргентинцем - расслабленным и оптимистичным, и желающим, чтобы все было сделано из шоколада.  И знаете, в этом что-то есть. Все же Борхес - голова!

 

Re: Наш бедный индивидуализм

Александр Владимирович, чувствую, что не попал в настрой - ни Ваш, ни Борхеса :)
Смех и тем более ирония это всегда, конечно, крайне серьезно - Борхес вот в этом плане был излишне литературен (посмодернистичен) - ведь это он додумался "переписать" Дон Кихота как новый роман)) Вот только оказалось, что посмодернистический тоталитаризм если не хуже обычного 

В плане расслабленности, оптимистичности и шоколада - это скорее к латиноамериканцам (как раз недавно умершему Маркесу), чем к куда более северным аргентицам. Это в том смысле, что Борхес безусловно голова (часто даже излишне), а в расслабленности и оптимистичности очень много нужного и важного (сейчас на этом размножается "позитивная психология" Селигмана и Ко), но совместить эти две стороны очень непросто

я то изначально прочитал запощенном Вами эссе Борхеса песню индивидуализма против Машины Государства - а вот оказалось, совсем иное

С уважением, Александр

Re: Наш бедный индивидуализм

Про попадание в настрой сказать ничего не могу, это вообще дело весьма для меня непростое. Так что мое непонимание Вашего непонимания моего настроя (мол, не индивидуализм против Машины, а что-то иное) отношу к обычным житейским делам. Часто не попадаю в настрои, не то что кого-то, даже в свои. Насчет песни индивидуализма против Машины могу сказать свое мнение - индивидуализм (по крайней мере мой вчерашний), он не против кого-либо, так же как и не за. Он сам по себе, что и следует, пусть и неявно  из самого названия этого состояния.

Но отнесение аргентинцев не к латиноамериканцам отвергаю решительно. Вчера я точно был латиноамериканцем, и никакие географические нововведения меня с этой позиции не собъют. Даже отказался примерить принесенное женой сомбреро, как головной убор, чуждый истинному гаучо... 

Вы только обратите внимание, как красиво и тонко пишет Борхес: "... аргентинец  же  полагает,  что,  возможно, несмотря  на премию, книга окажется неплохой". Ну чудо же, родственная душа!  И тут же: "Как правило, аргентинец не доверяет обстоятельствам".

Не доверять обстоятельствам - это очень по-инженерски, по-изобретательски. Не быть против них, а просто не целиком полагаться на то, что считается фактами,  условиями и прочими обстоятельствами. Нет, определенно надо хотя бы раз в месяц один денек бывать аргентинцем. Особенно летом.

 

Re: Наш бедный индивидуализм

Согласен, Александр Владимирович, точно надо быть недоверяющим обстоятельствам "аргентинцем"! И уж летних оптимизма и расслебленности при этом очень хочется :)

С уважением, Александр

Re: Наш бедный индивидуализм

Утреннее прочтение Борхеса:

"  Тризовские  обольщения не знают пределов. Еще в начале тризовской эры  подвергались насмешкам  те, кто  уверял,  что философия полнее отражает сущность процесса решения задач; в середине развития небезызвестный специалист призывал бороться с врагами ТРИЗ; другой   же утверждал, что обладать глубокими познаниями в ТРИЗ и быть россиянином, несомненно, одно и то же. Итак, тризовцев  становится все больше; по их собственному признанию, ими движет  -- достойное  внимания  или  наивное  -- желание  способствовать развитию лучших черт  тризовского характера. Они, однако, понятия не имеют о том, что такое тризовцы,  предпочитая  определять их  как производную от чего-то постороннего, скажем от инженеров-исследователей,  или от воображаемой эвристической традиции, или от "дуновения духа гениальности".

Тризовец,  в отличие от почти всех технических работников, не отождествляет  себя  с наукой.  Это   можно  отнести  за  счет   того обстоятельства, что  в этой науке обычно  отвратительные управители или, как правило, наука являет  собою непостижимую абстракцию; наука безлична, тризовец же воспринимает только личностные отношения к задаче. Поэтому он не считает, что заимствовать чужие разработки  и адаптировать их причудливым образом – преступление. Я лишь констатирую это, не обвиняя и не оправдывая никого.

Но  несомненно, тризовец  -- индивидуалист, а  не  общественное  существо. Мысль о науке как воплощении прогресса и пути познания истины покажется ему неудачной шуткой.

Фильмы, снятые в Голливуде, зачастую с восторгом излагают историю, в которой человек  (как  правило,  журналист) завязывает дружбу с преступником,  чтобы затем предать  его в руки  полиции; тризовец, для  которого  дружба -- это явление не всегда понятное,  а  полиция --  без сомнения  мафия,  воспринимает такого героя как отъявленного чудика. Тризовец полагает, что "каждый сам» сдаст себя в руки полиции,  и что "людям порядочным не пристало» мешать реализации идеального конечного результата,  до  которой, кстати сказать, им и нужды нет.  …

     Для  ученого  мир --  космос, где каждый  внутренне соответствует той функции,  которую  выполняет, а  для  тризовца он  --  хаос противоречий.  Люди ученые  и североамериканцы  считают, что книга, заслужившая  какую-либо  премию, стоит того,  тризовец  же  полагает,  что,  несмотря  на премию, книга окажется бесполезной. Как правило, тризовец не доверяет обстоятельствам. Вряд ли  ему известна история  о  том, что на земле всегда живут  тридцать  шесть праведников  -- Lamed  Wufniks*, -- неведомых людям  и  творящих благодеяния тайно, благодаря которым существует  мир; если он узнает эту историю, то  не удивится,  что   эти  праведники  безымянны   и  безвестны...  Тризовский национальный герой -- одиночка, сражающийся против Внешних Обстоятельств… 

     Перечисленные    мною    тризовские    черты    характера   считаются отрицательными,  направленными против  порядка, к тому  же  они не поддаются объяснению  с  политической  точки зрения. Беру  на себя смелость утверждать обратное.  Главнейшая   проблема  нашего  времени  (с  пророческой  ясностью увиденная  почти  забытым  ныне   Спенсером)  --   это   все   усиливающееся вмешательство  науки в действия индивидуума; в борьбе с этим злом тризовский индивидуализм, возможно, бесполезный  или даже  приносивший вред до  той  поры,  получает оправдание, оказывается нужным.

     Без  надежды, с  ностальгическим  чувством  я  размышляю об абстрактной возможности  существования  партии,  которая  была  бы  близка  тризовцам, партии, которая правила бы нами в самой минимальной степени.

     Сциентизм стремится заворожить нас видением науки, причиняющей бесконечное беспокойство; эта утопия, воплощенная на земле, могла бы оказать спасительное действие, состоящее в том, что все станут стремиться создать -- и в конце концов создадут -- ее противоположность"

:) 

"

Re: Наш бедный индивидуализм

Борхес попал...

А партия, правящая нами в минимальной степени уже построена и активно минимальничает , так что счастье близко. А  если кто не просто тризовцец, но еще и в данный момент аргентинец, то счастье можно считать фактически достигнутым.

Subscribe to Comments for "Наш бедный индивидуализм"